Меня можно перебивать. Не люблю монологов, поэтому, если у кого-то будут по ходу дела возникать вопросы, не стесняйтесь.
Начну, наверное, традиционно с определения предмета. Я занимаюсь элитой уже много лет. И сразу оговорюсь, что под элитой я понимаю не самых лучших, выдающихся и прекрасных внешне и внутренне людей нашей страны, а просто-напросто правящий класс, властвующую элиту, политическую элиту, то есть людей, которые управляют страной. Поэтому все, что касается других пониманий элиты, остается, за скобками (хотя в принципе дискуссия тут возможна тоже).
Вот есть люди, которые принимают общегосударственные решения. Они управляют. И есть само государственное здание. Как оно устроено? Какова его архитектура? Эти вещи очень взаимосвязаны, потому что те, кого мы называем элитой — жители этого здания, они занимают в нем какие-то квартиры (то есть должности). И в то же время они все время строят и перестраивают это государственное здание. Поэтому чтобы понимать, что происходит с элитой, надо понимать, что происходит с государством в целом, с его политической системой. И наоборот, чтобы понять, почему такое государство, надо понять, кто и зачем его так реформирует. Поэтому это как бы два рельса, по которым будут двигаться мои рассуждения.
Ну, начну я, наверно, с Путина. Когда Путин пришел в Кремль больше восьми лет назад, пришел к власти, перед ним стояла такая задача: выбрать магистральный курс развития страны. Сохранить курс или его изменить? И он вместе с командой своих друзей решил: курс, который проводился Ельциным, надо изменить. И в Кремле это называлось «остановить революцию». Процесс, который проводил Ельцин, воспринимался политическим классом России, как революция. И Путин был призван в качестве силы порядка для того, чтобы эту революцию остановить. Но каким путем тогда идти, как двигаться?
Я считаю, что Путин вместе со своими коллегами считал, что лучшим вариантом для России был бы «Андроповской» путь, под которым я понимаю следующее. Была советская модель государственного устройства. Экономика плановая, неэффективная, которая завела страну практически в тупик, и моноцентрическое государство (то есть выстроенное в виде единой иерархически устроенной пирамиды). Разделение властей — формально, вернее даже — функционально. Это не ограничение власти Кремля, а просто разделение полномочий. Над исполнительной, законодательной и судебной властью есть еще кое-что: верховная власть, Кремль. В этой системе парламент нужен, чтобы легитимировать решения верховной власти. Правительство нужно, чтобы конкретно руководить экономикой под управлением Кремля. Есть суды, которые тоже обслуживают интересы государства и так далее. Проблема в то время, когда Андропов пришел к власти, была в следующем. Да, государственная машина вполне удовлетворяла политический класс, но экономика не удовлетворяла. Из кадрового застоя можно было выйти, не ломая систему. Но что было делать с экономикой? Андроповский путь заключался в том, чтобы сохранить политическую власть, сохранить каркас государства в неизменном виде при руководящей роли КПСС и начать экономические реформы для того, чтобы дать какой-то новый импульс экономике. Горбачев понимал ситуацию иначе. Он считал, что важнейшим тормозом развития экономики был как раз политический класс, и как раз сама правящая партия КПСС, поэтому Горбачев хотел провести сначала политическую реформу, а уж затем экономическую.
Так что, когда я говорю «Андроповской путь» модернизации, я имею ввиду, что экономические реформы начинаются авторитарным руководством. Таким путем пытались идти несколько стран. Первым, наверно, опыт надо признать, который вошел во все учебники и получил название «модель Пиночета»: жесткая авторитарная власть плюс рыночные реформы. Потом этот путь проделывали многие страны. И самым успешным, наверно, до сих пор надо признать модель Китая.
Я считаю, что люди, которые окружали Путина, были его ближайшими соратниками в 1999 году, к Китаю относились очень трепетно. Они считали, что Китайский путь ближе России, чем Западный. Поэтому и родилась концепция, что делать. Остановить распад страны. Для этого была разработана целая система мер. И направлены они были, прежде всего, на восстановление каркаса государства, на восстановление субординации институтов. Это не были какие-то произвольные политические реформы. Они были совершенно целенаправленны и продуманы. Самое главное, что надо было сделать, исходя из этих задач, это ликвидировать альтернативные центры власти, которые, глазами этих людей, которые пришли к власти, создавали хаос в политике.
Вопрос из зала: А вы можете сказать, кто были люди, составлявшие этот центр власти?
Крыштановская: Я называю этот маленький кружок людей, которые вместе с Путиным обсуждали еще в конце 99-го года что делать, «путинским политбюро». И туда входили, на мой взгляд, старые друзья и сослуживцы Путина: Сергей Иванов, Виктор Иванов, Игорь Сечин, Николай Патрушев. Может быть, в разные периоды еще три-четыре человека. Вот эта небольшая группа составляла ту стратегическую команду, на которую Путин опирался с самого начала.
Вопрос из зала: Кто из них был идеологом, потому что, судя по всему, никто из них идеологом и теоретиком не является?
Крыштановская: Вы знаете, когда я буду излагать свое видение того, что происходило, я думаю, что его буду излагать более методично и логично, чем оно было на самом деле. Потому что те люди, которые вершили политику, вряд ли были политическими аналитиками, и вряд ли осознавали все, что они делают. Они действовали где-то и импульсивно, где-то — в соответствии со своими представлениями, что такое хорошо и что такое плохо. Кто такой идеолог? Это человек, имеющий логически непротиворечивую концепцию, целостную концепцию, видение того, куда надо двигаться. Единственный человек из окружения Путина, который заявил о себе, как о возможном идеологе реформ, был Виктор Черкесов. Но мы можем не знать о существовании других.
Здесь для меня важен не столько персональный подход — кто именно был идеологом. А то, какая идеология была принята в компании Путина. Что было в голове этих людей, когда они пришли к власти? А это коррелированно с тем, как проходила социализация этих людей, каков был их бэкграунд. Я позже коснусь этого — каково мировоззрение силовиков. А сейчас продолжу рассказ о том, что они стали делать.
Итак, ликвидация альтернативных центров власти. Кто были этими альтернативными центрами власти? Понятно, что мешали губернаторы, которые организовали фронду федеральной власти. Особенно губернаторы богатых регионов. В Совете федерации были создана ассоциацию регионов-доноров. Это был враг № 1, опасный враг. Другой опасный враг — олигархи, которые мало того, что могли назначать министров или влиять на состав Совета безопасности, практически подчинили себе Государственную Думу. Третья опасность — политические партии, которые оказались на тот момент в оппозиции и резко критиковали Кремль. Четвертая опасность — независимые средства массовой информации.
Против каждого из этих врагов была направлена определенная программа действий. Против губернаторов сразу, в 2000-м году Путин провел реформу. Летом 2000-го года был принят пакет законов, по которым создавались семь федеральных округов. Была создана «прослойка» между губернаторами и верховной властью: полпреды — этакие «смотрящие» Кремля, люди, которым Путин лично доверял. Аппараты федеральных округов наполнились представителями силовых структур. Губернаторы были изгнаны из Совета Федерации. Мало того. В 2003 году они лишились права избираться населением, что, конечно, оказало чрезвычайное влияние на всю политическую систему. Итогом этого была утрата главами субъектов федерации независимости, они были возвращены в «номенклатуру» Кремля, стали обычными (хотя и высокопоставленными) чиновниками, которых можно без труда отправить в отставку.
Просто было провести такую реформу? Невероятно сложно! Риск был огромный. Никто не знал, как воспримут могущественные губернаторы наступление на свои права. Могло ведь быть и сопротивление, организованное сопротивление регионов. Губернаторы могли поднять население на акции протеста. И в Кремле не знали, как это пройдет. Реформа была непопулярна с точки зрения политического класса, с точки зрения региональной элиты. Но ничего не случилось. Губернаторы, поворчав, склонили головы. Одна проблема была решена.
С олигархами еще сложнее было. Борьба с ними началась тоже в 2000-м году. Первые удары были нанесены по бизнесу Гусинского, который владел самым влиятельным на то время каналом телевидение — НТВ, и все время портил погоду, так сказать. Гусинский был обвинен в хозяйственных преступлениях, арестован и брошен в Бутырку. По выходе из тюрьмы, он немедленно бежал из страны. Второй удар был нанесен по Березовскому. К началу 2003 года тучи стали сгущаться над Ходорковским. Кроме этих таких известных людей, из страны были изгнаны более сотни богатейших людей. Против них, как правило, возбуждались уголовные дела, или начинались какие-то навязчивые проверки, которые сигнализировали: грядут серьезные неприятности. Поэтому эти люди, чтобы сохранить свои деньги, свою свободу, а иногда — и свою жизнь, вынуждены были уезжать.
Легко ли было справиться с этим врагом? Невероятно трудно! Риск был огромный! Ведь олигархи могли вывести на улицы «свои» партии — СПС и Яблоко, могли организовать массовые акции протеста. У них были и финансовые, и организационные, и человеческие ресурсы, чтобы защищаться. И власть не могла этого не понимать. Власть боялась. Власть трепетала. Дух «оранжевой революции» витал на станами Кремля. Власть готовилась к отпору. Но — о чудо! — все прошло на удивление гладко. На защиту НТВ встала только кучка журналистов, кучка активистов из числа романтиков-демократов. И даже арест Ходорковского вызвал большую реакцию за рубежом, нежели в России. Мещанский суд, где происходил процесс над Ходорковским и Лебедевым, представлял странное зрелище: тысячи вооруженных до зубов «быков» из спецназа и ОМОНа, с одной стороны. И чахлая группа сторонников Ходорковского, состоящая в основном из пожилых женщин — с другой. Этот дисбаланс сил наглядно демонстрировал, насколько власть боялась отпора, насколько она готовилась к нему.
Средства массовой информации. Ну, здесь все понятно. Где-то отнимали здания под видом «спора хозяйствующих субъектов», где-то наезжали на строптивых главных редакторов, отдельно работали по самым насмешливым журналистам. В целом, политика укрощения прессы была довольно умная. Главное — телевидение. Здесь все должно быть под контролем. В печатных СМИ были оставлены лакуны свободы слова. Власть понимала, что нельзя допускать ошибок советского периода, когда тотальный контроль над средствами массовой информации приводил к обратному эффекту. Система взрывается, если некуда выпустить пар. Это всегда опасно. Нельзя было допустить повышения давления в обществе. Нужно было оставить клапаны, через которые люди могли выпустить свое негодование, излить недовольство. Поэтому зона свободы слова сужалась, но не была уничтожена полностью. В сухом остатке осталась скромная программы Марианны Максимовской на Рен-TB, «Эхо Москвы», ну и пара газет.
И здесь наступление власти прошло тихо. Призывы отдельных журналистов против «произвола властей» были восприняты обществом как профессиональные разборки. Та же реакция сопровождала наступление на независимость неправительственных организаций, на оппозиционные партии. Везде, по всем фронтам, власть наносила сокрушительные удары по своим врагам. И встречала не сопротивление, нет! Она встречала поддержку населения и непонятную вялость протеста тех, против кого были направлены ее действия. Эта пассивная, молчаливая поддержка населения придала уверенность власти, лишила ее комплекса неполноценности. Это свидетельствовало о верно выбранном пути, о том, что приобретается легитимность иного, высшего порядка. Легитимность, замешанная на искренней поддержке, на доверии.
В то же время решалась и внутренняя для власти задача — восстановление иерархии и субординации в политическом классе. Нормальная ситуация для западного общества, когда парламент спорит с правительством, в нашем обществе оказалась неприемлемой, невозможной. Поэтому делалось все, чтобы восстановить единоначалие. Эта система единоначалия (или, если хотите, самодержавия) царила у нас в советский период, и вся номенклатура очень хорошо понимала, как надо жить и как надо действовать в этой системе.
Чем отличается такая номенклатурная система от демократической? В демократическом обществе каждый политик смотрит «вниз», на общество, на электорат. Ему нужны избиратели. Поэтому политик хочет удовлетворить людей, чтобы они за него проголосовали. В номенклатурной системе — все наоборот. Здесь политик мало интересуется мнением избирателей. Он смотрит «наверх», на своего начальника. И если начальник доволен, значит — все хорошо.
В такой системе важно, чтобы все уровни юрисдикции были хорошо прописаны. Здесь не требовались какие-то огромные усилия законодательного характера (хотя законодательство в системе государственной службы постоянно реформировалось и улучшалось). Здесь были другие сигналы. И эти сигналы носили эзотерический характер (то есть тайный, понятный только посвященным). Никто никому не объясняет, как надо себя вести. Нет никаких писаных правил (как их не было и в советское время), какой-то инструкции, как поступать чиновнику в той или иной ситуации, что ему можно делать, а чего нельзя. Здесь правит интуиция, аппаратное чувство, понимание тонких правил игры. Если ты понимаешь скрытый язык элиты, ты можешь делать карьеру и двигаться дальше. Если не понимаешь — тебя ждет неудача, ты просто сойдешь с дистанции.
Что еще происходило? Продолжало углубляться разделение юридической и фактической политической системы. Это тоже была советизация, возврат к модели советского государства. Только наивные западные исследователи могли искать правду о том, как устроено российское государство, в конституции. Бесполезно пытаться понять, как устроена власть в России, через писаные законы. Ничего не выйдет! Точно также как и в советское время. Вспомните нашу старую конституцию 1977 года! Помните, там говорилось о полновластии народа, о Советах народных депутатов и прочее. Вы не найдете там ни слово о могущественном аппарате ЦК КПСС, о политбюро, которое было реальным центром власти в то время. Сейчас мы наблюдаем похожий процесс: политическая система де-юре и де-факто существенно расходятся. Не так сильно, правда, как в советские годы. Но все же значительно. В нашей конституции записано, что в России есть разделение властей, а на самом деле оно существует весьма условно.
При Ельцине полновесного разделения властей так и не установилось, но все же парламент какое-то время был независим и от Кремля, и от правительства. Кончилась эта независимость, правда, весьма печально — событиями 1993 года. Но впоследствии этот процесс был свернут. Парламент силой был поставлен в зависимость от верховной власти. О независимости судов речи вообще не велось.
Но в обществе, в котором нет разделения властей, нужна какая-то иная система сдержек и противовесов, иначе невозможно никакое развитие, иначе — путь в маразм. Без такой системы сама власть перестает понимать, правильно она действует или нет, по шерсти или против шерсти. И если она не чувствительна к этому, ее на каждом шагу поджидают неожиданные препятствия, а возможно — и оранжевые революции. То есть любой власти необходимы какие-то рычаги для балансирования и для обратной связи.
В обществе, где нет разделения властей, на мой взгляд, важную роль начинают играть неформальные группы: кланы, обоймы, клики, клиентелы. Эти неформальные образования можно называть по-разному. И между ними действительно есть отличия. Но суть от этого не меняется. Они нужны системе, чтобы осуществлять функцию ограничения власти, функцию сдержек и противовесов. Они являют собой разные полюса при выработке решений. В их противоборстве, в их дискуссии вырабатывается консенсус, без которого власть существовать не может. Чем менее развиты государственные институты, тем более важную роль играют эти кланы.
При Ельцине говорили о правящем клане, называя его «Семьей». При Путине говорили о кланах «силовиков» и «либералов», о «питерских». Но несмотря на то, что, безусловно, противостояние неформальных групп наблюдалось, в целом в последние годы происходило становление политических институтов. Пусть недостаточно быстро и решительно, но все же происходило.
Кроме того, возникла и идеологическая составляющая. Когда Путин только пришел к власти, создался огромный вакуум в понимание целей и перспектив развития страны. Какое общество мы строим? Куда идем? Было не ясно. Ясно было, что в другую сторону, не к демократии западного типа. Но куда?
И так же, как в советское время, родилась совершенно не оригинальная идея особой демократии. Ведь советская идеология базировалась на постулате, что в СССР существует демократия. Государственная пропаганда утверждала, что у нас самая демократическая страна в мире. Но вот только демократия понималась иначе, чем на Западе. По-нашему. Утверждалось, что основа демократии — социальное государство, в котором люди имеют равный и бесплатный доступ к медицине, к образованию, к участию в политике, что существуют вертикальные лифты в обществе, которые дают равные шансы для всех из «никого» стать «всем». И если мы посмотрим на биографии членов Политбюро и даже почти всех членов ЦК, то обнаружим, что они имеют рабоче-крестьянское происхождение. И это не было пропагандой! Это так и было! То есть вертикальный лифт существовал. Можно это считать формой демократии? В каком-то смысле, да. Вот на основе этих особых ценностей в советское время говорили о демократии. И теперь, при Путине, опять вернулись к этой идее. Опять стали говорить об особой, своей демократии, которая получила название суверенной. Но это, конечно, пропагандистский трюк. На самом деле господствующая государственная идеология стыдливо замалчивается, и имя ей — русский национализм.
Да, надо признать, перед Путиным стояла грандиозная задача. Задача «остановить революцию». А на самом деле повернуть страну от западнического пути к славянофильскому, почвенническому. Задача — догнать Запад, стать похожими на Запад была снята с повестки дня, и заменена на задачу возрождения великой, самобытной России. Это было встречено с одобрением политическим классом, в глазах которого западнический путь вел страну к развалу. Почему политический класс всегда боялся распада страны? Это кажется какой-то паранойей. Но это было всегда, у всех власть имущих. Почему? Может быть, к этому были серьезные основания?
Это вопрос геополитический. И прямо связан с гигантским размером территории России, с отсутствием дорог, с недостаточностью коммуникаций, центростремительных процессов. Удаленность регионов, быстрая урбанизация, концентрирующая население в областных центрах и ослабляющая связи между населенными пунктами, слабость горизонтальной мобильности — все это факторы, способствующие тому, что Российские окраины всегда были склонны к автономии. Страна легко крошилась по своим границам. Поэтому и нужна была унитарная власть. Каждая попытка либерализации, развитие федерализма кончались плачевно для центра. Парад суверенитетов, идеи создания Уральской республикой, Ненецкой республики и прочее, проблемы Кавказа — все это был кошмар для Российской власти. Эти же процессы привели к распаду СССР. Как это было остановить? Задача решалась в двух направлениях. Первое: нужно было изменить архитектуру государства, и убрать те самые «альтернативные центры власти». Ведь дошло до того, что некоторые губернаторы возомнили, что они могут принимать даже международные решения, заключать прямые договоры с иностранными державами. Некоторые олигархи возомнили, что они могут влиять на принятие законодательных решений в сфере внешней политики. Это надо было остановить. И это было сделано.
Второе: необходимо было изменить композицию элиты, то есть самого политического класса. В каком направлении? Для решения поставленных жестких задач нужны были жесткие люди, не боящиеся непопулярных решений. Сформировался социальный заказ на силовиков. И Путин привел их к власти.
Кто такие эти силовики? Что я понимаю под этим словом? Конечно, когда говоришь с людьми из ФСБ, или из МВД, или, тем более, из армии, все они говорят: между нами нет ничего общего, у нас совершенно разные задачи и разное понимание своих функций. Оно говорят, что всегда существовали серьезные противоречия между МВД и КГБ, например. И, конечно, я про это знаю. Но когда мы объединяем представителей различных силовых структур в единую категорию «силовиков», имеется в виду, что есть между ними и нечто общее. На любое явление можно смотреть в микроскоп или в телескоп. Да, если подробно анализировать, кто такие эти разные силовики, конечно, мы обнаружим миллион различий и даже противоречий между ними. Но если мы увеличим дистанцию анализа, изменим ракурс, то обнаружим, что между ними есть чрезвычайно важные вещи, которые их объединяют. И недаром это слово родилось у нас в России. По-моему, нигде в мире не существует такого термина, который объединяет вот все типы силовых структур.
Что это за общие черты? Во-первых, все эти люди призваны обеспечивать безопасность. Для этого их учат убивать. Для этого они должны понимать интересы государства, они должны знать законы. Они должны очень хорошо знать закон, чтобы нарушать его в интересах государства. Это первое. Второе — все эти люди, которые получили военное образование разного типа, не склонны к демократическим методам управления, потому что военная система иерархична и авторитарна. В любой силовой структуре действует принцип единоначалия. Невозможно существование ни армии, ни милиции, никакой другой системы, если каждый солдат будет раздумывать над тем, исполнять ему приказ начальника или нет. Дискуссии и плюрализм мнений в силовых структурах не только нежелательны, но и опасны.
Молодые люди попадают в военные или специальные учебные заведения в в том возрасте, когда идет их активная социализация. Они еще «мягкий материал», социальный пластилин, из которого можно лепить будущего специалиста. Именно в это время они приобретают профессиональные черты и навыки. Это накладывает отпечаток на всю их дальнейшую жизнь и карьеру. И если потом они приходят в политику — это сказывается на политике. Каждая социальная группа, поднимаясь на политический Олимп, привносит в политику свое мировоззрение, свое видение мира, свою этику. Споры о том, кто, какая социальная группа может управлять идеальным государством, ведутся более трех тысячелетий. Об этом спорили еще Платон с Аристотелем. И это не пустой спор. Современные общества пришли к представительной демократии, которые открыли двери во власть представителям самых разных профессиональных групп. «Ноев ковчег» в данном случае лучше моно профессиональной элите.
Но при Путине на высшие государственные посты пришло очень много силовиков. Каждый четвертый представитель истэблишмента стал силовиком. Причем приоритет имели люди, прошедшие школу самой мощной, самой сильной силовой структуры — КГБ.
Вы знаете, и в западной литературе активно обсуждали одно время, есть ли у путинской команды крыло либералов. Иногда казалось, что да, есть. Но мой взгляд на некоторые дискуссии, которые велись в высшем эшелоне власти, иной: я считаю, что за либералов у нас часто принимали разведчиков, а за консерваторов — контрразведчиков. И иногда все противоречия между ними казались действительно завернутыми как бы в обертку либерализма, потому что люди из разведки, которые лучше знали внешний мир — западный или восточный, — лучше знают, как живут люди в других странах, они были более продвинутыми. Недаром их называли «белой костью», элитой КГБ. И этот более продвинутый, не такой изоляционистский взгляд на мир подчас принимался за либеральный. И самого Путина я бы тоже отнесла скорее к этому относительно либеральному крылу, чем к более жесткому. Так что — на поверхности кажется, что есть противоречия между либералами и консерваторами, а присмотришься — между разведкой и контрразведкой. Кстати, в маленьком «политбюро», которое сопутствовало Путину все восемь лет его правления, был баланс между разведчиками и контрразведчиками. Но разведчики победили в этом противостоянии. На перекрестке 2007–2008 года Путин повел страну не в сторону закрытости и жесткости, а в сторону включения России в глобальный мир. Мне кажется, это важно понимать при анализе последних изменений.
Но вернусь к особенностям психологии силовиков. Ведь нельзя понять их политику, их логику, не понимая, к какой работе они были приспособлены. Что такое оперативная работа? Человек приходит на встречу какую-то, и он должен получит информацию вопреки желанию другого человека. Он должен его обхитрить, обмануть, он должен его завербовать. Он должен быть настолько обаятельным, настолько приятным, что простой человек невольно поддастся этому обаянию профессионала. При этом оперативник должен всегда скрывать свою истинную цель, свои намерения манипулировать личностью. Вы понимаете? Оперативная работа с людьми приучала их быть тонкими психологами, носить маску, быть крайне осторожными и скрытными. Они должны были стать циниками, и ставить высшие интересы государства выше простой человеческой морали. Для них всегда цель оправдывает средства. Для них вероломство — высшее проявление профессионализма. Их можно было бы считать преступниками (так как они способны украсть и убить), если бы государство не защищало их, не освещало их деятельность ореолом высшего патриотизма. Из-за того, что их работа была секретной, они стали братством, своеобразным орденом, со своим кодексом чести, со своей верой, со своей идеологией.
Эти характеристики являются очень важными для путинского правления, для его элиты, да и для самого Путина. Я давно сделала вывод: чтобы понять Путина, нужно как можно меньше слушать его. Но нужно внимательно смотреть на то, что он делает. Он всегда оставался человеком в маске, он умел быть очень приятным. Если Путин едет на Запад, он так обаятелен, открыт, улыбчив, что очаровывает своих собеседников. Если он общается с нашими людьми, он может хмурить брови и вести себя очень жестко. То есть так, как нравится россиянам.
Есть еще одна очень важная черта у силовиков, которая оказала большое влияние на политику. Любой человек, который занимается безопасностью, любой военный должен знать, кто его враг. Нет смысла в существовании военной силы, если врагов нет. Любого военного ночью разбуди, он должен сказать, кто его враг. И соответственно мировоззрение таких людей меняется. Вот мы смотрим на мир, наш взгляд скользит по поверхности жизни. А силовики за всем этим должны всегда помнить о существующих угрозах, о недремлющих врагах, вынашивающих планы повредить нашему государству. Это гипертрофированное ощущение врагов не может не оказать влияние на политику. Особенно на то, что считается приоритетными направлениями политики. И в нашем случае это повлияло на политику Путина в вопросах безопасности, в восстановлении ВПК, во внешней политике, в том, что считалось важным. Это оказало определенное влияние и на методы, которыми Путин добивался стабилизации, консолидировал население страны и прочее. И, надо признать, он добился больших успехов. Общество объединилось вокруг понятия «великая Россия».
Определенную отрицательную роль сыграло то, что силовики были одержимы жаждой реванша. В то время, когда в России стал развиваться капитализм, и многие, многие невероятно быстро и далеко не всегда честно богатели, военные сидели в своих конторах и подвергались жесткой критике демократов. Из привилегированной группы общества они превратились к обычных клерков. Их зарплата относительно всего общества становилась все меньше и меньше. Военные вообще сильны тогда, когда сильно государство. А государство тогда было очень слабо. Слабое государство ведет себя так, будто военные ему вообще не нужны. Поэтому военный человек не может не быть государственником. Военный человек — всегда за сильное государство. Естественно, все 90-е годы, годы ослабления государства, они ностальгировали. Они были одной из самых униженных групп. Другие богатели, набивали себе карманы деньгами. А военные все это видели, и ждали своего часа. Они верили, что их час придет. Верили, что их информация о том, как шла приватизация, кто, где и как воровал, когда-нибудь будет востребована. И когда Путин пришел к власти, настало их время.
До Путина доля силовиков в структурах власти была не более 13%. Уже к 2003 году их стало 25%. К февралю 2008 года их уже было 42% среди федеральной элиты. Причем, эти цифры минимальны потому, что многие из тех, кто работал в разведке или в других специальных ведомствах, скрывали это. О принадлежности некоторых чиновников к силовым структурам могут свидетельствовать только хронологические дырки в их официальных биографиях, и еще некоторые косвенные данные. То есть, скорее всего, силовиков во власти было значительно больше. Но утверждать это и, тем более, доказать, невозможно, поэтому я и говорю о минимальной цифре — 42%. Представьте, почти половина! А в некоторых сферах — около 70%. Какие ниши занимали эти силовики? Они были особо сконцентрированы в некоторых подразделениях администрации президента, аппарата правительства, в аппаратах федеральных округов, в ведомствах, которые контролируют финансовые потоки.
Постепенно на место старой олигархии, Ельцинской олигархии, постепенно пришла совершенно новая олигархия. Устроена она в значительной степени по-другому. Что такое были олигархи при Ельцине? «Семибанкирщина» — то есть семь самых влиятельных бизнесменов. Ну, может быть, 15 или даже 20 бизнесменов, пусть даже 50 очень богатых людей. Они все время мелькали в средствах массовой информации. Они были чрезвычайно амбициозны. Они могли даже войти в правительство или в Думу, открыто финансировать политическую партию. Но были ли они по-настоящему богаты? Я не думаю. Скорее, они были очень популярны. Их известность базировалась именно на популярности за счет их мелькания в средствах массовой информации. На самом деле, вряд ли можно утверждать, что они реально контролировали отрасли реальной экономики. Это просто не так. Сейчас при Путине совсем другая ситуация. И это гораздо более серьезный процесс. Путинская олигархия более многочисленна, это уже не десятки, а сотни серьезных бизнесменов, которые излечились от детской болезни лично лезть в политику. Хотя их политическое влияние может быть не меньше, чем раньше. Но оно не так бросается в глаза. Процесс ушел в тень, но в то же время стал более организованным. Теперь у каждого серьезного политика есть свои «олигархи», свои придворные купцы. И в центре, и в регионах.
Кроме того, есть крупные государственные корпорации или компании. В последнее время их число значительно выросло. В советы директоров этих компаний при Путине стали входить не какие-то мелкие чиновнички второго разбора, которые просто просиживают там штаны, как это было при Ельцине. Вовсе нет. Теперь советы директоров госкомпаний просто забиты министрами, ответственными чинами из администрации президента, силовиками. Я бы сказала, что теперь возрождена система кормлений, как это называлось при Иване Грозном. Вы можете судить о перспективах того или иного чиновника по тому, насколько он укоренён в экономических структурах. Иногда этому предшествует назначение на должность. А иногда, наоборот — сначала его вводят в советы директоров серьезных компаний, а уже потом придают соответствующий статус.
Операция по формированию корпуса госолигархов проводилась в два этапа. Первый этап — с 2000-го до 2003-го годы, когда нужные люди заняли в государственных структурах нужные позиции. Например, какой-нибудь старый сослуживец Путина назначается на позицию начальника департамента в Росимуществе. На втором этапе он уже официально, не как силовик и не как друг Путина, а просто как чиновник, делегируется в некий совет директоров. И получилось так, что в этих крупных государственных компаниях люди из администрации президента, из правительства получили полный контроль.
Почему я называю эту систему «кормлением»? Да потому что такое вхождение в советы директоров крупнейших российских компаний — это не только возможность контролировать ее деятельность, но и возможность иметь дополнительный доход от нее. Например, в виде безлимитной корпоративной кредитной карты, или в виде разных бонусов, дивидендов и прочее. Характерно, что генеральные директора, топ-менеджеры такой корпорации почти никогда не входили в советы директоров. То есть совет директоров носил как бы политический характер.
Мы провели исследование и анализировали советы директоров крупнейших госкомпаний. Существует два списка основных, крупных государственных предприятий, которые находятся под непосредственным управлением правительства. Назовем их «список А» (туда входит 27 предприятий) и «список Б» (туда входит 46). Мы сделали матрицу, в которой по горизонтали расположили все эти 73 компании, а по вертикали — пофамильно все члены советов директоров. Их было 305 человек. Затем составили рейтинг тех, кто входил в разные советы директоров. В топ-лист этого рейтинга должны были войти самые влиятельные в экономике страны люди. Такие, например, которые входят в советы директоров наибольшего числа крупных компаний. Кто, вы думаете, оказался в этом топ-листе? Игорь Сечин? Сергей Нарышкин? Сергей Иванов? Вовсе нет! Оказалось, что первая десятка топ-листа состоит из людей абсолютно неведомых широкой публике. И это было неожиданно и необычайно интересно. Вот их имена: Юрий Медведев, Любовь Приданова, некий Муравьев, Глеб Никитин, Саламатов, Мишарин, Христенко, Баринов, Дементьев. Из этого небольшого списка известный человек — только министр Виктор Христенко.
Если мы посмотрим на то, где государство особенно внимательно контролирует финансовые потоки, то обнаружится четыре основные сферы. Ну, конечно, нефть и газ. Это первое. Это всем понятно. Второе, это военно-промышленный комплекс. Третье — транспорт, аэрофлоты и судостроительные всякие корпорации и так далее. И четвертое — атомная промышленность. Вот на сегодняшний день это четыре кита, на которых стоит власть. Этой системы до Путина не существовало. Это его ноу-хау.
При нем же произошло разделение политического класса на бюрократию, то есть людей, которые назначаются на должность, и электократию — люди, которые избираются на должность. При Ельцине все было перемешано, каждый мог попасть во власть при определенном стечении обстоятельств. Элита была открыта. А сейчас создана новая система элитного трафика. Группы бюрократии и электократии почти не перемешиваются. Циркуляционные процессы происходят внутри каждой из этих групп. И этому есть свои объяснения. Для того чтобы побеждать на выборах, нужны одни качества, способности, таланты. Нужно быть публичным политиком (хотя сейчас это и не совсем так). При Путине возросла циркуляция между правительством и администрацией президента. Ну, и сейчас мы видим, что Путин ушел в правительство, и значительную часть людей из администрации увел за собой. Медведев совершил обратный путь и много людей привел назад, на Старую площадь. А Совет Федерации, Государственная дума, депутаты, губернаторы — это другая группа, группа электократии, в ней тоже происходит циркуляция, перемешивание. Но она почти никогда не перемешивается с людьми из правительства и администрации. Произошла специализация, своеобразное разделение труда среди элиты федерального уровня.
<