Являемся ли мы стеной — или дверью? Этот на первый взгляд странный вопрос спровоцирован следующими словами К. Барта: «Народ, живущий в своей стране, должен быть не стеной, но дверью — распахнутой, а не запертой или — не дай Бог — замурованной» (Мгновения. М. 2006, с. 96). Демонстрируем ли мы подлинную открытость, решимость и волю к этой открытости?

Стена и дверь… Стена отделяет, отгораживает; ты отброшен ею, лишен доступа к чему-то, расположенному по ту сторону. Тем самым она одновременно «говорит» тебе, что там есть иное пространство, иной мир; там есть что-то, к чему тебя невольно тянет, но ты в точности не знаешь, что именно там скрыто. Искушающий голос говорит тебе: разрушь, пробей лаз, сделай подкоп, вырвись на волю. Стена неподвижна; это прекращение движения, вы уперлись в Стену. Но она — и молчаливое подстрекательство к тому, чтобы отринуть Другого, отказаться от иного, от всего, что не похоже на нас самих и самим стать такой же неподвижностью. «Будь таким же!»; соблазн «непреклонностью», «твердостью», «нерушимостью», обещанием «неуязвимости»; то, что обрекает на неподвижность, которая тщится смерть представить как жизнь. Помните? — «границы наши нерушимы …»

Но — резонно возразят нам — стены суть также и то, что охраняет, защищает нас от врагов; наши стены — это наш дом; у кого зыбкие стены, дом того ненадежен. — Дверь; возводятся стены — изобретается дверь. Стены, лишенные дверей — это ведь кошмарно. Дверь может пребывать в четырех «состояниях»: распахнутая настежь, так что любой может войти, любой приглашается; чуть приоткрытая дверь, это и заслон, и сохраняющаяся возможность войти; запертая изнутри; заколоченная снаружи (знак того, что дом нежилой — или там «нелюди», к которым лучше не стучаться). Ибо дверь — сама возможность войти в иное пространство (и знак его), но требуется разрешение; поэтому в дверь стучатся.

Теперь вопрос: каковы наши стены, от чего они нас ограждают (стена защищает одних и не допускает других); перед какими стенами мы стоим — и перед какой дверью (ведущей и приглашающей — куда)? Собственно говоря, вопроса как минимум четыре: какие стоящие перед нами стены мы должны укрепить (от чего они нас защищают); какие, напротив, нам надлежит одолеть и разрушить, ибо они являются преградой на нашем пути; перед какой дверью мы стоим сегодня и куда, к чему она открывает нам проход; и какую фикцию «двери», на самом деле скрывающей тупик, нам настойчиво хотят подсунуть.

Но есть и внутренние стены, которые мы возводим против самих себя; есть баррикады, эти боевые «стены», которые одна сторона возводит против другой; что касается «двери», то это может быть и скрытым, тайным проходом для неожиданной вылазки — и метафорой если не самого диалога, то возможности такового. И вот отталкиваясь от последнего, поговорим немного на более конкретную тему, имеющую однако и тактическую, и стратегическую значимость.

Петр Великий прорубал дверь в Европу; сегодняшняя политика властей делает, кажется, все возможное, чтобы эти двери наглухо заколотить, оставив только какие-то черные лазы. И это в то время, когда у республики есть уникальная возможность и поддерживать самые тесные дружеские отношения с Россией, и ощутить, более того, утвердить свою причастность стремящейся к единству Европе. Это не просто бездарная политика; это то, в чем как раз очень мало настоящей политики (хотя и много политиканства). Однако мы не будем сейчас заниматься этой темой; поставим иной вопрос: возможен ли диалог с Властью — и именно вот с этой, нынешней властью? Диалог о чем? И нужен ли он? (А такая нужда, если она действительно есть, должна быть взаимной.)

Допустим, власть не желает никакого диалога; а мы? — тоже не желающие, мы лишь подтверждаем нежелание самой власти, становимся в одинаковую с ней позицию. Выбор таков: диалог с властью; жесткая полемика с ней (полемика, озабоченная не поиском, установлением и подтверждением истины, а разоблачением, судебным разбирательством и приговором, который выносит сам полемист); непримиримая борьба с властью (но в каких именно формах?). Полемист, в отличие от вступающего в диалог, никогда не позволяет себе усомниться в собственной правоте и в виновности противостоящей стороны. Самое забавное — и самое грустное — в том и заключается, что оппозиция для власти есть враг № 1, и власть для оппозиции есть враг № 1. В то время как следовало бы прежде всего выяснить, какой тип политической рациональности они в действительности исповедуют и стремятся практиковать.

Вести же диалог — это значит видеть в собеседнике партнера по поискам истины (пускай и идущего, с вашей точки зрения, неверным путем). Напротив, вести полемику — значит видеть в нем врага, изначально неправого и подлежащего в конечном счете уничтожению. Как выйти и возможно ли вообще здесь выйти из рамок этой бесплодной логики (либо-либо)? Заметим, что в результате полемики обычно происходит удручающая стерилизация (Фуко риторически вопрошал: «видел ли кто-нибудь, чтобы в ходе полемики возникла новая идея?»).

Быть может, стоит задуматься над тем, что в вопросах сегодняшней политики надо перейти от порядка «судебного разбирательства» с его поиском «наилучшего решения», отводящего, исключающего все прочие ответы, к тому, что Фуко называл «порядком проблематизации»? И в первую очередь — самого себя, собственной позиции и практики. Это не значит, что мы — в отношении самих себя — делаем работу самой власти. Она как раз никогда не была способна к «проблематизации». Политические проблемы ставят реальные практики, в которые мы вовлечены — и политика должна отвечать на эти проблемы; но она не в состоянии дать исчерпывающие ответы и окончательно решить эти проблемы. Речь идет о высвобождении проблематики из узкопартийной точки зрения. Превзойти власть в более широком и зорком видении. Не об-личать, а про-видеть.

Что же это за «проблематизация»? — Фуко давно дал разъяснения на этот счет (но мы, как всегда, или не читали, или читали плохо, или прочитав, тут же забыли): проблематизация есть ответ на трудности, но иной, чем только их выражение или выявление. В связи с этими трудностями она (проблематизация) разрабатывает условия, в которых можно дать возможные ответы; она определяет элементы, образующие то, на что стремятся ответить разные решения. «Эта переработка данных в вопросы, это преобразование совокупности затруднений и трудностей в проблемы, на которые стремятся найти ответ разные решения: вот что образует точку проблематизации и специфическую работу мысли». Фуко, между прочим, специально оговаривается, что это никак не стратегия деконструкции.

Итак, не будем говорить, что Власть ставит перед нами проблемы, не будем дарить ей эту привилегию и не будем позволять ей это. Мы сами — проблематизация, в которой «речь идет о способе практического анализа, посредством которого можно было бы дать разные решения одной проблемы — но еще и продемонстрировать, как эти решения соотносятся с некоей конкретной формой проблематизации» (Интеллектуалы и власть. Ч. 3, с. 65).

Вопрос, сохраняющий всю свою силу (вопрос, с которого и начинал Фуко): «какие отношения власти задействованы в таком обществе, как наше?» (Власть — говорит Фуко — осуществляется через механизмы и процедуры господства, которые никак не могут быть сведены к юридическим формам, которые гораздо многочисленнее). Анализ отношений власти в нашем обществе, здесь и сейчас, — он у нас практически никем не осуществлен. Важно — с полным хладнокровием — выявить практики этой власти и систему рациональности (а не очередной «произвол властителя»), лежащую в основе этих практик и не подлежащую в них обсуждению. Всякие же «попытки воскресить призраки прошлого объясняются неспособностью анализировать конкретные явления». (Я, однако, не могу согласиться со следующим тезисом цитируемого автора: «Призвание государства — как раз быть тоталитарным, т. е. в конечном счете осуществлять неукоснительный контроль надо всем» (см. там же, с. 47). Это опасный тезис, потому что следуя ему надо либо оправдать все действия государства как вытекающие из самого его «призвания», либо сопротивляться всем его действия, подозревая их в самом худшем).

Да, проблематизировать…, но каким способом вы проблематизируете это? и почему именно это, а не то? Но только в проблематизации, проведенной до конца, и истлевают наши призраки (а согласно выражению Умберто Эко, «в нереальности призрака и заключена его сила»). Есть ведь и ложные стены — как и ложные двери; то, что лишь кажется нам стеной. Но иногда сокрушить именно эти призраки бывает труднее всего. Власть не может быть только «Стеной», но равно она не может быть и только «Дверью». Повторяю, очень печально, что оппозиция и нынешний режим рассматривают друг друга только в качестве «стены», которую надлежит разрушить; значит, им не хватает гибкости. Там, где все двери наглухо заколочены, как может циркулировать политическая жизнь? И прежде всего самой этой власти необходимо понять, что оппозиция — это «двери» для нее же, для власти; это совершенно легитимный, правомочный и необходимый участник подлинной политической жизни — и «допуск» в эту последнюю не может быть установлен по критерию «удобства для самой власти».

Для кого же и чего у нас открыта дверь — и для кого, а равно и чего она столь старательно закрыта (и надо ли спрашивать, кто именно держит ее все время запертой)?

Рис. А. Рамович