Настоящая публикация содержит ряд аргументов, нацеленных на демонстрацию того, что на белорусском политическом рынке все возможные политические предложения сведены к двум основным опциям — «авторитаризму» (А) и «демократии» как его альтернативе (которая на деле мало от нее отличается — A'). Предпринята попытка восстановить пробел — в виде альтернативы Б.
В качестве зачина можно было бы разобраться с «загадкой», которая в последнее время серьезно беспокоит белорусский «политический класс». Загадка касается такого вопроса: почему предыдущий конгресс сумел объединить партийное руководство вокруг фигуры Милинкевича, в то время как в преддверие второго конгресса предыдущие договоренности аннулируются и, соответственно, идет процесс отпадения партийных лидеров от лидера «всеобщего»? В чем состоит логика этого поворота?
Мы располагаем «правилом велосипедистов», инициатива разъяснения которого принадлежит лидеру ОГП Анатолию Лебедько. Когда два лидера велосипедной гонки (т.е. Милинкевич и Козулин) ушли в отрыв, со временем их нагоняет пелетон («Это политика, и здесь без конкуренции нельзя обойтись»). Слабость этого аргумента становится очевидной уже на уровне первого встречного вопроса: что же такого публично значимого в течение года предпринял партийный пелетон, что ему удалось настичь лидеров? Даже если принять во внимание главный, с т. ч. Лебедько, критерий конкурентного отбора («критерий здесь один — рейтинг популярности») [1], все равно возникает подозрение, что пелетон где-то срезал путь.
Более туманную разновидность этого аргумента можно встретить под видом угрозы «демократического партайгеноссе», которую постоянно реферирует, скажем, В. Ровдо [2]. Угроза эта фиктивна хотя бы потому, что если в стране два диктатора, оппонирующих друг другу, то получается не диктатура, а нечто иное. Вдобавок не следовало бы выносить за скобки тот очевидный факт, что воображаемая «малая диктатура» располагается в области, которую можно именовать серой публичностью или черным политическим рынком.
Устойчивый инсайд белорусского «политического класса» состоит в том, что рынок этот пестрит разнообразным предложением, и посему основная проблема — нет спроса со стороны населения. Иногда эта проблема находит более утонченную форму: нет гражданского общества, которое этот спрос могло бы генерировать; но пока не будет создана демократия, о гражданском обществе говорить рано (вариант: пока — на сей раз вперед демократии — не будет сконструирована адекватная национальная идентичность). Несложно увидеть, что во всех представленных на «черном рынке» случаях «демократия» понимается просто как политическая конкуренция (конкуренция политических партий), в то время как решающим критерием конкурентного отбора является рейтинг (статистический принцип большинства).
Ниже я попытаюсь, во-первых, настоять на том, что принцип конкурентного отбора не является панацеей от нынешних болезней общества и что диктатура демократов — это вовсе не демократия. Во-вторых, что помимо спроса на демократию должно существовать и соответствующее предложение. И если спрос этот неочевиден, то не в последнюю очередь потому, что неочевидно предложение.
При этом вопрос о том, должны объединяться демсилы под маркой «персональной» альтернативы или же нет, я считаю ложным. Ибо загаданная выше «загадка» разгадывается весьма просто. Целью первого конгресса демсил была подготовка к президентским выборам — отсюда «спрос на персональную альтернативу»; цель второго конгресса — подготовка к парламентским выборам 2008 г. Отсюда — спрос на «ценностную», точнее сказать «партийную», альтернативу со стороны самой партийной альтернативы. Чем, вообще говоря, мешает «общий» лидер? Во-первых, он (во всяком случае потенциально) влияет на распределение финансовых траншей. Во-вторых, оттягивает на себя внимание медиа. И, наконец, — что особенно важно — вынуждает партийную коалицию куда-то двигаться. Пусть медленно, бестолково, беспорядочно (в соответствии с темпераментом лидера), но двигаться. Если же посредством определенной организационной манипуляции лидера задвинуть, то можно развязать себе руки для целой группы увлекательных занятий — скажем, поиска нового лидера, доработки «ценностной» стратегии (с теоретическими подпорками в виде «пирамиды Маслоу»), поточного процесса реорганизационных усилий в аспекте «децентрализации» и пр.
Короче говоря, организационные модели институтов «коалиции» и «конгресса» функционируют таким образом, что перераспределительные стимулы довлеют над производительными — именно по этой причине иной «стратегии», кроме участия в режиссируемых властью выборах, партии произвести не могут. Дело, подчеркну, не в личностях, но в устойчивых «правилах игры» (институтах), посему вопрос о стратегии можно считать на время закрытым.
Несводимость политических предпочтений
Характерным признаком исторического периода расширения «провалов рынка», с одной стороны, и «провалов государства» — с другой является идеологический ренессанс теоремы «невидимой руки», который можно наблюдать не только у нас дома, но и во всем постсоветикуме. Между тем политический рынок (и наш серый политический рынок в т. ч.) функционирует в строгом соответствии с правилом Кондорсе, которое состоит в том, что непопулярные вещи у разных избирателей непопулярны по-разному, и математически описывается как парадокс нетранзитивности. Короче говоря, если людям в определенной последовательности предлагать попарно сравнивать различные альтернативы, то у них получается вовсе не такой ответ, когда их взору предоставлены все варианты. У них получается неправильный ответ. Маркиз де Кондорсе, который жил во Франции в эпоху Просвещения, впервые описал такую ситуацию, когда режим внешне демократический, но при этом господствует меньшинство.
Спустя столетие британский математик Чарлз Доджсон (более известный как Льюис Кэрролл), заинтересовавшийся проблемой волеизъявления, математическим путем пришел к тем же выводам, что и Кондорсе [3] .
В конце 1940-х годов экономист из Уэльса Дункан Блэк в очередной раз переоткрыл парадокс нетранзитивности, исследуя механизм принятия решений в парламентских и правительственных комитетах [4] .
Можно утверждать, что аппаратная интрига по «смещению» Милинкевича в общем удалась и была подкреплена серией не очень удачных инициатив и жестов с его стороны. Если рассматривать подобное «смещение» как результат выбора ограниченного (рамками «серой публичности») демократического большинства, то данный результат вполне можно рассматривать как частный случай эффекта Кондорсе или «теоремы о несводимости» американского экономиста Кеннета Эрроу. В начале 50-х он построил модель для двух участников с тремя альтернативами предпочтений и, используя рафинированный математический аппарат, доказал, что невозможно выделить общую социальную функцию предпочтений, учитывающую мнение всех субъектов рынка [5]. За что в 1972 году получил Нобелевскую премию.
Одно из наиболее общих следствий теоремы о несводимости гласит: не существует такой вещи, как воля большинства. Имеется также ряд других следствий. В частности: демократия, основанная на принципе большинства, не дает оптимальных решений по целой группе жизненно важных вопросов, а там, где имеется функция с несколькими максимумами, оптимальное решение на принципе большинства в принципе недостижимо.
Попытаемся проиллюстрировать, что имеется в виду.
Известно, что совокупный рейтинг Лебедько, Вячорки и Калякина «в народе» в несколько раз уступает рейтингу Милинкевича (в силу чего ссылка на падение спроса на «персональную альтернативу» со стороны населения не вполне убедительна). Однако если предположить, что к голосованию (или опросу) допущены только представители партийного актива, то распределение рейтингов теоретически могло бы выглядеть следующим образом: Милинкевич — 30%, Лебедько, Вячорка и Калякин — по 20%, затруднились ответить 10%. Если описывать данное голосование как выбор между двумя максимумами (с лидером? / без лидера?), то ответ получается как раз неоптимальный: очевидный победитель рейтинга отбракован просто потому, что большинство (60%) проголосовало не за него. В итоге получаем «неперсональную альтернативу». Это неправильный ответ.
Является ли правильным ответом «персональная альтернатива» в виде Милинкевича? Нет, такой выбор также не является оптимальным, поскольку игнорируется «воля» группы меньшинств, которые в совокупности составляют квазибольшинство.
Уже в силу этих — строго теоретических — выкладок все аргументы, так или иначе апеллирующие к «рыночным» или «конкурентным» принципам функционирования политического поля, можно считать ложными. Просто потому, что демократия отнюдь не сводится к конкуренции партий и партийных коалиций, даже если эта конкуренция протекает в идеальных условиях рынка с нулевыми трансакционными издержками.
Дополнительное соображение практического свойства: поскольку сам характер решения о «снятии» Милинкевича с «должности» лидера объединенной оппозиции явно свидетельствует о том, что условное голосование по этому поводу проходило даже не в среде партийного актива, но исключительно на уровне членов политсовета, ходить на новый конгресс нет необходимости. Он будет нелегитимен. Дело в том, что решение по поводу курса на «неперсональную» альтернативу тихо аннулирует итоги предыдущего конгресса демсил, и это, в свой черед, означает признание итогов президентских выборов (Лукашенко победил, его противники — Козулин и Милинкевич — должны быть «утилизированы», в общем, пелетон догнал лидеров). Но поскольку идея «незавершенных» или «перманентных» выборов [6] незаметно забыта, то институт конгресса демсил попросту превращается в элемент авторитарной системы, построенной на формальном учете «воли» большинства. В этой системе всегда побеждает Лукашенко.
Частное следствие из «теоремы Эрроу»: если агентам политического рынка предложить варианты А и A',то А будет выбран как более «сильный» и, следовательно, предпочтительный. По той причине, что большинство обыкновенно голосует за большинство.
Ухудшающий отбор
Еще один негативный эффект рынка связан с так называемым ухудшающим отбором, достаточно, на мой взгляд, очевидным в случае с институциональной матрицей, в которую встроены представители власти и партийной оппозиции.
В 1970 г. Американский экономист Джордж Акерлоф опубликовал сенсационную статью «Рынок „лимонов“: неопределенность качества и рыночный механизм» (Нобелевская премия по экономике 2001 г. «за анализ рынков с асимметричной информацией»), в которой связал воедино проблему «качества» и «неопределенности». В частности, он показал, что на тех рынках, где потребители вынуждены пользоваться «статистикой» для вынесения суждений о качестве предложения, у продавцов имеется стимул выставлять на продажу товары низкого качества, ибо высокое качество создает репутацию преимущественно не конкретному торговцу, а всем продавцам на рынке, к которому эта статистика относится [7] .
На частном примере рынка подержанных автомобилей Акерлоф проанализировал довольно распространенную на современных рынках проблему асимметрии информации — ситуации, при которой продавец осведомлен о качестве реализуемого товара лучше покупателя. Предположим, что существует два типа подержанных автомобилей — хорошие и плохие («лимоны»), продающиеся по средней рыночной цене. Если покупатель не в состоянии отличить хороший поддержанный автомобиль от «лимона», а продавцы будут одинаково рекламировать оба варианта, то возникнет эффект отрицательного отсева. В конце концов «лимоны» постепенно захватят рынок, хорошие машины сосредоточатся в руках продавцов, а кривая спроса сдвинется таким образом, что рыночная цена этих автомобилей окажется значительно выше средней цены «лимонов». Результат: сделки заблокированы, рынок разрушен.
Подобная ситуация довольно типична для большинства стран «третьего мира» (с 1990-х для многих стран с переходной экономикой), где нет единой рыночной инфраструктуры, предполагающей набор институтов как «правил игры» (вовсе не обязательно государственных), устраняющих асимметрию информации.
Подобная ситуация также в высшей степени типична для белорусского административного рынка и теневого политического рынка. Предположим, что замечательный перуанский экономист Эрнандо де Сото (который в 1980-х умудрился запустить реформы в охваченной гражданской войной, отсталой и нищей стране) согласился помочь Лукашенко провести группу определенных рыночных преобразований (издержки которых для системы будут ниже, чем предпринимаемая на российском политическом поле авантюра). За свои услуги де Сото рассчитывает получить, скажем, 50 млн. долл. за год. Наверняка найдется группа российских экономистов, которые предложат проделать то же самое, но еще быстрее (просят 25 млн.). Наконец, обязательно найдется в правительстве или в самой администрации президента человек, который готов проделать это и лучше, и быстрее, и дешевле — всего за USD 10 млн. И поскольку Лукашенко относится как раз к тому типу покупателей, который не всегда способен отличить качество продукта, он, разумеется, предпочтет «лучший» (по цене сделки и объему издержек предлагаемых мероприятий).
Я полагаю, что если исследовать ситуацию с социальным лифтом, то в ряде очень важных для страны случаев мы получим критическую массу «лимонов». К примеру, в академической науке: сделки в области защиты диссертаций близки к состоянию полной блокировки, поскольку власть не готова платить за защиту выше установленной «рынком» средней цены (имеются в виду определенные «пучки прав»), которая значительно выше той, по которой готовы предлагать себя потенциальные кандидаты.
Серый политический рынок в ряде случаев производит всё тот же ухудшающий отбор. К примеру, профессиональные политики, полагающие, что могут отличить хорошего эксперта от плохого, легко становятся заложниками информационной асимметрии. Те эксперты, которые хоть как-то способны адекватно диагностировать ситуацию, предлагать какие-то продуктивные идеи, не готовы предлагать себя по цене, по которой готова оплачивать их услуги партийная оппозиция (поэтому Лебедько с особой нежностью отзывается о волонтерах). В результате «комитет мудрецов» оказался сформирован из таких людей, которые, по признанию А. Добровольского, так и не сумели выработать какой-то сценарий на 19 марта в прошлом году. По поводу нынешней стратегии: она есть и очень хорошая, но, к сожалению, ресурсов не хватает. Иными словами, ее разработчики попросту не в состоянии оценить ресурсную ситуацию и рассчитать стратегию на ее базе. Наконец, те же принципы зачастую работают в партийных иерархиях. В конечном результате рынок возможных сделок стерт с лица земли, коалиция замкнулась сама на себя.
Интуиции и заключения, которые время от времени позволяют себе эксперты, активисты молодежных движений и гражданских организаций, в принципе оправданны: социальный лифт оппозиции (так же как и власти) заблокирован. Принципиальных различий между замкнутыми иерархиями А и A' в общем не существует.
Виртуальное представительство
Следовало бы пытаться понять, почему партии докатились до такой жизни, почему всё чаще раздаются призывы не критиковать оппозицию, которые, я полагаю, равносильны правилу хорошего тона: о мертвых либо хорошо, либо никак. (Я в общем согласен с тем, что критиковать партийную оппозицию нельзя, ведь она много делает «для нас всех», но, если перефразировать императив Хармса, что-то же с ней нужно делать!)
Понятно, что Лукашенко делал всё возможное, чтобы монополизировать репрезентацию «воли народа» и, соответственно, лишить оппозицию широкой социальной поддержки, но вопрос состоит в том, почему ему удалось это относительно легко. Можно утверждать, что рынок политических агентов постепенно превращался в бал мертвецов в силу своей внутренней процессуальной логики.
В институциональном отношении политические партии, объединенные в коалицию, воспроизводят взаимоотношения парламентских фракций, и, таким образом, коалиция построена в соответствии с институциональным шаблоном парламента — с его условным дроблением на комитеты, с его борьбой за голоса и сопутствующим набором «парламентских болезней» начала 1990-х (ничего специфически белорусского здесь нет). За 15 лет этот виртуальный парламент почти не изменился (начинается специфика), если, разумеется, не считать определенной ротации партактива, происходившей в пределах логики ухудшающей селекции. Достаточно обратить внимание: по сей день руководство партактива делает политику «с задранными головами» — пристально наблюдая за тем, что происходит в высших сферах, в то время как жизнь — где-то там, внизу, идет своим чередом.
Нет ничего удивительного в том, что происходит тяжелый процесс депрофессионализации политиков: партийные лидеры постепенно превратились в экспертов — заседателей «круглых столов» и сетевых публицистов. Нас также не должно удивлять то обстоятельство, что эксперты всё более ревниво относятся к этой странной толкотне агентов по «агрегации общественных интересов» на их собственном поле. Наконец, объяснима ситуация, при которой «оппозиция» в общественном сознании начинает восприниматься как подсистема власти (А = A'), которая, соответственно, не может изменить сложившиеся «правила игры». Скорее даже напротив: будет препятствовать их изменению. В силу этого обстоятельства партийная коалиция — это вовсе не оппозиция, хотя нынешняя борьба в пределах серой публичности (в частности между Милинкевичем и коалицией) разворачивается именно за право представлять «оппозицию». Парадокс ситуации в том, что «оппозиция» позиционирует себя как оппозиция по отношению к «оппозиции». И поскольку «оппозиция» является оппозицией оппозиции, ее последнюю интенцию — предложить себя Лукашенко в качестве «экспертов по Западу» (или установить дополнительную подпорку под ценностью «суверенитета») — можно квалифицировать как стратегически последовательную.
В пределах описываемого виртуального парламента всегда существовал аргумент, призванный поставить в тупик всякого критика партийных инициатив: а что вы предлагаете взамен? К примеру: что вы предлагаете взамен альтернативы, опциями которой являются выборы и вооруженное восстание (аргумент С. Калякина на прошлогодней весенней встрече с представителями экспертного сообщества)? Альтернативы, разумеется, предлагались (в частности, стратегия «ненасильственного гражданского сопротивления» [8]), но услышаны они не были — по той причине, что требовали такого типа реорганизации, который нарушал бы сложившуюся систему перераспределительных стимулов, имеющих явный перевес над стимулами производительными или трансформационными. Предлагаемые перестройки типа «ценностная альтернатива vs персональная» по сути дела означают такую рекомбинацию исходных факторов, которая в сложившейся архитектуре стимулов ничего не меняет.
Наиболее серьезное разочарование последнего времени применительно к организованным группам людей, именующих себя «оппозицией», связано с постепенным массовым осознанием того, что даже в случае неожиданного прихода этих людей к власти они окажутся не способными проводить реформы, поскольку имеют довольно приблизительное представление о «либерализации» и «демократизации». Партии приспособились существовать в сложившейся институциональной системе и не готовы принять на себя издержки по ее изменению при любом из возможных раскладов. Площадь Калиновского — свидетельство того, что эти группы с предельно коротким горизонтом мышления попросту не способны придать разрозненным социальным импульсам политическую форму «форс-идей».
Демократия как План «В»
По сей день, как уже сказано, активно эксплуатируется взгляд, в соответствии с которым нормальное гражданское общество суть эффект нормальной конкуренции партий, в то время как демократия — эффект правильно сконструированной «национальной идентичности». Это ложный взгляд не только на демократию, но и на ее генезис.
Президент российского Института национального проекта «Общественный договор» Александр Аузан, на мой взгляд, достаточно емко определил суть демократии как сочетания двух взаимосвязанных факторов: во-первых, свободного объединения граждан с целью защиты своих интересов, во-вторых, отношения к государству как к сервису [9]. Рассмотрим эту проблему более подробно.
Один из важнейших выводов «теоремы Эрроу» (которую не могут опровергнуть уже более 50 лет) состоит в том, что демократия как доминирование большинства над меньшинством (пусть и с добровольного согласия меньшинства — поправка ряда авторитетных теоретиков) является логической химерой: она может быть осуществлена только в случае, если устранить одно из фундаментальных условий демократического строя (например, принцип свободных выборов!). Следовательно, выборность — это не столько базовое, сколько «надстроечное» условие демократической конструкции, это своего рода «британская королева» такой конструкции. Иными словами, к свободным выборам должны прилагаться «наводящие токи», и прежде всего — гражданское общество, понимаемое как 1) форма социального контракта между государством, бизнесом и индивидами, 2) совокупность свободных форм самоорганизации.
Вслед за Аузаном необходимо настоять, что простейшие формы самоорганизации, которые лежат в поле гражданского общества, — это уже демократические институты. Экономист, который договорился, например, с социологом о взаимодействии с целью исследования определенной группы феноменов, — это уже демократия. Существующие в некоторых малых городах футбольные команды, субсидируемые местным бизнесом, — это также микроорганизации демократического типа, поскольку гражданам в данном случае удалось договориться о коллективном взаимодействии. Молодежные «сетевые» движения — это, безусловно, разновидность демократии, которая, в наиболее общем смысле, должна пониматься как самоорганизация разного. «Потому что там, — комментирует эту мысль Аузан, — где есть способность разных сил прийти к договору о коллективных действиях, решается основная задача демократии», — даже если эта задача и не формулируется в терминах «демократизации».
Вопреки бытующим представлениям сектор белорусского гражданского общества значительно мощнее сектора теневой политики, с чем связана определенная ревность партактива: известно, к примеру, что гражданские организации финансируются лучше партий, поэтому последние время от времени предпринимают попытки стать оператором перераспределения траншей в соответствии с критерием «участия в демократии» (т.е., по сути дела, в публичных акциях протеста и т. н. «информационных кампаниях»). Здесь подходим к весьма существенной проблеме государства и его «оппозиции», связанной с сервисным обслуживанием населения.
Интеллектуалы часто рассуждают о негативных эффектах, связанных с постепенным увеличением удельного веса ценностей «общества потребления» в нашем обществе, реже — о том, что остается в связи с этим в позитиве. А в позитиве — то, что граждане всё более склонны относиться к государственным инстанциям и институтам как к конторе по обслуживанию их интересов. Об этом можно судить хотя бы по реакциям главы государства.
Давно на слуху, к примеру, т. н. проблема «одного окна»: Лукашенко требует от чиновников сократить количество обслуживающих инстанций таким образом, чтобы, обратившись в одно «окно», гражданин мог получить обширный перечень государственных услуг. В чем, однако, состоит главная проблема? В структуре социального контракта, сформированного по гоббсовскому образцу: с одной стороны — граждане, с другой — «стационарный бандит» (так Мансур Олсон определяет автократию с длительным временным горизонтом, т. е. с таким «горизонтом», который обеспечивает «рациональную монополизацию воровства» [10]). Дело, в общем, в том, что это интегрированное окно давно создано, но обращено не в том направлении. Сервисное обслуживание граждан поставлено с ног на голову: вся эта заорганизованная машина обслуживает не избирателей, но единственного в своем роде «избирателя». Сказано, к примеру, что нужны такие-то ученые и такая-то идеология — и чиновники начинают весь этот чудесный сад городить и выращивать. Сказано, например, «поворачивать на Запад», и это означает, что поворачивать нужно как можно быстрее. Сказано «курс на Россию» — значит чиновникам и парламентариям (а они действуют правильно, т. е. выполняют социальный заказ своего избирателя) нужно бежать впереди телеги и продвигать кандидатуру этого избирателя на президентских выборах в России.
Примерно ту же разновидность сервисного обслуживания предлагает партийная коалиция. Это может казаться поразительным, но партии на уровне своего руководства до сих пор полагают, что гражданские организации должны управляться из виртуального «оппозиционного центра», организовываться вокруг партий и носить им протестные голоса. Казалось бы, партийные лидеры уже усвоили мысль о том, что трудно найти равнодействующую интересов различных групп населения, в связи с чем начали бойко рекламировать идею «точечных посланий», однако нет сомнений, что эти «точечные послания» (равно как и «Малая Конституция») поставлены с ног на голову. Смысл этих посланий примерно следующий: поработайте на благо демократии (например, на площади), и ваши проблемы будут решены. Так интересы различных групп не выявляются. Выявление интересов групп — это, как подчеркивает Аузан, побочный продукт деятельности гражданских организаций, поскольку именно последние знают комплекс интересов своих клиентов. Эти интересы надлежит провести через политический механизм (например, партийный) и определенным образом воплотить. (Отчасти поэтому Ричард Шарп настаивает, что в аспекте борьбы с диктатурой лучше добиться малых успехов (например, воспрепятствовать вырубке парка или установить газовые счетчики в домах), чем потерпеть крупный (хотя, быть может, и страшно почетный) провал [11]. Вроде недавних выборов в местные советы.)
В итоге у нас баланс своего рода: с одной стороны — политические агенты без социального заказа, с другой — потенциальные заказчики без агентов-реализаторов заказа. Просто потому, что представители партий, кажется, всерьез полагают, что именно они должны заказывать музыку («в нашей стратегии не было палаточного городка, чего вы там сутками торчали?»). В конечном итоге ни одна из социальных групп не в состоянии опознать в партийных прожектах собственные интересы, и это естественно, ведь партийные агенты сами являются заказчиками собственных инициатив. Отсюда, по меньшей мере, должно следовать, что все намечаемые в партийном поле реорганизации — это всего-навсего перестановка стульев среди маргинальных элит, не означающая никаких сдвигов в структуре социального контракта. И поскольку это так, то договорная сила оппозиции (выражающая ничьи или почти ничьи интересы) остается близкой к нулю. Власть не станет ее слушать, а равным образом — граждане.
Некоторые практические соображения
В складывающемся контексте, на мой взгляд, достаточно важно понять, во-первых, что проблемы «лидерства» и «реорганизации» являются исключительно надуманными, поскольку граждане, в общем, понимают, что партии не станут заниматься продвижением их интересов вне зависимости от того, будут ли они с лидером, будут ли они «обезглавлены». Коль скоро ревностные сторонники «демократического» выбора настаивают на «разнообразии», то почему бы не выбрать обе предлагаемые опции одновременно? То есть, с одной стороны, можно было бы сохранить «коалицию» с единым лидером во главе (но с определенным образом урезанными полномочиями, как предлагает БНФ) как институт координации партийных инициатив. С другой же, партиям следовало бы начать автономную жизнь и следовало бы, наконец, приступить к святая святых политического процесса — выявлению и агрегации интересов собственных целевых групп при посредничестве имеющихся гражданских организаций. Важно, наконец, осознать, что «народ», или «большинство», — это всего-навсего коридор, в пределах которого правые могут леветь, а левые двигаться вправо. Верная партийная стратегия — это прежде всего установление предельных ограничителей этого вольного дрейфа.
Во-вторых, нет никакой необходимости дожидаться, пока партийная коалиция представит «стратегию действий» — и не потому, что эта стратегия плоха (что вполне естественно), но потому, что имеется насущная необходимость в определенных действиях уже сегодня, на чем настаивает, например, С. Скребец. Важно помнить, что «оппозиция» в наших условиях — это пустующий коридор для возникновения любых инициатив, для лавирования в любом направлении.
В-третьих, что особенно важно: всем сторонникам перемен пора прекратить рассчитывать на то, что партии сами станут, так сказать, носить каштаны из огня. И, разумеется, ожидать, что эти «специалисты по пирамиде потребностей Маслоу» сумеют предложить какие-то ценности, о существовании которых никто не подозревал. Есть масса насущных проблем (причем не обязательно политических), решение которых дается намного легче в пределах малых групп, нежели в рамках неповоротливых оргструктур, на чем, в частности, настаивает нобелевский лауреат Мансур Олсон [12]. Если партийная оппозиция не способна эти интересы продвигать (а она на это зачастую оказывается не способна, поскольку думает не про «интересы», но про «ценности», и это обстоятельно отнюдь не специфично для Беларуси) — имеются иные способы.
[1] Здесь и далее см. Ценностная альтернатива и альтернативные предпочтения / Стенограмма заседания «круглого стола» / НМ, 24.01.2007.
[2] Ровдо В. Белорусская оппозиция накануне конгресса / НМ, 27.02.2007.
[3] Carroll L. (1983) The Dynamics of Particle // The Penguin Complete Lewis Carroll. L.: 1016-1026.
[4] См.: Coase R.H. (1994) Duncan Black // Coase R.H. Essays onEconomics and Economists. Chicago; L.: University of Chicago Press: 185-198.
[5] Arrow К. (1993) Social Choice and Individual Values. 2nd ed. New York: Wiley.
[6] См. Паньковский С. Перманентные выборы / НМ, 09.03.2006.
[7] George A. Akerlof, (August 1970) «The Market for ‘Lemons’: Qualitative Uncertainty and the Market Mechanism», Quarterly Journal of Economics: 488-500.
[8] См. Полесский Я. 4: совершить революция нежно / НМ, 05.06.06.
[9] Гражданское общество и гражданская политика. Лекция Александра Аузана / Полит.ру, 01.06.2005.
[10] См. Olson М. (2000) Power and prosperity. Outgrowing Communism and Capitalist Dictatorships. N-Y: Basic Books; Olson, M. (1993) «Dictatorship, Democracy, and Development, ” American Political Science Review,Vol. 87: 567-76.
[11] Шарп Дж. От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения / НМ.
[12] Olson, M. (1965) The Logic of Collective Action: Public Goods and the Theory of Groups. Cambridge, MA: Harvard University Press.