Участники беседы:
Андрей Гусаковский,консультационная компания «Ключевые решения»
Владимир Мацкевич,методолог
Игорь Подпорин,кандидат философских наук, доцент
Александр Сарна, медиа-аналитик
Александр Френкель,независимый аналитик и модератор круглого стола
А. Френкель: Белорусское общество имеет яркую специфику, делающую его абсолютно непохожим и уникальным в сравнении с другими европейскими странами. Об этом говорят много, но, как правило, речь идет о специфике политической системы Беларуси. Авторитарное правление рассматривается как визитная карточка нашей страны. Хотя можно допустить, что особенности политического режима не являются полноценной причиной нашей непохожести, необычности. Есть более значимые причины. Можно предположить, что одной из таких причин является особый механизм принятия решений, характерный только для нас. Необычность этого механизма может проявляться, например, в особой позиции эксперта. Насколько эксперт в белорусском обществе вовлечен в принятие решений на различных уровнях общественной системы: политическом, образовательном и т. д.?
В. Мацкевич: Если отслеживать процесс принятия решений на самом высоком уровне, то имеются основания предполагать или, скажем, подозревать (учитывая закрытость механизма принятия политических решений), что эти решения иногда вырабатываются с привлечением экспертов и существует некая логика, стоящая за всеми решениями. Если спуститься ниже по лестнице государственного аппарата до уровня конкретных министерств и ведомств, то мы можем с уверенностью судить, что на этом уровне решения принимаются достаточно механистически. Это проявляется, например, в том, что идет огромное число согласований, и они далеко не всегда основываются на осознанном анализе, на серьёзных экспертных заключениях, скорее на внутриведомственных интересах и на ситуативных, конъюнктурных причинах. Это можно проиллюстрировать той чехардой в принятии решений, которая наблюдается в системе образования; большинство этих решений носит чисто конъюнктурный характер. Те решения, которые после своего принятия, требуют детальной проработки и доведения до программного продукта, остаются очень сырыми и непроработанными к срокам их реализации. Именно это произошло с введением тестирования.
Идея тестирования весьма привлекательна: снимается субъективный фактор при оценке знаний абитуриентов, тем самым исчезает почва для коррупции при поступлении. Однако никакая подлинная экспертиза программы тестирования не была представлена. Тесты, с одной стороны, получились несогласованными со школьной программой и, с другой, не отвечающими потребностям высшей школы.
Такая же несогласованность наблюдалась при введении десятибалльной системы оценки. К моменту запуска данной программы не успели даже подготовить методику выставления оценок. Как следствие, школы начали работать первого сентября, не имея никаких методических разработок для того, чтобы учителя умели ставить оценки по новой системе. Другой не менее яркий негативный пример — возвращение к одиннадцатилетней системе школьного образования.
А. Сарна: Как мне представляется, основная проблема с принятием решений и их реализацией в политике, науке, образовании, бизнесе, здравоохранении и вообще любой сфере, любом сегменте общества связана у нас с неэффективным распределением полномочий и ответственности за принимаемые и утверждаемые шаги по достижению той или иной цели. Сам процесс принятия решений, их экспертизы и утверждения выстроен как сложная бюрократическая процедура, где главная роль отведена вовсе не экспертам, а назначенцам от государства — чиновникам-управленцам, на которых и возлагается вся ответственность за принятые решения и реализацию политики государства по самым разным вопросам. За каждым социальным сегментом «закреплено» свое ведомство, деятельность которых контролируется министерствами, администрацией президента, комитетом по госконтролю, и лично президентом.
К тому же по всякой актуальной проблеме, требующей безотлагательного решения, могут быть назначены специальные комиссии — как от парламента, так и от министерства или по поручению президента. Сюда же могут подключаться специальные советы наблюдателей от гражданского общества, в которых принимают участие как специально приглашенные эксперты, так и просто представители общественных объединений, граждане с активной жизненной позицией, выступающие от лица населения. Эти советы могут вмешиваться в работу ведомственных комиссий, если действия последних покажутся им неадекватными и решающими проблему без учета общественного мнения.
Что же в таком случае является нашим отечественным «изобретением» в этом механизме бюрократического управления? Прежде всего, сразу нужно отметить две специфические черты работы подобной структуры в нашем обществе. С одной стороны, роль наблюдательных советов совершенно ничтожна, поскольку зачастую общественные объединения либо даже не ставятся в известность о тех или иных решениях, порожденных во властных структурах, либо им не предоставляются полномочия вмешиваться в процесс принятия этих решений. Иногда гражданам приходиться даже стихийно объединяться и выступать с активными протестами, чтобы отстоять свое право на участие в принятии решений или хотя бы быть услышанными властью (как это происходило в случае бунтов предпринимателей или жителей улицы К.Маркса, которым грозило выселение из центра города).
С другой стороны, на фоне столь многочисленного чиновничьего племени теряются и результаты работы самих экспертов по тем или иным вопросам — а ведь их роль в этих процессах должна быть первостепенной. И опять же, нужно отметить, что зачастую роль экспертов берут на себя сами чиновники, которые считают, что по многим вопросам социальной политики и решению проблем, допустим, в области образования или здравоохранения они могут обходиться собственными силами. Неудивительно, что принятые решения в итоге оказываются не только неэффективными, но порой даже и некомпетентными.
А. Ф.: В этой связи напрашивается вопрос. Насколько можно говорить о рациональности механизма принятия решений в нашей социальной системе? И, с другой стороны, насколько можно говорить об эффективности существующего механизма принятия решений?
И. Подпорин: Существуют различные эффективные механизмы, характерные для бюрократических систем. В качестве иллюстрации приведу пример с известным приемом управления «double bind» («двойное послание», иногда «двойной капкан» и т. п.). Ситуация более, чем знакомая: человека ставят в положение, где он одновременно должен выполнить два противоречивых требования (разных уровней). Конечно, можно сказать, что подобные приемы дисфункциональны по определению: противоречие парализует. С другой стороны, функциональность этого приема состоит в порождении тревоги или судорожной активности. Эта активность беспредметна, формализована, бессистемна, но она есть. То, что действительно возмущает при таких методах — это крайне низкий уровень требований к исполнителю. Ведь субъект управления изначально предполагает, что исполнитель вообще ничего не делает и его нужно «поднять на крыло», «привести в чувство» и т. п. Применение такого приема свидетельствует также о том, что управленец признается себе в незаинтересованности подчиненного субъекта (думает, что у него нет мотива для активности). Наконец, распространение подобных приемов говорит о том, что общественная жизнь все больше становится симуляцией (или даже имитацией). Один думает, что другой, «предположительно немотивирован», другой думает, что первый «предположительно знает» об этом (вспомните иллюстрации С. Жижека). Идет игра, эффект от которой сомнителен.
Я думаю, что он думает, что я думаю (или, скорее, нерефлексивно предполагаю самим своим поведением) — признаком такой симуляции выступают и другие приемы, например, избыточные формальные требования. Если вы хотите, чтобы подчиненный выполнил задание в срок, дайте ему времени в два раза меньше. В отведенное вами время, он все равно не справится, зато есть надежда, что в оставшееся «штрафное» время он все сделает. В итоге вы убьете двух зайцев: получите ожидаемый эффект и возможность лишний раз наказать подчиненного. Но лучше не наказывать, что даст возможность морально шантажировать его (мол, помнишь, я пошел тебе навстречу, а ты…). Так вы получите дополнительный ресурс власти.
С точки зрения директивного ресурса эффективность подобных управленческих приемов вполне удовлетворительна. Однако их метафизические и моральные допущения подлежат пересмотру. Служат ли они чему-нибудь еще, кроме решения сиюминутных задач и приращения власти над пассивными подчиненными субъектами?
А. С.: Всё так. Но говоря о бюрократизации принятия решений, нельзя забывать о роли президента, чье «веское слово» зачастую перевешивает как мнение чиновников, так и экспертов. Оно может радикально расходиться с основными тенденциями в той или иной сфере и даже устанавливать собственную «тенденцию» — замалчивания тех или иных болезненных вопросов, их искаженного восприятия и, соответственно, нерационального решения, рожденного мотивами не экономического или технологического характера, а, например, своеобразно трактуемым чувством «национальной гордости» и «собственного достоинства».
В. М.: Если говорить о нашей стране, то приходится констатировать, что рациональные решения в политике достаточно редки. Например, в вопросе суверенитета нашего государства, когда речь заходит о союзном государстве Беларуси с Россией, можно наблюдать нарушение простейших законов логики. Юридический документ, касающийся судеб двух государств, построен абсолютно алогично — не на рациональных основаниях, а по принципу «стой там, иди сюда». Так, совершенно непроясненным остается вопрос суверенитета обоих стран, ведь разговор идёт о создании надгосударственной структуры, носящей название государство. Здесь явная путаница в терминах. Не бывает полу-государств или четверть-государств. По степени интегрированности можно различать государства на федерации, конфедерации, унитарные и т. д. В любом случае государство остаётся субъектом суверенитета, поэтому сохранить суверенитет, вступая на правах части в другое государство, пусть даже «союзное», нельзя. Здесь имеет место очевиднейшее нарушение всем известного логического закона тождества.
Можно ли принимать рациональные решения с нарушением элементарных законов формальной логики? Как видим, о рациональности здесь говорить не приходиться. Сюда можно добавить также то обстоятельство, что в нашей политической жизни постоянно всплывает фактор насилия. А в современном мире насилие является ярчайшем показателем иррациональности.
А. Гусаковский: Если касаться белорусского бизнеса, то я могу заметить, что здесь существуют вполне отлаженные механизмы принятия рациональных решений. Например, когда отдельные экономические обозреватели говорят, что в Беларуси растёт число убыточных предприятий, растут неликвидные складские остатки и т. д., то я задумываюсь: «Странно, мои клиенты растут, все их стратегии определенно направлены на рост (например, растут средние зарплаты по компаниям)». И тогда я задаюсь вопросом: «Может я работаю не с теми компаниями?» Естественно, консультационными услугами пользуются всё-таки успешные компании, стремящиеся принимать рациональные решения.
А. Ф.: Каковы причины недостаточной рациональности? Могу предположить, что это вызвано тем, что сам механизм принятия решений на разных уровнях системы является тайным, непрозрачным для критики. Как следствие, слабая степень рефлексивных оценок и слабая индивидуальная ответственность делают вообще слабо востребованным высокопрофессиональное критичное знание. И в государственной службе, и в бизнесе гораздо важнее опыт работы, выработанные навыки, привычки, чем знание, креатив. Известный факт, что наше общество является весьма диверсифицированным, разобщенным. Например, существует серьёзный разрыв между бизнесом и образованием, образованием и аппаратом управления. Знание играет малую роль, важнее навыки. Может быть причина общественной разобщённости, диверсифицированности лежит в низкой значимости образования, которое в других обществах призвано служить связующим звеном, выступать в качестве медиатора?
А. Г.: Если говорить о среднем и высшем образовании, то, конечно же, здесь есть отдельные проблемы. Нас не учат целеполагать, ставить перед собой конкретные цели. С этим связана также незначительная доля самостоятельной работы студентов и, как результат, их полная пассивность. Скажем, мало кто из студентов-первокурсников задаётся вопросом: «Какую цель я хочу достичь за первый курс обучения?» Тем не менее, целеполагание является важнейшим навыком, я бы даже сказал бизнес-рефлексом любого руководителя. Во-первых, цель нужно сформулировать. Во-вторых, транслировать её другим людям, увлечь их этой целью, организовав их деятельность в строгую структуру. В Беларуси на развитие навыков целеполагания работает только бизнес-обучение. В этой связи я хотел бы вспомнить огромную роль в повышении профессионализма наших руководителей, которую сыграло открытие бизнес-школы ИПМ в нашей стране.
В. М.: Роль образования — способствовать социальной мобильности. Высоко интегрированное общество имеет высокую социальную мобильность, оно снимает как можно большее число цензов в социальной карьере. Так, сняты расовые цензы, цензы оседлости, гражданства — всё то, что никак не влияет на способность человека выполнять профессиональные функции. С другой стороны, образование — это тот ценз, который должен сохраняться. Соответственно, получение образования должно открывать перспективы хорошей социальной карьеры. У нас же, к сожалению, образование не только не главенствует, но порой и исключается из условий карьеры. Появляются какие-то другие цензы, например, психологические, связанные с такими вещами, как преданность или личная привязанность. Как следствие, на разных уровнях нашей социальной системы иногда проявляется прямое несоответствие функционального места и его наполнения.
А. Ф.: Возможно, это следствие того, что наше общество не прошло ещё все ступени модернизации, и у нас ещё сохраняются многие черты традиционного мышления. Поэтому принятие решений часто осуществляется по традиционному механизму — в рамках соответствующих кланов, где личная привязанность и преданность имеют немаловажное значение.
В. М.: Наверное, я мог бы согласиться с этим. Хотя в западных обществах, несмотря на все достижения интеграции, также сохраняется специфическая клановость. Но там это стремятся преодолевать.
Есть одна очень важная особенность развитых стран. В социальной аналитике, представленной в этих странах, наблюдается совершенно другое отношение к фактам. Западные социальные теории стремятся быть фактуально адекватными. Это оказывается возможным благодаря особой традиции эмпиризма и критицизма. Что касается критицизма, то данная традиция берёт своё начало ещё в Просвещении и связана с научной критикой, общественными дебатами, прозрачностью принятия решений, детальным планированием действий и, в конечном итоге, обеспечением масштабного общественного диалога. Бесспорно, институты критики тормозят принятие решений. Волюнтаристские режимы в этом смысле гораздо быстрее и оперативнее, чем общества, в которых существуют институты критики. Но зато институты критики гарантируют от непредсказуемых и необдуманных решений.
Мы постоянно находимся в режиме модернизации — гонки за мировыми лидерами. Мы стремимся «притаскивать за уши» то, что есть, под то, что должно быть. И именно поэтому мы обречены на вечное отставание. В результате такой неправильной модернизации мы не умеем работать с фактами, у нас не складываются институты эмпирики. Мы не анализируем собственный фактический материал, мы его попросту не видим, поскольку заняты имитацией, подгонкой под чужие стандарты.
Обратите внимание, что лидеры мирового развития никогда не ориентируются на прецеденты других стран, их не интересуют чужие стандарты. Для них особое значение имеет умение работать с собственной фактуальной базой. Они решают собственные задачи, а собственные задачи возникают только из собственной эмпирической ситуации, требующей внимательного изучения, осмысления и критики. Только так можно рассчитывать на рациональное решение. Поэтому должна существовать развитая инфраструктура институтов критики и эмпирики, вовлекающая большое число специалистов.
Чтобы войти в разряд развитых стран, мы вполне можем обойтись без естественных наук. Мы всегда можем заимствовать чужие открытия и изобретения. Но ни одна страна, которая ставит перед собой задачу развития, не может обойтись без отлаженной гуманитарной инфраструктуры. Социальная эмпирика нашей страны не изучается ни в Кембридже, ни в Гарварде. Только мы можем её осмыслить и проанализировать. Если этого не будет, то общество начнёт деградировать.
А. Ф.: Бесспорно, эта проблема очень актуальна для нас: гуманитарное знание оказывается невостребованным в принятии серьёзных решений бизнеса, образования, науки. Насколько долго хватит существующего механизма принятия решений?
В. М.: Точно не хватит. Дело в том, что все догоняющие страны в чём-то одинаковы, они имеют общие ориентиры, а все развитые страны движутся каждая в своём направлении (например, можно вспомнить яркое различие в американском и европейском понимании демократии). Если мы хотим перемен, нам предстоит сделать неординарные ходы. В одной восточной поговорке говорится, что когда караван меняет направление, хромой верблюд может оказаться впереди. Лидерами становятся те, кто находит собственное направление.
К сожалению, фундаментальная ошибка, допущенная в нынешней реформе образования, я бы даже сказал, стратегическая ошибка — это сокращение гуманитарных дисциплин. У нас недостаточно высокий уровень жизни в стране, чтобы мы могли обеспечить развитие естественных и технических дисциплин. Это могут себе позволить лишь развитые страны.
А. Ф.: Выходит, что силиконовой долины нам не видать?
В. М.: Конечно, нет. Наши инженеры будут всегда хуже. Про наших учёных я просто молчу. Чтобы идти в ногу со временем, мы должны уметь перераспределять недостаточные ресурсы, а значит уметь принимать стратегические решения.
Хотя выпадение из темпов развития необязательно влечёт нищету. Обратите внимание, уровень жизни в современном мире закреплён регионально, географически. Мы находимся в достаточно привилегированном регионе, будучи европейской страной. Поэтому, так или иначе, будем удерживаться на том уровне жизни, который характерен для восточноевропейского региона. Международное разделение труда даже самым тупоголовым правительствам обеспечивает устойчивые позиции по поддержанию уровня жизни, но не качества жизни и не темпов развития. На сегодняшний день глупо говорить, что развитие страны завязано на среднедушевом доходе или валовом внутреннем продукте на душу населения, потому что они закреплены регионально. Всё определяется как раз сложностью и многоуровневостью социальной системы.
Мы можем добиться, чтобы у нас средняя зарплата по стране была такой же, как в Польше, Литве, Латвии или даже Эстонии или Финляндии. Но если у нас нет миллионеров и не будет, то мы не сможем развивать нормальный бизнес, конкурентоспособный для этого региона. Например, финская компания Nokia не могла быть создана только рабочими, которые там работают. Для этого должны быть предприниматели, владеющие большими инвестиционными ресурсами. Для этого должны быть изобретатели-ученые, способные производить высоко технологичный продукт, обеспечивающий лидерство компании на зарождающемся рынке услуг.
А. Ф.: Так что будем надеяться на лучшее.