Белкульт: жизнь после жизни

Максим Жбанков

Резюме

2021 год продолжил катастрофичный штопор беларуcского авторитаризма во всех его измерениях, в том числе и в культурном. Наличная ситуация бесспорно отмечена всеми признаками уже не просто системного кризиса, но полного распада прежней иерархии ценностей и структурной организации культурного порядка.

Прежний режим вялой политической стагнации, обеспечивавший относительно автономное сосуществование трех моделей культуры и культурности – державно-сервильной, условно коммерческой и креативного андерграунда, – перешёл в стадию острого противостояния. Культурный процесс превратился в полицейскую операцию, с одной стороны, и фрагментарное гражданское сопротивление – с другой, оставив коммерческий сектор паковать чемоданы и учиться выживать на обломках прежних проектов и репутаций. В зачищенном от нежелательного элемента публичном культурном поле остались политруки и конформисты.

Держава перешла в режим истеричной самообороны. Для креативного поля это означает включение аварийной программы культурных репрессий: перманентную политическую цензуру, принудительную эмиграцию деятелей культуры, ликвидацию культурных площадок, фактический запрет на свободу творчества, судебное преследование инакомыслящих.

Главные новости культуры 2021: эмиграция, ликвидации, анонимизация и креативное подполье.

Тенденции:

Культурный террор: стрижка под ноль

Полное непонимание природы социального протеста, помноженное на слепую веру в глобальные заговоры и вездесущие танки НАТО, заставили пережившую мощный шок в августе 2020-го власть активно заняться поиском внутреннего врага и коварных кукловодов протестного действия. В «агенты закордонного порядка» попало большинство низовых гражданских инициатив. В том числе – независимая культура.

Волна бархатной беларусизации была сбита ещё до выборов – по ходу охоты на магазины с лёгким национал-ассортиментом. Затем двинулись по спискам активистов/экстремистов. Зачистка случилась активной и плотной: Союз писателей, ПЕН-центр, кампании «Годна» и «Будзьма», креативное пространство «Корпус». На сутки и сроки пошли музыканты, поэтки, диджеи. Автозаки с красно-зелёными стягами развернули бескомпромиссную борьбу с красными шарфами и белыми носками. Им в помощь запущена линейка провластного мерча – чёрные и серые комплекты с цитатами самоизбранного лидера.

Чтобы получить весомый срок и сесть на годы (15 суток уже кажутся пустяком), оказалось вполне достаточным сыграть Цоя на волынке – как этно-фэнтези бэнд IRDORATH.1 Написать «идейно неправильный» портрет – как живописец Алесь Пушкин.2 Запустить на марше инструментальный диджейский сет – как культурактивист Александр Богданов (папа Бо). Популярным жанром культурной работы стала отложенная охота: музыкантов и артистов отслеживали по фото- и видеосъёмке протестных маршей через шесть-десять месяцев после акций.

Возвращение партизанинга: время ноунэйм

То, что на подъёме массового протестного движения внутри страны казалось культурной революцией, в 2021-м усохло до разрозненных опытов самозащиты, ускользания и конспиративных ивентов.

Снять свою подпись под очередным культурным текстом, заблюрить фото, урезать медийность – это сразу про всё: отказ говорить открыто и персонально, страх попасть в очередной арестный список, желание остаться «протестным» и при этом «выездным», неверие в быстрый позитив и броская рекламная метка. Когда-то поэт Славомир Адамович, протестуя против произвола власти, публично зашивал себе рот. Сегодня «Вольный хор» поёт, не снимая белых повязок.3

Четыре актуальных измерения новейшего партизанинга: децентровка, автономизация, условная публичность, ставка на самосохранение.

Анонимность нового сетевого протеста в чём-то созвучна нынешней анонимности машины власти. В обоих случаях это защита личной безопасности. Предложение соучастия и разделение ответственности. Но имеется и принципиальное различие анонима власти и анонима протеста. Провластная анонимизация – принуждение к однообразию, лояльность через запугивание и культивирование искусственной пассивности. Разрушение смыслов. Протестный активизм, напротив, сумма единиц, способных понять своё частное движение как часть общего потока инакомыслия и не ждать очередной глобальной стратегии перемен.

Новый протестный аноним воспроизводит базовые схемы подпольной конспиративной работы прошлого века: минимум огласки, минимум контактов, тактика разрозненных ячеек. В этом сила: захват одной ячейки не способен разрушить сеть. Но в этом и слабость: культурные ивенты замыкаются в узком кругу проверенного меньшинства и резко сужают диапазон воздействия на случайную массовку. Другая культура вынужденно становится закрытой, а это значит маргинальной с точки зрения влияния на внешние и внутренние общественные процессы.

Наличное положение дел – культурный порядок военного времени. Режим чрезвычайного положения. Он форсирует борьбу самоизбранного режима с вражеским культурконтентом, повышает уровень пропагандистской истерии, выжигает неблагонадёжных. И с нуля учит легковесное поколение смузи-маффинов фирменному беларусскому партизанингу – творческим движениям ниже державных радаров.4

Тренд года – хореография действий в присутствии захватчика. Дэнс на оккупированной территории. Секретные мероприятия, скрытые лица, изощрённые метафоры, игра потаённых смыслов. Акции на экспорт, выставки без имён (как клайпедская Red Line). Автор уходит в тень, чтобы выжить. Как при этом оставаться важным и значимым – вопрос, на который пока нет чёткого ответа.

Призрак альтернативы: самовывоз вторсырья

Два важных и напрямую взаимосвязанных тренда культурного фронта: полное обнуление прежних ментальных матриц и вынужденная ассимиляция в новом евроконтексте. Аварийное самоопределение в ситуации потери привычных финансовых и организационных ресурсов, острой политической фрустрации и идейно-стилистического коллапса явилось для белкульта проверкой на адекватность и способность оперативно ответить на травматичные деформации культурного поля. Главной проблемной меткой смутного времени оказалась нестыковка невиданного масштаба разрушений и ограниченности «ответок» креативного ресурса.

Стагнационные культурные практики недавнего времени воспитали особый тип квазисоветского автора – осторожного торговца своими фирменными штампами. Героя самоповторов и автоцитирования, прочно зависшего на узком пятачке давних успехов. Персонажа, которому некуда и незачем расти.

Прежде это являлось стратегией выживания. Сейчас превратилось в реакционный рандомный декор – заполнение экзистенциальной пустоты случайными шумами. Видеоагитками с уклоном в протестный гламур. Пионерской милотой хипстерских бэндов (Navi Band, VAL). Свитерками с сердечком. Непременным этно. Неистребимыми хоровыми опытами. А также бесконечно победительным маршем щекастых синих котиков. В разбросанной по карте беларусской арт-среде нехватка завтрашних трендсеттеров делает мейнстримом уцелевших вчерашних.

Вторичным оказался даже арт-критицизм. Акционист Алексей Кузьмич провёл видеодеконструкцию беларусского протеста как инфантильной подростковой истерики без смысла и перспектив.5 И сделал это на языке… инфантильной подростковой истерики без смысла и перспектив. Отзеркалил ситуацию. И сам стал её заложником.

Вторичность усилий, незначительность достижений и ограниченность культурной оптики отражаются и в выборе врага. С кем сражаемся? С парадами и «Дажынками». С токсичной Белтелерадиокомпанией. С убогим выбором державного кандидата на «Евровидение 2921» – карикатурных «Галасоў ЗМеста». С попыткой привить на беларусской почве нафталиновый поп-конкурс «Х фактор». С энтузиазмом минской публики на концертах русских попсовиков из «Руки вверх!».

И даже при попытке сказать о важном вторичный смысловой и формальный ресурс перехватывает инициативу и вещает по-своему. Психодрама про убийцу в погонах перетекает в пластический этюд с цитатами из Лермонтова и группы NIZKIZ («Error 403» от Belarus Free Theatre). А попытка придумать альтернативного кандидата на «Евровидение 2021» оборачивается клиповым гибридом электроники, этничных распевов, картинок карт Таро, рогатого диктатора и двойника Коли Лукашенко в красном пиджачке.6

Страна без страны: новые карты беларускасці

Важная особенность новейшей беларусской культурности – в её смысловой полифонии и многослойности. Самый очевидный сегмент – подсудные и судимые: беглецы от уголовных дел и длинных сроков. А ещё корпоративные релоканты – офисный ресурс, мигрирующий согласно политике компании. Идейные альтернативщики – протестный стафф, дети Зазеркалья. И подсевшие на революцию наивные дилетанты – новички в политике, свежие граждане без опыта идейного противостояния. Да и просто случайный народ (в том числе внутри страны), не планировавший борьбы, но не готовый стать фаршем в державной мясорубке. Плюс осколки разбитого андерграунда. И подтанцовка Лукашенко. Всё это – разные публики и разные авторы. Пёстрые измерения нашей мобильной культурной идентичности.

Гражданское общество, пугавшее инерционную власть своей независимостью от державной машины, за несколько лет «лёгкой беларусизации» и смягчения административного контроля сумело обустроить гибкую систему горизонтальных связей и креативных контактов, уверенно выйдя на международный уровень и получив статус валидных партнёров. Такая «внутренняя Европа» сработала на контрасте (хотя иногда и в странном симбиозе) с неповоротливой шумовой индустрией провластного толка и создала самодостаточную зону культуры активного меньшинства.

Эта экологическая микросистема жила внутри инерционного социума по законам новой эпохи. И когда система затеяла борьбу с чужеродными имплантатами, преследуя культурактивистов и вытесняя неформат за кордон, уцелевшие «европейцы» не стали беглецами без алиби. Независимо от пёстрого разброса локаций они вернулись домой – в большую Европу, в знакомый мир с ясными правилами и понятным устройством. Эвакуировались пакетом. Вывезли свой общий кусок жизни. Беларусь после Беларуси.

Здесь действительны опыт вынужденных смысловых рокировок, аварийная смена культурной прописки и способность делать чужое своим. Художник Максим Осипов работает в Европе передвижной выставкой, расписывает клеёнки Годзиллами в вышиванках, рифмует наив с поп-трэшем, а лубок – с пропагандистской шизой. Светлана Бень – признанная прима арт-шансона – уехала в Берлин, чтобы вместе с другой беларуской на выезде Галей Чикис записать сингл «Зеркальный шар» – возможно, самый адекватный ответ на актуальную ситуацию в стране.

Ещё один опыт кросс-культурного высказывания – роман «Па што ідзеш, воўча?» Евы Вежнавец – скрестил магический реализм с языческой мифологией, замешал драму народа на личной истории авторки-эмигрантки, добавил глючного шаманства и провинциального бытового алкоголизма. И не только стал безусловным победителем Премии Гедройца, но и задал новую планку качества для литературной работы смутного времени.7 А культурэмигрантка со стажем Татьяна Замировская в своём дебютном романе «Смерти.net» отыскала, пожалуй, самую точную метафору для сломанного времени: цифровые копии физически мёртвых сбиваются в особый мир и отчаянно пытаются быть живыми.

В 2021-м заявил о себе ряд сетевых проектов: новые авторские YouTube каналы Никиты Монича и Максима Жбанкова, уже известная «Жизнь-малина» Никиты Мелкозерова и боевой листок фронтового ресторатора «Радио Гаага» от Вадима Прокопьева. Слабо развитый прежде формат культурного стендапа позволил сыграть на краю жанров, сделав культурные разборы медийными, а медийные лонгриды – эффектными и сценичными. Разговорный жанр стал фактом беларусского культурного поля и обозначил возможное направление его роста.

Опыт успешных коллабораций европейского менеджмента и беларусских кинодокументалистов позволил новым фильмам по следам событий 2020-го года – от призёра Варшавского кинофеста «Когда цветы не молчат» Андрея Кутилы до оскаровского лонглистера «Кураж» Алексея Палуяна – уверенно выйти в фавориты международных кинофестивалей.8

Новые опыты беларускасці: практики гибкой настройки, склейки внахлёст, монтажные стыки и мобильное самоопределение. Миграция – травматичная прокачка смысла и стиля, вытеснение хлама из поля действия. Уходя по рельсам, бросаешь лишнее. Так сегодня растёт всё неслучайное.

Заключение

Политический кризис сделал главными сюжетами дня арт-активизм и культурный террор, оставив сферу чистого развлечения на откуп заезжим гастролёрам. Обрубил привычные схемы культурных контактов и креативной поддержки. И полностью обнулил социальный вес дотационной сервильной культурсреды. Главные события года сделаны на вывоз, вынесены в сеть и/или минимально опубличены.

Культура переживает вместе с нацией период шоковой терапии – смысловой расфокусировки с неясной перспективой и неочевидной результативностью. Стиль эпохи перемен неизбежно рассыпается на формальные опыты, внешние влияния и самоцитирование. Второй год в ходу коллажно-монтажно-фельетонная нарезка. Странное время ищет свой словарь – и пока не находит.

Что дальше? Судя по всему, новые формы хаотичного активизма – в присутствии нового уровня репрессивных информационных шумов. Прежний порядок необратимо утрачен. Нового ещё не существует. То, что зовут «зачисткой», по факту есть опыт белого листа. Канун новых историй – и явления новых героев.