«Век мой, зверь мой…»
Осип Мандельштам
«Вавилон — это состоянье ума»
БГ
Андрэй: Надыходзіць ужо сёмы год XXI стагоддзя. Але ці можам мы казаць пра новую эпоху? Пачалася яна ці не? Ці можам нешта прагназаваць, зыходзячы з культурнай дынамікі?
Максим: Режиссёр Виктор Аслюк очень точно заметил: в нынешней Беларуси сосуществуют несколько разных эпох. Наши формальные современники ментально живут на разных этажах: кто во времена Великого княжества Литовского, кто в Российской империи с её «православием, самодержавием, народностью», а кто — по-прежнему в БССР, как и двадцать лет назад. Есть логика хронологии, где год сменяет год, а есть время культуры. Вот так и выходит: на дворе начало 2007 года, а мы с вами всё рассуждаем, начался ли XXI век. И в этом тоже знак неочевидности его реального присутствия в нашей жизни. Если же говорить о нашей стране, то государственное время движется вспять: 2006, 1998, 1990… Такое чувство, что дальше будет поздний брежневизм с его триумфом маразма.
А.: …ужо даўно ёсьць…
М.: Каждый живёт в своём времени. А значит, нет и единого XXI столетия. Для большинства наших граждан XXI век остаётся светом в очень дальнем окошке. Неясной, да и ненужной перспективой.
А.: Прысутнасьць некалькіх часоў адразу — адметнасьць ня толькі Беларусі. Тое ёсьць ва ўсіх рэгіёнах і культурах, асабліва на зломах. Так Эйзэнштэйн у Мэксыцы знайшоў адразу ўсе эпохі, пра што і зрабіў свой славуты фільм. Але калі браць агульную плынь, вялікія лічбы, то што можна прадказаць?
Глядзіце на ківач: XVI стагоддзе — адраджэньне, магія, алхімія, натурфілязофія. XVII стагоддзе — контррэфармацыя, разьвіцьцё рацыянальнай навукі, нарматыўнасьць (як для клясыцызму, так і для «звышнатуральнага» барока). XVIII стагоддзе — прафанацыя рацыянальнасьці і яе крызіс; Француская рэвалюцыя, Маркіз дэ Сад, акультызм. XIX стагоддзе — росквіт навукі, рамантычныя й нацыяналістычныя квазірэлігійныя рухі. XX стагоддзе — агонія клясычнай навукі, выбух таталітарна-акультнага ірацыяналізму. Адпаведна XXI стагоддзе — постклясычная навука, рэнесанс рэлігійнасьці, новая нарматыўнасьць.
М.: Схема достаточно упрощена. Хотя каждая эпоха, несомненно, выступает как определённый культурный проект. XX век — это еще и эпоха тоталитаризма, идеологических миражей. По выражению Бердяева, осуществлённых утопий. XXI век поэтому начался не 1 января 2001 года, а в момент распада советской империи. Крах тоталитарных систем — это первый его знак.
Второй знак — информационная революция. Создание принципиально нового виртуального пространства, возникновение бесцензурной информационной среды. Резкое увеличение контактов между людьми, осуществляемых не по вертикали — власть — люди, а по горизонтали — от человека к человеку. Это тоже началось раньше, уже в 90-х годах прошлого века. И, наконец, третий момент.
В XXI веке лишается однозначности система духовных приоритетов. И, как следствие, возникают различные формы духовного терроризма, жёсткие формы преследования иноверцев. Вспомним невероятный скандал из-за датских карикатур с пророком Муххамедом. А какую бурную реакцию вызвала фраза Папы Римского об исламе? Происходит агрессивная исламизация глобальной истории.
И в ответ на Западе формируется негативный образ восточного мира. Победоносное всемирное шествие западной цивилизации теперь превратилось в войну культур, в глобальный конфликт.
А.: Больш карэктна казаць не пра канфлікт цывілізацый, а пра зьмену сілавых цэнтраў. Вэктараў разьвіцьця…
М.: Мирового баланса…
А.: У XXI стагоддзі Эўропа (і Амэрыка як яе частка) паступова губляе лідэрства. Першая прычына — дэмаграфічная. Чалавецтва, увогуле, «насычаецца» насельніцтвам, спыняецца экспанэнцыйны рост. Але цалкам нераўнамерна па рэгіёнах. Насычэньне адбылося ў Эўропе, дзе цяпер дэмаграфічны спад. А ў краінах трэцяга сьвету, наадварот, дэмаграфічны бум.
М.: И резкое изменение демографических процессов, когда идёт интенсивная эмиграция в Европу. Происходит мощная «интервенция» третьего мира: в той же Швеции официант или бармен — чаще всего темнокожий иностранец.
А.: Але найважнейшы момант, які ўзмацняе канфлікт. Эўрапейцы даўно наплявалі на свае ўласныя рэлігійныя карані, на хрысьціянства. Яны яго даўным-даўно зьнішчалі, і вось на сьвятое месца прыйшлі іншыя. Многія эўрапейцы прымаюць іслам. Прымаюць крышнаізм, захапляюцца даасізмам, ёгай, трансцэндэнтальнай мэдытацыяй, Ведамі і г. д.
М.: Можно вспомнить, что исламизация в радикальных негритянских кругах Америки началась ещё в середине 60-х…
А.: Унутры самой Эўропы аўтэнтычны духоўны цэнтр быў даўно пабураны. А раз так — атрымайце ў Францыі дэманстрацыі ў абарону хіджабаў. Эўрапейская духоўная пустэча запаўняецца іншымі духоўнымі практыкамі, неэўрапейскімі.
М.: Интересно, что тоталитарные режимы были последней попыткой доказать своё первенство при помощи физического и духовного насилия, агрессивной пропагандистской мифологии. Кошмары тоталитаризма привели к кризису западного проекта в целом.
Как известно, альтернатива закрытому тоталитарному обществу — открытое. Но открытое европейское общество оказалось не способным адекватно ответить на культурные, религиозные, политические воздействия с «периферии». Мир, воспринимаемый европейским человеком как второсортный, заявил о своей гораздо большей витальности. И вправе рассчитывать на полноценный диалог.
А.: Ня дзіўна, што XXI стагоддзе, верагодна, будзе рэнэсансам рэлігійнасьці — у самых кансэрватыўных формах. У тым ліку і ў Эўропе. Але тут гэта будзе формай абароны Эўропы ад таго глябалізму, які сама Эўропа й разьвязала.
М.: В таком случае будут и религиозные войны…
А.: Канфлікты й войны — але хутчэй не паміж канфэсіямі, а паміж традыцыйнымі канфэсіямі (і падтрымліваючай іх грамадзкай супольнасьцю) і сынкрэтычнымі культамі, якія зараз актыўна адбудоўваюцца. Паміж рэлігіяй і экстрэмісцкім паразытаваньнем на рэлігіі. Той жа тэрарызм Бен Ладэна — сур’ёзная экстрэмісцкая герэзія ў межах ісламу.
М.: Будут возникать интересные культурные мутации… Но мне бы не хотелось, чтобы мы замыкались на конфессиональных конфликтах. Всё-таки XXI век — это не только религиозные фанатики. Вернемся к нашей территории в центре Европы. У тебя есть чувство, что XXI век тут уже наступил? Я лично в этом сомневаюсь.
А.: Ёсьць адчуваньне скамянеласьці перад навальніцай. Прычым навальніцай настолькі магутнай, што яна зьнішчыць ня толькі рэтра-рэжым, але й многія спарахнелыя формы. Гэта будзе сур’ёзная калясальная ломка. Ёсьць адчуваньне пераходу. Калі браць культурніцкія формы, то постмадэрнізм падобны да маньерызму — усё ўжо зроблена, усе стылі перапрабаваныя. І абавязкова прыйдзе нешта новае.
М.: В западном мире в постмодернизм наигрались ещё в 80-х. Получается, что мы живём в стране задержавшегося постмодернизма. Завтра мы снова будем ждать завтра. А оно всё не приходит. С одной стороны, в нашей ситуации присутствует эффект остановившегося времени. А с другой — в самой культуре изнутри вызревают новые формы. Сценарии будущего. И если задать вопрос иначе: «А есть ли в нашей стране люди, которые уже живут в XXI веке?», — то здесь ответ явно будет положительным.
А.: Гэта людзі, якія ўвасабляюць новыя схемы жыцьця — сцэнары лякальных імгненных сецевых групаў, крэатыўных, якія ня ўпісваюцца ні ў якую схему.
М.: …выпадают из неё…
А.: Яны не патрабуюць сыстэматычнай дагматычнай легітымізацыі. Тут губляюць ролю любыя межы, прасторы і часы. Гэта імгненныя праекты, якія імгненна рэалізуюцца. Гэта аб’яднаньне ў лякальныя групы. Дарэчы, флэшмобы тут надзвычай паказальныя. Гэта таксама й спрашчэньне тэхналёгій: кіно, відэа, інтэрнэт-тэлевізіяй могуць займацца ўсе — на сваім хатнім кампутары.
М.: Стоит отметить и такую вещь, как социальная мобильность. Самые активные люди живут на чемоданах. Европейские границы для нас уже не проблема. Мы перестали испытывать культурный шок, попадая в Польшу или Германию. Еще один момент — мобильность, связанная со сферой занятости. Я как-то интереса ради посчитал, сколькими проектами я сейчас занимаюсь профессионально. Получилось около десятка… И я не один такой.
Одновременно с мозаичной социальностью, с ситуативными группами возникает мозаичная сфера занятости. Что тоже очень важно. Человек, реализующийся в различных сферах одновременно, не просто раскрывает разные стороны своей индивидуальности. Он ещё оказывается независимым от конкретно взятого работодателя, заработка и профессиональной прописки. Он может выбирать. И для этого ему не нужна никакая идеология.
А.: Паказальна, што гэта адбываецца ў нетрах самаго беларускага рэжыму. Людзі афіцыйна працуюць у Акадэміі навук ці нейкім інстытуце, зарабляюць легальна нейкія сто тысяч, але фактычна сыходзяць у шэры сэктар эканомікі — і занятыя на дзьвюх-трох працах. Гэта паўсюль. І заўжды стаяў лямант, што падобнага кшталту зьява — гэта выключна небясьпечна. А гэта зьява XXI стагоддзя. Адначасовая прысутнасьць у тваім жыцьці некалькіх праектаў. Лічу, што чалавек і далей будзе выламлівацца зь любых структураў.
М.: И это очень интересно! Потому что такая жизнь становится невидимой для тех, кто традиционно пытается человека вычислить, поймать и вписать в конкретную клеточку. В теории и практике современного образования есть такое понятие — invisible college, «тайные колледжи». Точно так же в нашей культуре существуют свои «потаённые европейцы». Активные, динамичные, инициативные, образованные люди. Для закрытой, заскорузлой системы они не понятны — и неуловимы. Этой сетью их не поймать.
А.: А надалей выйграюць тыя структуры, арганізацыі, дзяржавы, якія будуць здольныя працаваць сеткавым чынам. Якія самі будуць ствараць сеціньне.
М.: Ну да, сами перерастут в сетевое сообщество. Не помню кто, но здорово сказал, что хотел бы жить в стране, где большинство не знает, как зовут президента. Это очень правильная формула. Проблема в том, что мы чрезмерно политизированы. И это тоже форма зависимости — информационной, мировоззренческой. В растущем на наших глазах сетевом обществе, которое Маклюэн назвал глобальной деревней, реализуется идея совсем другой зависимости. Зависимости не от сильного, не от того, кто у власти. Это зависимость на уровне партнёрства, на уровне коллективного усилия, неких общих отношений жизни, которые могут совпасть для решения конкретной задачи. А могут и не совпасть. И тогда важно искать другого партнёра. Партнёрская схема занятости — одна из главных особенностей XXI века.
А.: Калі казаць пра тэхналёгіі, то адбіткам «лякальнага вырашэньня» і «паразмыванай улады» стануць практыкі «сам сабе лекар», дзе ў якасьці прыладаў — мікрананахірургі й нанатэрапэўты. Варта ўзгадаць і пра тэхналёгіі цела: бадыбілдынгі, плястычныя хірургіі, рэанімацыю, трансплянтацыю, камлёвыя клеткі… Тут, мяркую, будзе выбух кансэрватыўнага руху, які паспрабуе гэта ўсё замарозіць ці хаця б увесьці ў нейкія межы. І росквіт ультратэхналягічных кірункаў з псэўдарэлігійнай афарбоўкай.
М.: Доктор Франкенштейн возвращается на новом уровне!
А.: Плюс экалягічны фашызм…
М.: Само понятие человеческого будет приобретать новое измерение. В том числе это будет связано с использованием имплантатов, укрепляющих и расширяющих человеческие возможности. И на вопрос «Что же есть человек?» отвечать будет всё более сложно.
А.: Будзе канфлікт паміж групамі, якія прытрымліваюцца чалавечых поглядаў і «імплянтацыйнымі» прагрэсыстамі.
М.: Можно предвидеть и появление информационного расизма. Деление на тех, кто активно использует информационные возможности и попадает в разряд информационной элиты. И прочих, кто по причине возраста, недостатка образования и скорости реакции попадет в аутсайдеры. Появятся информационные сверхчеловеки и информационные лузеры. Что станет дополнительным источником конфликтов.
А.: Асабліва калі гэтыя інфармацыйныя расісты будуць уводзіць сабе адмысловыя імплянтаты, якія пашыраюць памяць і г. д.
М.: Одна из самых мудрых идей фантаста-мыслителя Станислава Лема заключается в том, что движение общества дальше не означает всеобщего счастья и гармонии. Это расширенное воспроизводство проблем и конфликтов. XXI век не становится проще и прозрачней. Но жить в нём всё интересней.
А.: Вельмі хацелася б жыць у ім. І актыўна ўплываць на яго…
7 прыкметаў XXI стагоддзя
1. «Think globally, act locally!»: глябальнае аб’яднаньне сьвету эканомікай, тэхналёгіямі, інфармацыяй і адначасова адраджэньне на лякальных узроўнях «забытых княстваў» — традыцый, моваў і сацыяльных сцэнараў.
2. Адваротны вэктар калянізацыі: цяпер з трэцяга сьвету ў Эўропу. Зьмены дэмаграфічнай мапы.
3. Тэрарыстычныя, аўтарытарна-герэтычныя групоўкі з глябальнай сеткай. Таталітарызм набывае характар дробных сэктаў.
4. Рост разнастайных формаў рэлігійнасьці.
5. Зьяўленьне імгненных творчых пазаструктурных групаў, для якіх межы ня маюць значэньня.
6. Мазаічная сыстэма занятасьці. Сацыяльная мабільнасьць.
7. Росквіт неклясычнай навукі. Мікрананахірургія й нанатэхналёгіі.