То, что мы находимся в ситуации наихудшего с 1939 года экономического кризиса, уже ни для кого не новость. Протекционистские ответные действия печально знакомы: протесты против иностранных работников, требования охраны торговли и финансовый национализм, стремящийся ограничить поток денег за границу.

Однако в 1930 году экономический национализм не был единственной альтернативой. Многие видели решение проблемы депрессии в региональной интеграции.

Но интеграция часто приобретает разрушительный характер во время экономического кризиса. Самые непривлекательные версии регионализма 1930-х годов зародились в Германии и Японии, и представляли собой не что иное, как практическое распространение мощи этих стран на уязвимых соседей, которые были вовлечены в вынужденную торговлю и финансовую зависимость на базе «расширенного экономического пространства» (Grosswirtschaftsraum), или его японского эквивалента, «Сферы взаимного процветания великой Восточной Азии». В результате ужасов 1930-х годов, понятия, подобные «Великой Восточной Азии», вызывают большое недоверие.

Во второй половине 20 столетия у Европы появился шанс создать гораздо более добровольную форму регионализма. Однако сегодня Евросоюз оказался в тупике, упустив шанс на построение более сильных организаций тогда, когда времена были лучше, а страсти ещё не накалились.
Евросоюз страдает от ряда проблем, которые подвергались широкому обсуждению на протяжении многих лет, однако никогда не представлялись неотложными. Внезапно, перед лицом экономического кризиса, эти проблемы стали основным источником политической нестабильности.

В странах еврозоны действует единая денежная политика, а также объединённый рынок капитала, с финансовыми организациями, активность которых не ограничивается государственными границами. Однако банки остаются управляемыми на государственном уровне — как они и должны, поскольку любая помощь в случае крупного банкротства банка становится бюджетно-налоговым вопросом, стоимость которого ложится на плечи налогоплательщиков отдельных стран, а не на Евросоюз как целое. Однако подобная система имеет мало смысла в условиях экономической логики Европейской интеграции.

Вторая очевидная проблема заключается в относительно малых размерах бюджета Евросоюза по сравнению с бюджетом отдельных стран, входящих в состав ЕС. Крупная часть правительственной деятельности осуществляется на государственном уровне. Однако различные правительства имеют разное пространство для маневров в области налогов и бюджета.

Государственный долг Италии, Греции или Португалии настолько велик, что любая попытка применения налогово-бюджетных расходов обречена на провал. Однако Ирландия, дефицит и долг которой в прошлом оставались на низком уровне, тоже внезапно и неожиданно оказалась перед лицом той же самой проблемы, благодаря необходимости взять на себя частный долг из банковского долга правительством. Напротив, Франция и Германия занимают намного более сильные позиции в налогово-бюджетном секторе. Итак, только самые сильные страны ЕС могут что-либо сделать в отношении резко ухудшающейся рецессии.

Более того, целая идея кейнсианского стимулирования спроса была развита, опять-таки в 1930-х годах, в контексте самодостаточных государственных экономик. Кейнсианцы наполняли государственную ванну тёплой водой налогово-бюджетного стимулирования. Если в этой ванне оказываются дыры, и другие пользуются тёплой водичкой, всё предприятие теряет свою привлекательность. В любом случае, это всегда срабатывало только в более крупных странах. Небольшие государства, имевшие вместо ванны всего лишь тазик, не могли применять кейнсианские методы.

Способы решения проблемы банков и налогово-бюджетной политики существуют. Контролирование банков является наиболее простым. Европейский центральный банк безусловно располагает техническими и аналитическими возможностями для того, чтобы взять на себя общее управление европейскими банками, используя центральные банки стран-членов ЕС в качестве проводников информации. Бюджетные проблемы могут быть решены посредством выпуска общеевропейских гарантированных облигаций, которые могут послужить в качестве временной меры на период чрезвычайной финансовой ситуации.

Как банковское регулирование, так и налогово-бюджетная политика требуют гораздо большей степени европеизации. Наиболее очевидным путём является использование уже существующих механизмов и организаций, в частности ЕЦБ или Европейской комиссии.

Трудность здесь заключается в том, что подобное предложение подразумевает относительное ослабление национальных государств, включая крупнейшие из них — например, Германию и Францию. С их стороны можно ожидать сопротивления и попыток остаться в собственной ванне.
Действительно, благодаря кризису Франция и Германия снова стали ведущими фигурами в европейском процессе. Однако чем большее влияние на них оказывает кризис, тем больше их действия определяются национальными рамками. С точки зрения Берлина или Парижа, никакой систематической европеизации происходить не должно. Вместо этого, крупные государства сейчас поддерживают идею поиска решений на глобальном уровне неофициальными группировками.

Отголоски 1930-х годов звучат громче, ясно указывая на затруднительное положение Евросоюза, ещё и в силу странного совпадения: переходящее президентство ЕС в данный момент осуществляется Чешской Республикой. Чехи, которые, возможно, являются народом с самыми яркими историческими воспоминаниями о плохом регионализме 1930-х годов, стали преемниками Франции, страны, которая имеет наибольшую в Европе свободу в установлении своих национальных интересов. Несовпадение двух концепций Европы разрушает политическую стабильность в зоне, которая когда-то подавала наибольшие надежды на существование безобидного регионализма, являя собой его лучшую модель.