Участники дискуссии:

Алексей Пикулик, докторант European University Institute (Флоренция), независимый исследователь
Виталий Силицкий, директор Белорусского института стратегических исследований (BISS, Литва)
Янов Полесский, редактор группы «Наше мнение», независимый исследователь

Янов Полесский: Джентльмены, мы объединились в наш небольшой трехсторонний картель, чтобы обсудить группу связанных щекотливых вопросов. Именуя эти вопросы «щекотливыми», я имею в виду то, что они, во-первых, живо интересуют всех граждан, чьи интересы тем или иным боком инвестированы в политическую реальность, при том, что — это во-вторых — данные вопросы редко обсуждаются в комплексе. В общем, комплекс «щекотливо» обходится, в то время обсуждения по самым различным направлениям, похоже, организуют повестку: возможны ли изменения и каковы эти возможные изменения? где прорвет систему? грядет ли экономический кризис? какую стратегию предпочесть той, которую предпочитать не следует? — вот лишь небольшой перечень ныне осуждаемых вопросов. В общем, понятно, что речь ведется о будущем, будущее организует сегодняшнюю повестку, и, я полагаю, что говорить об этом будущем комплексно — это, по сути дела, обсуждать не столько вопросы экономической, социальной или, простите, политической политики, сколько применительно ко времени и месту говорить о проблеме, известной в науке как проблема институциональных изменений.

Выбор проблемы определяет список участников созданного для данного конкретного случая картеля… Если я не ошибаюсь, Рональд Коуз, нобелевский лауреат по экономике, говорил о том, что «правительственный эксперт» — это такая разновидность исследователя, который умеет давать вопросы на такие ответы, на которые вопроса дать решительно невозможно. Но поскольку участвующие в конференции Алексей и Виталий, если я опять не ошибаюсь, по большому счету ничем не обязаны ни одному из правительств, они могут себе позволить не отвечать не те вопросы, на которые ответить затруднительно или невозможно. Скажем, вопросы типа «когда начнется кризис?» и «какое будущее ожидает Беларусь?» легко отнести именно к подробной разновидности вопросов, поэтому, наверное, следовало бы сразу разочаровать тех читателей, которые ожидают соответствующих ответов. Первый вопрос, адресованный Алексею Пикулику, звучит так: с чем, по вашему мнению, связаны ожидания, о которых говорилось выше? Все дело в конкретных экзогенных факторах (изменение условий торговли с Россией, повышение цен на энергоносители и пр.), или же существуют внутрисистемные, эндогенные факторы, которые вынуждают людей чего-то ждать, а, скажем, партийных лидеров — продвигать стратегии, впрочем, традиционно малопригодные для производства всяких полезных политических вещей?

Алексей Пикулик:Кажется, у Адама Пржеворского в одной из книг были статистические данные, о том, что 75% демократических режимов в Латинской Америке успешно пережили негативный рост экономики, в то время, как 80% диктатур и авторитарных режимов разбивались о волны экономического кризиса. Думаю, что в случае государства-рантье, коим является Беларусь, лишение ренты неотвратимо приведет к концу режима в том виде, в котором мы его знали. Поэтому, да, безусловно, экзогенный шок, о котором Вы, господин Полесский, говорите, спровоцирует изменения. Другой вопрос, который многие почему-то отказываются увидеть — выльется ли это в изменения правил игры (приватизация, либерализация, дерегулирование, изменения роли государства по отношению к рынкам), либо в сохранение старой системы с новыми лидерами, которые на какой-то момент смогут обеспечить доступ к внешней ренте, взамен на какие-то новые обещания (концессии). Итак, экзогенный шок попросту нарушит баланс бенефициаров и лузеров, и решающий шаг в этой новой схватке будет сделан никак не демократической оппозицией, а акционерами режима Лукашенко — здесь сыграют роль их способности к объединению, их бизнес-интересы, их неформальные контракты и т. д. Вполне возможно, что некоторым из них будет выгодно объединиться с демократическим блоком. В любом случае, думаю, что Беларусь достаточно скоро придет к тому, что называется «соревновательный авторитаризм».

Что касается эндогенных факторов. Стабильность системы Лукашенко во многом основана на рациональном выборе белорусов — выгода от существования перераспределительной популистской модели делает бенефициарами тех, кто был бы первым проигравшим от либеральной экономической реформы, следовательно, стоимость продолжения тренда «Лукашенко» ниже, чем стоимость изменений. По крайней мере, в короткой и средней перспективе. В отсутствие «сияющего рая» на горизонте (скажем, вера в то, что вот потерпим чуть-чуть тяготы транзитного периода, а потом сразу в ЕС) выбирать что-то «убыточное» крайне сложно. Однако, в данную идеалистическую картину добавляется элемент риска, думаю, первым это начинает понимать крупный белорусский бизнес. Ему надо хеджировать против потенциальных рисков; не удивлюсь, если в Минске в самое скорое время будут появляться московские инвестбанкиры. Кроме того, не взирая на большое количество бизнес-групп, капитализирующих исключительно на доступе к рентам и, поцелованные в лоб богами политического капитализма, в Беларуси существуют и бизнес-группы, для которых примитивные правила игры белорусской экономики становятся узкими: им нужен доступ к рынку капитала, их интересуют зрелые институты капитализма.

Что касается белорусской оппозиции — она заняла самую неудачную позицию, поставив все на переговоры, которые якобы неминуемо начнутся с приходом кризиса. Кризис даст оппозиции необходимый ресурс? Или толпа, которая соберется на площади, например, требуя выплаты зарплат, автоматически делегирует свой голос объединенной демократической оппозиции? Стратегии наивны и романтичны. В общем, ситуация малопредсказуема, однако больше шансов оказаться в победителях (у власти) у тех, кто сможет уже сейчас заключить политические фьючерсные контракты как с наиболее весомыми альянсами нынешней номенклатуры, так и с наиболее серьезными Кремлевскими группами.

Я.П.: Ну что ж, довольно исчерпывающий ответ, хотя, полагаю, он требует некоторых расшифровок. Или, если угодно, расстановки некоторых акцентов. Я услышал мысль о том, что определенные изменения, в частности, связанные с расстановкой сил, неизбежны, но в то же время серьезных институциональных изменений не предвидится. Я сделаю небольшую ремарку, которая, как мне кажется, будет полезна для людей, не посвященных в тонкости неоинституциональных теорий.

В 1990-х под руководством Тиффера и Ширли было проведено обширное исследование, финансирование которого осуществлял Всемирный банк. Целью последнего было выявление факторов, в наибольшей степени влияющих на развитие страны в смысле роста душевых доходов. Было исследовано более 80 стран. Выяснилось, что такие факторы, которые привычно ставились и ставятся (скажем, независимыми экспертами у нас дома) во главу угла и которые традиционно относятся к «экономической политике» — открытость для внешней торговли, уровень инфляции, распределение налогов и пр., и даже такие «базовые» факторы, как наличие или отсутствие минеральный ресурсов, — влияют в очень несущественной степени. Куда сильнее влияют факторы, связываемые с «институтами», т. е. основными правилами игры и предрасположенностями игроков им следовать — уровень коррупции, качество бюрократии, власть закона (в особенности это касается прав собственности), риск национализации/экспроприации, угроза дефолта, несоблюдение правительством контрактных обязательств и т. п. Общий вывод таков: страна, имеющая плохую экономическую политику, но достаточно устойчивую, простую и ясную систему правил, развивается лучше, чем страна, правительство которой проводит очень мудрую экономическую политику.

Давно замечено, что изменить или тем более оптимизировать основные правила игры куда сложнее, чем наладить хорошую экономическую политику. Так, к примеру, легко предположить, что если ныне господствующую номенклатуру заменить бюрократами из оппозиции или, иными словами, заменить рантье на грантье (термин одного украинского исследователя), среднее качество бюрократии от этого не изменится. И, тем не менее, я хотел бы адресовать Виталию следующий вопрос: возможны ли определенные корректировки правил в связи с изменением соотношения сил? Или структуры относительных цен? Алексей, очерчивая коридор возможностей, в частности уже упомянул о московских инвесторах. Так вот, теоретически устроят ли этих и других игроков действующие в стране правила, или все же проблема их корректировки является принципиальной?

В. Силицкий:Структура цен: а что вы вкладываете в это понятие? На энергоносители? А как насчет цены заемных средств? Вот, например, сейчас наблюдается огромный рост внешней задолженности в банковском секторе.Попросту говоря, банки берут кредиты на внешних рынках, и перекачивают их, образно говоря, в белорусскую экономику, так как процентные ставки на внешних рынках достаточно низкие, в Беларуси — более высокие, так что всем выгодно. Вот на этом ресурсе белорусская экономика может продержаться при даже самом наихудшем варианте намного дольше, чем ей в последнее время напророчили. Можно привести простую аналогию с нефтяными шоками, что произошли в мировой экономике в 1970-х годах. Первый шок в 1974 году вызвал именно бурный рост задолженности в третьем мире, кредитами финансировались программы импортозамещения, которые в то время уже выдыхались. И только второй ценовой шок в 1980–1981 годах создал долговой кризис, который привел к серии дефолтов, повышению роли МВФ и возникновению Вашингтонского консенсуса. Понимаю, параллели условные, но даже при самом худшем сценарии Беларусь находится разве что на первой стадии этой цепочки. В общем, к теме «коллапса» вернемся не ранее чем через несколько лет. Скорее всего, только к этому сроку можно говорить и о каких-то серьезных институциональных изменениях. Хотя частичные изменения вполне возможны. Вот, например, господин Пикулик упомянул об инвестбанкирах — а четыре белорусских банка за последний год уже продано.

На мой взгляд, за последние полгода явственно очертилась та тактика (про стратегию говорить пока не приходится), которую будут применять белорусские власти в свете грядущих ценовых шоков. Это тактика — день простоять и ночь продержаться. Попросту говоря — делать ровно столько, чтобы удержать ситуацию, по возможности не меняя ничего кардинально. То есть, об институциональных изменениях, о смене правил игры, речь не будет идти, пока иного выхода не будет. Вот, скажем, в начале года вовсю обсуждали наполеоновские приватизационные планы. Сейчас о них слышно очень мало. Почему? Да потому что пока, не смотря ни на что, власть с ситуацией справляется. Ну, кинула «на растерзание» Белтрансгаз и пару банков. Однако, надо не забывать и об одном главном институте, сохранение которого поставлено нынешней властью во главу угла. Это институт социального контракта с населением. Вот для того, чтобы поддержать его, власть действительно будет вынуждена пойти на многое (многочисленные политологические и культурологические изменения я тут опускаю). То есть, вполне возможно, что двигателем институциональных изменений в Беларуси будет не кризис, о неизбежности которого так долго говорили либеральные аналитики и о приходе которого так долго мечтала оппозиция, а скорее сохранение (или необходимость сохранения) относительного и весьма ограниченного процветания, которое ставит себе в заслугу власть. Как минимум, можно предположить, что, чтобы поддерживать уровень потребления, власть пойдет на такие меры, после которых реформы будут уж точно неизбежными. Если хотите, это мое видение будущего Беларуси на ближайшее десятилетие.

И последнее по этому вопросу. На мой взгляд, несмотря на все признаки государства рантье, в Беларуси в последнее десятилетие, было гораздо больше признаков, по выражению Мансура Олсона, stationary banditry (стационарного бандитизма), чем roaming gangstership (блуждающего гангстеризма). Иными словами, существовала система общака, а не разбойников с большой дороги, которая и позволяла сохранять значительную степень стабильности. И тут возникает интересное противоречие. С одной стороны, ценовые шоки ведут к тому, что властным элитам действительно впору подумать про то, как зарабатывать деньги, а не стричь (транзитную, природную, административную, и т. д.) ренты. С другой стороны, в Беларуси далеко не закончен период первоначального накопления капитала, то есть, у любой властной группировки, которая будет у кормила ближайшие годы, будет только нарастать желание сшибать эти ренты! Достаточно вспомнить про то, как изменилось восприятие коррупции в Беларуси за последние 4 года, когда в рейтинге Transparency International Беларусь опустилась с 36 на 150-какое-то место! Да, возможно, это указывает на несовершенство методологии, но рейтинг показывает именно восприятие, а не объективный уровень коррупции. Иными словами, общество чувствует, что власть становится нахрапистее, бесцеремоннее. Так вот, столкновение этих двух тенденций может действительно привести к серьезным потрясением. Но повторюсь — это — при последующих шоках — и не обязательно нефтяных.

Я.П.: Алексей, как вы относитесь к мысли о том, что двигателем институциональных изменений будет не кризис, но определенным образом понятая стабильность? Насколько я понимаю, Виталий придерживается «реформаторской» логики общественной эволюции, описанной Олсоном при помощи метафоры «стационарного бандита». Блуждающий гангстер или, если угодно, кочевой бандит, заинтересован в том, чтобы отнять как можно больше. Поскольку у него короткие горизонты ожидания. Стационарный бандит, у которого горизонты ожидания длиннее, заинтересован в создании политической стабильности. Он нацелен на то, чтобы отнимать регулярно, а не однажды, следовательно, у него возникает долгосрочный экономический интерес в развитии «подотчетной» территории, поскольку ему принадлежит на все, но лишь доля, абсолютная величина которая зависит от ВВП данной территории или некоторой совокупности розничных ларьков и оптовых терминалов. В общем, обычным следствием формирования стабильных монополий силы является образование анклавов мирной и безопасной жизни, где можно было заниматься хозяйством с достаточно длительными горизонтами ожидания. Это фундаментальное положение, которое первым сформулировал Гоббс. У граждан меняются ожидания по отношению друг к другу, они не боятся за свои инвестиции, за свою собственность, они постепенно привыкают к своему ужасному Левиафану, начинают ему доверять и постепенно — я пропускаю несколько звеньев этой цепи — создают новую ситуацию — назовем ее «буржуазной революцией»: ее закономерным итогом становится то, что граждане превращаются в миноритарных акционеров этой конторы по производству стабильности. Так стационарный бандит постепенно эволюционирует куда-то в сторону косенсусной демократии.

В этой теории имеются два изъяна, на которые неоднократно указывали люди сведущие. Во-первых, опыт показывает, что стационарные бандиты чаще всего жадные, далеко не столь рациональные, как предполагает серия моделей Олсона-Макгира, к тому же они находятся во враждебном окружении таких же стационарных бандитов (например, возглавляющих «Газпром»). Собственно говоря, у них всегда дефицит возможностей — как для того, чтобы проводить обдуманную политику, так и для того, чтобы обеспечить стабильность в собственном смысле (на мой взгляд, разговоры о «кризисе» свидетельствуют не о кризисе, но о том, что у нас нет полноценной стабильности и, следовательно, нет доверия). Посему стационарный бандит все время балансирует между собственно стационарной рациональностью и кочевыми привычками. Во-вторых, модель стационарного бандита предполагает наличие субъекта, внутренне интегрированного. Следовательно, у него нет проблемы внутренней рассогласованности, или проблемы коллективного действия. Между тем, когда мы говорим о «государстве» или «аппарате», не следует забывать, что речь идет о некой совокупности суборганизаций или, если говорить языком Бурдье, пространстве позиций со своими конфликтами и противоречиями. Если говорить просто, внутри стационарного бандита всегда живет несколько блуждающих гангстеров, вовсе не убежденных в том, что завтра будет таким же прекрасным, как сегодня или вчера.

И все же гипотеза, высказанная Виталием, кажется достаточно интересной. Что вы думаете по этому поводу?

А.П.: Возможно, будет полезно лишний раз напомнить, что ни у меня, ни, насколько я знаю, у г-д Полесского и Силицкого нет хрустального шара, в котором отражалось бы будущее. Так что, прогнозировать тут что-то очень и очень сложно. Рад, что мы заговорили о логике коллективного действия и модели Мансура Олсона. Это действительно, хорошая метафора в нашем случае. Государство как «стационарный бандит» предполагает жесткую иерархическую структуру властной элиты, концентрированной и жестко спаянной (как страхом, так и частными трансфертами). В противном случае, организованные частные интересы властных элит становятся той центробежной силой, которая трансформирует систему, например, в бюрократический авторитаризм. Но это тема для отдельной дискуссии.

Подобный олсеновский стационарный бандит очень похож на хищническое государство (predatory state) с четким пониманием того, что следует делать побочные трансферты населению для сохранения власти. Для последнего требуются своеобразные институты (прежде всего, это институт перераспределения). Именно перераспределение, на мой взгляд, является залогом стабильности режима Лукашенко. Работа данного механизма приводит к появлению целых новых классов, иждивенцев государства по сути, но ощущающих себя средним классом по любезно предоставляемой им легенде. В этом плане, я полностью согласен с г-м Силицким: стабильность, и «особый контракт с населением» будут той константой, ради которой власть пойдет на многое. Эту священную корову съедят в самую последнюю очередь, а вот что съедят до нее, и чем запьют — не совсем понятно. Однако, перераспределять можно тогда, когда есть что перераспределять. Скажем, пресловутая шведская, да и немецкая модель координированной рыночной экономики также достаточно активно перераспределяет ресурсы, но она либеральна по сути. Там совершенно другой контракт бизнеса с государством — репрезентация политических интересов в обмен на налоги. В белорусской же ситуации, монополия на репрезентацию общественных интересов находится в руках у одного человека, который действительно как бы заключает с большинством контракт. Возможно, данная метафора покажется неточной, но в чем-то Лукашенко похож на CEO этакого мегахолдинга «Беларусь» с трансфертными ценами: кому-то он позволяет кормиться из бюджета правления, кого-то он толкает на хозрасчет, кому-то он позволяет быть на аутсорсинге и получать доступ к рентам. В любом случае, сотрудников холдинга ждет соцпакет, стол заказов, теплый офис и премия, которая никак не зависит от эффективности работы подразделения, скорее — от количества занятых в нем.

Возвращаясь к теме институтов. Господин Полесский поднял тему «компаративного институционального преимущества» экономик. Кстати, данная тема целиком вылилась в новое направление экономической социологии и политэкономии — в т. н. «вариативность капитализмов» (variety of capitalism). То, о чем говорим мы — компаративные недостатки институтов. В белорусском варианте такой важнейший институт как регулирование экономики, думаю, начнет изменяться одним из первых, таким образом, чтобы максимально повышать эффективность перераспределительного механизма. Опять же, регулирование здесь взято не в положительном смысле (как верховенство закона и создание прозрачных правил игры, учитывающие обширные общественные интересы), а как хищнический механизм.

Наконец, что касается коррупции. Шок (и, если угодно, необходимость закрыть население от его последствий) может привести к разбалансировке «кнута и пряника» — как по отношению к элитам, так и по отношению к населению, а на этой почве могут зародиться неожиданные неформальные институты, группы, коалиции. Кроме того, может изменяться и восприятие перспектив (или, времени, отведенному режиму Лукашенко) со стороны властной элиты, а это полностью меняет их отношение к риску. Понижается ликвидность акций режима Лукашенко, снижается и толерантность к риску у акционеров. А здесь все чаще и чаще будут делаться ошибки. Скоро, думаю, мы будем обсуждать происходящее с точки зрения теории игр и дилеммы о заключенном, а не неоинституционализма.

Я.П.: Теория игр ставит во главу угла проблему сотрудничества или, если угодно, рассматривает частные случаи коллективного действия, решая эти задачи в режиме статистических вероятностей. Виталий высказал предположение, что с целью поддержания уровня потребления власть может пойти на такие меры, после которых реформы будут неизбежными. Любые реформы — это всегда в определенном смысле риск, это почти всегда изменение строения социального контракта. Было бы замечательно, чтобы Виталий свою мысль прояснил вот в каком отношении: если действительно в какой-то момент реформы будут жизненно необходимыми, то кто — если смотреть на проблему с позиций статистической вероятности — может выступить агентом этих реформ? Предварительный ответ гласит: «власть». Но власть в ее нынешнем виде, власть в сотрудничестве с какими-то условными силами реформации (скажем, московскими инвесторами или белорусской партийной оппозицией), в неформальном союзе с гражданским обществом (сколь бы это не казалось невозможным), или же это будет некая новая относительно консолидированная сила, которую создаст сама ситуация реформ?

В.С.:Тут очень простое замечание: реформы зачастую осуществляются не по замыслу, не в соответствии с дизайном, а по крайней необходимости — или вследствие просчетов и ошибок, допущенных ранее. Горбачев, например, тоже в свое время пришел не «реформировать», а «совершенствовать» — и, в общем, о реформах Горбачева говорить не приходится, потому что получилось в результате его правления совершенно не то, что он хотел создать. То есть, речь идет не о доброй воле власти к каким-то переменам, а о том, что в определенной ситуации она может быть вынуждена выбирать между плохим, худшим и катастрофическим. То есть, тут речь даже не о реформах, а о дезорганизации существующей системы под воздействием определенных факторов, которые власть контролировать не в состоянии (потому что когда у нее все под контролем, ни о каких переменах налаженного механизма речь не идет). В результате этой дезорганизации возможны несколько сценариев — распад системы или «перезагрузка» на каком-то новом уровне, возможно — более репрессивном, возможно — более либеральном. В результате некоторых из этих сценариев вполне возможны определенные конфигурации, о которых говорил модератор. Но в данный момент мы только-только вступаем в полосу «вынужденных отступлений».

Я.П.: Настало время подвести краткие итоги. Итак, мы говорили, во-первых, о том, что нынешний экзогенный шок едва ли может вызвать серьезные изменения базовых правил игры, хотя, по всей видимости, будет нарушен сложившийся баланс счастливчиков и лузеров, причем решающий шаг в новой схватке будет сделан не демократической оппозицией, но акционерами режима Лукашенко. Во-вторых, прозвучало предположение, что двигателем институциональных изменений в стране будет не кризис, признаки которого сегодня активно изыскиваются и выявляются, но ориентация на сохранение нашего скромного процветания, в основе которого — хищнический механизм перераспределения ресурсов. В-третьих, именно это «стабильное процветание» может поставить власть в ситуацию, когда выбор между плохим, очень плохим и катастрофическим станет неизбежным. В нашем случае эта ситуация и этот выбор будет называться «реформой». И, наконец — если, разумеется, я ничего не перепутал, — вопреки наличию некоторых эволюционных констант остается пространство и для неожиданных поворотов сюжета, поскольку белорусская власть (подобно всякой иной) — далеко не та сила, которая действительно способна всякий раз брать Случай за рога… Спасибо за участие в разговоре.