Убедительная победа пропрезидентского блока «Единая Россия», относительный успех ЛДПР, прорыв в Думу лево-патриотического блока «Родина», рекордно низкий результат КПРФ, сокрушительное поражение либерально ориентированных партий «Яблоко» и СПС, — вот основные итоги федеральных выборов 2003 года. К ним можно добавить еще один: впервые с 1993 г. до избирательных кабинок не дошло более 50% избирателей.
Еще до того, как стали известны окончательные результаты выборов в Госдуму (и даже до начала самих выборов), все ведущие СМИ успели оценить перспективы российской будущности. Перспектив, в общем, не много: закат российского либерализма, угроза социал-национализма, усиление авторитаризма. Ряд менее существенных нюансов, связанных с «измами», плавно перетекает в «архи»: сходят со сцены либеральные патриархи, придется туго олигархам, — все это архи-нехорошо. Разумеется, лишь ленивые не поленились указать на то, что Путин вряд ли сумеет воздержаться от редактирования Конституции и избежать искушения третьим сроком. Эту тропу, как кажется, торит подавляющее большинство аналитиков.
Можно сказать, что в выборах одержали убедительную победу социологи: с начала нынешнего года они активно подсказывали избирателю, как следует голосовать. Нужно ли удивляться пассивности того, кому известен прикуп, но кто лишен возможности делать крупные ставки? И хотя этот результат в строго смысле спрогнозирован не был, он вписывается в рамки «ельцинской» конституции: выборы считаются состоявшимися, если в них приняло участие 25% избирателей.
Закат российского либерализма?
Именно так или почти так интерпретируется главный итог выборов в 4-ю Думу. Сложно сказать, в какой момент СПС и «Яблоко» стали ассоциироваться с либерализмом и демократией в России (т.е. монопольно завладели осевой идеологией современности), но факт остается фактом: 5%-я планка оказалась непреодолимой для партий правого спектра, и это вызвало известную истерику в нестройных рядах сторонников широко понимаемых реформ. Истерика вполне объяснима: такой итог оказался непредсказуем даже для тех, кто последнее время активно настраивал матрицу политического праксиса.
Дело в том, что вытеснение СПС и «Яблока» (с которым принято ассоциировать конструктивную критику власти «справа») из зоны политической игры в ее законодательной части едва ли входило в задачи кремлевских технологов. Хотя в Думе 3-го созыва Союз правых сил без того активно сотрудничал с «партией власти» («Единство» плюс Лужковский ОВР), у последней не было необходимости абсорбировать СПС в качестве собственного структурного потока: Немцов принял на себя неблагодарную роль реформатора-громоотвода. В то время как «Яблоко» по старинке несло на себя печать интеллекта и либеральной совести России. В народном сознании обе партии ассоциировались с невозможностью коммунистического «вчера» — по всей видимости, в Кремле в свое время не усмотрели этого фундаментального «качества» российских правых. Удачная попытка радикального ослабления левого фланга (вылившаяся в дробление КПРФ на собственно КПРФ и блок «Родина») рикошетом ударила по правым. Вероятно, существует определенное соответствие между логикой политической центрифуги и народными ожиданиями: сопротивление умирает вместе с сопротивляющимися сопротивлению.
Те, кто полагает, что смерть «сопротивления» тождественна смерти либерализма и демократии, исходят из того, что именно СПС выступал в качестве главного мозга российских реформ; что касается путинского «Единства», то в Думе набора 1999 г. оно являлось всего-навсего «голосовальной машиной» для проведения в жизнь идей СПС, согласованных через представителей партии в правительстве с Кремлем (см. «Русский журнал»). Такой взгляд оправдан лишь в парадигме, рассматривающей политику не как игру различных стратегий и питающих эти стратегии сил, но как набор изобретаемых СПС проектов, которые засим с различной степенью точности воплощаются в жизнь. Бросая ретроспективный взгляд на прежнюю Думу, сложно не заметить, насколько неоднозначным и «хаотичным» был законотворческий процесс, — так что представление о перманентном «мозговом штурме» СПС ближе к художественному вымыслу, чем к так называемой правде. Это красивый вымысел: он позволяет выстраивать систему ссылок, идентифицируя «демократические реформы» с чьими-то конкретными мозгами, что удобно при анализе политического процесса, но что оставляет вне поля зрения так называемый либеральный этос.
Разумеется, данный этос в России не сложился, хотя складывался столетиями, и процесс этого складывания сопровождался парадоксальными перестановками сил. Ранее, например, носителем идей модернизации и вестернизации выступала армия, в то время как сегодня она близка к тому, чтобы стать символом «ориентализации». Конечно, это тоже упрощение: армия никогда не думала за общества, а СПС никогда не думал за Думу. В целом же можно подивиться, сколь большие надежды многие журналисты и политологи возлагают на резкий поворот к «подлинной» демократии. Они словно забывают о времени и стране, в которых по-прежнему пребывают. Наконец, не стоит забывать о тех событиях, которыми обычно заканчивался для России очередной цикл «похищения Европы». Российская вестернизация-космополитизация чаще всего приобретала пугающий размах и пугающие воплощения.
Исходя из этого вряд ли стоит драматизировать итоги нынешних выборов. «Партия власти» перенимает «правую» инициативу, но это в малой степени касается ее без того «правых» идеологических установок. По необходимости заимствуя символический капитал СПС-«Яблока», Путин говорит о том, что «кадровые» и «идейные» компоненты этих сил будут востребованы. Наверное, это не должно вызывать ни восторга, ни чрезмерных опасений: сегодня это «нормальный» факт, а не «отклонение».
Пройдет ли национал-социализм?
Анатолий Чубайс предупреждает о том, что это наиболее серьезная опасность ближайшей перспективы. Что именно или кого именно имел в виду Анатолий Борисович, не вполне ясно. Окопавшийся в новой Думе блок «Родина»? ЛДПР? Или «бесхозных», бродящих по бескрайним просторам России фашистов-шовинистов?
Разумеется, нельзя преуменьшать опасность российского национал-социалистического реванша, но преувеличивать ее также не стоит. В некоторых европейских странах шовинизм и различного рода националистические силы, как правило играют роль «третьей силы» sui generis. Эта сила выступает в роли специфического катализатора выборов: для того, чтобы машина выборов работала без существенных сбоев, необходимо пугало (голосуй, в противном случае в парламент пройдут фашисты или какая-нибудь лошадка Калигулы). Таким же образом энергия этой угрозы использовалась в российской предвыборной кампании. Подобный контр-PR чаще всего оборачивается «парадоксальным» эффектом роста популярности партий патриотической ориентации. В этом смысле показателен успех «Родины», вплотную подобравшейся к «гроссмейстерским» 10%. Однако инертное наличие в политическом поле ЛДПР, чей закат предрекали в 1999 г., можно считать «счастливой случайностью». ЛДПР Жириновского позволяет канализировать ура-патриотические издержки политической кампании, пустить их по «легальному» руслу политической игры.
Подобно ЛДПР, блок «Родина» также изъявил намерение конструктивно сотрудничать с Кремлем, однако в плане четкой идеологической ориентации о партии Сергея Глазьева говорить пока рано. Для того, чтобы достичь национал-социалистической кондиции, «Родине» недостает «правизны», для того, чтобы быть выступать надежным союзником КПРФ — «левизны». После ухода Александра Дугина и Вячеслава Игрунова политические притязания «Родины» отдают неопределенностью, хотя ее принято считать «партией интеллектуалов» (знатоков не столько экономических, сколько идейно-политических стратегий). В конечном итоге политический облик «Родины» будет определяться не только и не столько как результат развертывания его «внутренних» качеств, сколько как набор структурных эффектов игры. Пока же можно с определенной долей уверенности утверждать, что «Родина» — это не фашисты. Если же исходить из масштаба представительства партии в Думе, то «Родина» более напоминает не себя, а «родинку».
Клонирование агента Путина
22 декабря «предварительные» результаты выборов в 4-ю Думу станут «окончательными» (см. диаграмму), пока же они — в проекции на думские стулья — выглядят следующим образом (если сложить одномандатников с теми, кто прошел в Думу по партийным спискам). 222 места достается «Единой России», т. е. «коллективному Путину» или, если угодно, клонированному агенту Смиту. 53 кресла занимают коммунисты, 38 — ЛДПР, 37 — блок «Родина», 100 мест распределяется между независимыми кандидатами, в т. ч. представителями различных партий (в частности, говорят о том, что три места достанется СПС). Вне зависимости от того, как сконфигурируется 100-местное «болото», совершенно очевидно, что агент Смит получает возможность проводить необходимые законы практически в любом количестве и любого содержания (для этого требуется простое думское большинство — 226 и более голосов).
Однако куда большее опасение у аналитиков вызывает то, что Кремль фактически получает возможность контролировать «конституционное большинство». Конституционное большинство (300 мест или две трети Думы) открывает возможность для внесения изменений в конституцию — например, позволяет узаконить третий президентский срок. Оно получается за счет простой операции суммирования. 222 бесцветных путинских клона своим вирулентным прикосновением заражают 38 жириновских и 37 глазьевых (считается, что «Родина» поддержит Путина в его конституционных начинаниях). Недостающие голоса можно черпать из резервуара «болота».
Угроза диктатуры — эта «типовая» угроза в случае с Россией, и ее не следует сбрасывать со счетов. Однако в случае с Думой как таковой отнюдь не все так однозначно. Я исхожу из того, что предвыборная конфигурация блоков не тождественна «практической» конфигурации фракций. Здесь возможны «перебежчики», «отказники», те, кто склоняется к нейтралитету, всевозможные фракционные расколы и пр. Наконец, одно дело — процедура проведения необходимого Кремлю законопроекта, совсем иное дело — правка конституции. В последнем случае «коллективный Путин», будучи лишенным «внешней оппозиции», вполне способен породить «оппозицию внутреннюю». Если же взирать на блок «Единство» не как на клонированного агента Смита, но как на совокупность относительно изолированных агентов политического процесса (т.е. видеть в нем не фатальный сбой политического matrix’а, но относительно устойчивое распределение силы/слабости), то все представляется не столь однозначным. Пока же м-р Смит предостерегает аналитиков от чрезмерной увлеченностью разговоров о третьем сроке. В этой части он прав: подобные разговоры вовсе не безопасны.
Безусловно, Кремль, который сегодня является практическим эквивалентом «реформы в России», будет серьезно влиять на формирование общероссийского политического поля (в том числе определять базовые правила игры и ее базовые ставки), но полностью контролировать политический процесс он не в состоянии. Другими словами, Дума будет думать сама за себя.
* * *
В завершение следовало бы сказать вот о чем. Прошедшие выборы продемонстрировали известную волю Кремля к редукции, «упрощению» российского политического спектра. Вероятно, в приложении к нынешней политической действительности это «нормальная» инициатива: избиратели не желают вникать в сложную систему партийных различий; да и вообще российский менталитет в своем стремлении к бинарности подобен не европейскому, но американскому менталитету. Если первый терпим к плюральным эффектам (например, к пятипартийной парламентской системе), то последний склоняется к контрастным эффектам противопоставления (наши/чужие).
В своем пределе этот тренд ведет к формированию двухпартийной системы, состоящей из условно демократического (эгалитарного) и условно консервативного (элитарного) компонентов. Собственно, на это и нацелены многие инициативы «партии власти»: например, на будущих выборах в Думу по партийным спискам пройдут лишь партии, которые наберут не менее 7% голосов вместо 5% нынешних.
Спецификой российского политического поля в отличие от американского и британского является то, что условно консервативной компонентой политической системы являются партии левого (эгалитарного) типа — КПРФ и «Родина». Хотя в конечном счете, кому быть «консерватором», а кому «прогрессистом» — решает время.
Похоже на то, что кремлевские политтехнологи одной из своих основных задач на ближайшую четырехлетку видят вытеснение из политической игры радикально левых партий (вслед за правыми). Для этого их следует раздробить таким образом, чтобы они либо не попали в Думу, либо вошли в состав более умеренных блоков. «Партия власти» связывает будущность России с «умеренностью». Наверное, эта малоразличимая бинарная серость малопривлекательна с точки зрения политической журналистики и аналитики, но, по мнению других аналитиков, она бережет Россию от «судьбоносных» поворотов.