9 августа впервые в истории мир наблюдал «локдаун» белорусской избирательной системы. Огромные очереди на избирательные участки, до верху (в вовсе не на треть) заполненные урны — так выглядит явка, на которую белорусский режим в принципе никогда не рассчитывал.
В своем зрелом, конденсированном состоянии белорусский авторитарный режим уже не нуждался в голосах избирателей, он нуждался в аккламации, и это не одно и то же. Нет избирателей — нет проблем, и в сущности, сокрытие или игнорирование проблем — это излюбленная стратегия решения любых проблем белорусскими властями. В крайнем случае посредством грубой физической силы проблему нужно затолкать туда, откуда она вылезла. Но спрятать проблему или закамуфлировать ее под менее важную проблему — не решить ее.
Так, генеральной линией в борьбе с распространением COVID-19 стало замалчивание серьезности и масштабов распространения пандемии в сочетании с саморекламой «лучшей в мире» системы здравоохранения. Она ко всему голова, у нее — якобы огромный кроватный фонд. Впоследствии выясняется, что кровати — это просто кровати, без необходимой инфраструктуры — медоборудования, медикаментов, специалистов, средств защиты и гигиены. «Брейкдаун» системы безопасности в ее медицинском сегменте.
Таким же образом после нескольких дней акций протеста парализована «пенитенциарная» система. В ЦИПе уже сильно ощущается нехватка «кроватного фонда» (с необходимой инфраструктурой, конечно).
И всем определенно не хватает интернета. «Шатдаун» реактора «информационной автократии» (так сегодня исследователи именуют большинство современных авторитарных режимов). Эта система определенно не рассчитана на людей — или на такое их количество.
Феномен нынешней политизации общества объясняется экспертами группой факторов включая: экономический спад, реакцию населения на реакцию властей на пандемию, появление новых альтернативных политических лидеров, изменение методов политической мобилизации на фоне информационной революции, «усталостью» от перманентной стагнации национальной модели и пр. Имеются и более долгоиграющие факторы, в частности изменения в ценностях. Действительно, каждый из этих факторов (или сочетание) мог стать триггером последующих событий или их катализатором — и все же имеется определенная загадка, связанная с внезапной активизацией прежде «спавшего» населения. Почему люди, ранее не располагавшими воображаемыми инвестициями в политику или не догадывавшиеся об этом, внезапно начинают подавать голос? Почему вчерне не повторяется сценарий 2015 или даже 2010 годов?
Моя гипотеза состоит в том, что, помимо указанных факторов и обстоятельств, влияющих на повестку, имеется еще как минимум еще один. А именно: мутация политического режима.
Авторитаризм — «зонтичное» понятие, помимо собственно авторитарных режимов (с прилагательными), компактно характеризующих обширную группу неконституционных монархий, однопартийных режимов, султанизмов, военных режимов и т. д. Белорусский политический режим может уточняться с помощью серии удачных и не очень удачных определений. Это: персоналистский, постколониальный, посттоталитарый, постсоветский, превентивный авторитарный режим, имитационная демократия, разновидность информационной автократии и т. д. До определенного момента «пожизненная» диктатура А. Лукашенко вполне обоснованно могла бы определяться как «плебисцитарная», но сегодня она утратила эту особенность.
Режимы плебисцитарного типа обладают важной конструктивной особенностью: политическое влияние народа на власть ограничивается его непосредственном волеизъявлением по схеме «одобрить или отвергнуть» по тем вопросам, которые предлагает лидер. До недавнего времени подавляющее большинство граждан относились к голосованию на президентских выборах не как к сравнению Лукашенко и кого-то иного, а как к выражению согласия с уже известным, принятым решением.Это именуется аккламацией, которая играла важную легитимирующую функцию. До введения фактического запрета на опросы общественного мнения они также играли важную роль — как способ быстро узнать народную волю, провести быстрый и недорогой референдум. Власть, разумеется, допускала к показу лишь ту часть замеров, которая ее устраивала. Президентские выборы, с другой стороны, — это расширенный до масштабов страны pollster, соцопрос по проводу доверия политическому лидеру.
На минувших выборах ныне закрытый НИСЭПИ фиксировал 50,8%, и это в принципе означало, что «независимое наблюдение» так или иначе признавало галлюцинацию «широкой народной поддержки» действующего президента. После того, как последний независимый опрос в июне 2016 года показал электоральный рейтинг Лукашенко на уровне 29,5%, руководство страны приняло решение в духе «нет рейтинга — нет проблем». Власть решила не апеллировать к рейтингам как таковым — не только независимым, но и своим собственным. Это решение имело важные последствия.
Во-первых, устранив зеркало в виде «общего мнения», государство было вынуждено напрямую коммуницировать с одиночками-маргиналами, радикалами или их группами, ибо их голос — на фоне туманности дремлющих мнений — стал наиболее заметным и громким.«Разумный» и «взвешенный» голос экспертного сообщества затерялся в шумах «информационного общества». Сливы, фейки и вбросы — вот на что истеблишмент и конкретно А. Лукашенко обращал наибольшее внимание последние годы (арест Сергея Тихановского в целом укладывается в колею этой тенденции).
Во-вторых, в современном мире «фальшивых технологий» и развитого политического маркетинга не бывает так, что не бывает рейтинга. Среди экспертного сообщества устоялось мнение, что рейтинг Лукашенко неуклонно снижается, а факторы пандемии и экономического спада — «железные» обстоятельства, которые в аспекте электоральной поддержки можно обойти только «снизу». Нету рейтинга? Зато появились электронные «голосовалки», показывающие уровень поддержки действующего президента в диапазоне 3-6%, причем нижний уровень диапазона закрепился в качестве всенародного мема.
В ситуации, когда нету агрегата «общего мнения» и гуляющей с ним под руку «гегемонии большинства», ограничение (точнее сказать, блокировка) независимого наблюдения за выборами — в высшей степени логически обусловленный ход. Впервые в истории независимой Беларуси выборы прошли фактически без наблюдения — со стороны миссии ОБСЕ, со стороны России и со стороны независимых статистов. И что? В конечном итоге властям приходится прятать уже не бюллетени, а толпу на улице.
Легитимность — критически серьезная вещь, в конечном счете она определяет тип политического режима, а все чаще упоминаемая экспертами делегитимация (которую не следует путать с правовым нигилизмом) — момент, когда гвозди и палки, из которых режим состоит, начинают сыпаться. Вероятно, принципиальный фактор, способствующий тому, что люди идут на риск противостояния силовикам, состоит в осознании ими того, что следующих выборов не будет.
Действительно, это опасно — пускать людей к избирательным урнам. Нужно «волю народа» заменить какой-нибудь подпоркой — и вот сочувствующие «сильному государству» светлые умы начинают апеллировать то к Суверенитету, то к Традиции. Но суверенитет — хромая нога легитимности, ибо так или иначе предполагает внешний аспект признания. В потугах разыскания Традиции называется опыт Сингапура и других афро-азиатских тигров — где относительный успех в развитии достигнут при «длинном» правлении. Лукашенко тоже апеллирует к традиции, связанной с лаптями и хлебными бунтами — в общем, к временам, когда правителей не выбирали в принципе. За 26 лет выросло поколение, которое не знакомо с такими традициями, а самое старшее поколение успело об этом позабыть.
Если персоналистский авторитарный режим Лукашенко более не является плебисцитарным, то каким он теперь является? И что есть тело президента в нем? Президент республики, — рассуждает Остин, — это тот, кто считает себя президентом республики, но в отличие от сумасшедшего, принимающего себя за Наполеона, за ним признается основание так считать. Вне зависимости от исхода противостояния: кто теперь Лукашенко? Кто из глав государств сможет и будет разговаривать с ним на равных?
Каждая эпоха создает свои мифы. Двадцать лет назад мы жили в эпоху сакрализованного Начальника, сегодня мы живем в эпоху скрывающегося в бункере Тирана. Вопрос: как долго можно управлять государством из бункера? Какой частью государства можно из бункера управлять?
«Падающего — толкни», — писал Ницше. Он имел в виду вечное возвращение чего-то действительно актуального.