Украсть как Дилан. Автор в эпоху смерти конвенций
Скандал с нобелевской премией для Боба Дилана, главного рок-поэта всех времен и народов, имеет все шансы стать вечным, как бразильский карнавал. Сперва злопыхатели ворчали, что лауреат не тот и его стишки – вообще не литература. Боб тянул с признанием награды и цинично отмалчивался. Потом его не могли найти, чтобы вручить Нобеля – в итоге вместо (и от имени) героя на церемонии появилась панк-королева Патти Смит. Затем возник напряг с доставкой в срок положенного текста нобелевской лекции. Вроде и тут всё как-то устроилось, пусть и в самый последний момент. Но вот новая весть: дотошные эксперты отыскали в речи Дилана ряд почти буквальных совпадений с… сетевым ресурсом для школьников SparkNotes. У кого-то явно проблемы. У Дилана с литературой? У Дилана с Нобелем? У публики с Диланом?
Дивная «нобелевская серия» мистера Циммермана явно больше, чем причуда инвалида рок-н-ролла – в силу как масштаба личности персонажа, так и общей узнаваемости ситуации. О чем по сути речь? О статусе автора в мире лоскутной культуры и мозаичного словаря. Об уценке правил и жесткой коме культуры копирайта. Наконец, о том, каково нам всем в мире, где количество букв забивает качество мыслей.
Родом из народа
Система авторского права со всеми ее составляющими – юридической поддержкой, условиями тиражирования и распространения, договорами с издателем, выплатой авторских и налоговым обложением, а также бюрократическими инстанциями, контролирующими процесс, – появилась в Новое время как регулятор промышленного культурного производства. Цитировать по правилам стало общепринятым для «высокой» культуры и внятным признаком культурности.
В пространстве народного креатива все обстояло иначе: любые ограничения и нормы оказывались крайне условными. Любая тема существовала в десятке версий, слова дополнялись и менялись, мелодии перекладывались на разный лад. К словам одной песни подкладывалась музыка другой. На старую музыку ложились новые слова – и наоборот. Живая жизнь «другой культуры» неизбежно порождала разночтения и апокрифы – естественные вариации в отсутствии центрального канона.
Брать чужое и делать своим – новое старое: задолго до авангардистов середины прошлого века так жили и действовали бродячие сказители, уличные певцы и самопальные поэты, аутентичный прообраз нынешней культуры DIY (Do It Yourself). Дилан-фолксингер формировался как автор и исполнитель именно в этой среде, где свобода интерпретации – право любого нового автора. Более того: она и делает его (со)автором.
Какие тут ссылки? Какие цитаты? Идет работа с материалом. Личная сборка текста из подручного ресурса. Цитирую неточно? Может и так. Но какая разница, от каких разбитых бутылок стекла в моем витраже?
Занять, украсть, присвоить
Любой разговор о плагиате (а Дилана радостно обвинили именно в этом) предполагает нарушение прав на интеллектуальную собственность – использование фрагментов чужого труда без указания источника. Но в таком случае стоило бы засудить половину лидеров позднесоветской музыкальной альтернативы, без лицензии перепевавших французский шансон, отважно цитировавших «Дао Дэ Цзин», вплетавших в свои тексты фразочки Дэвида Боуи, Гийома Аполлинера и Боба Марли, и буквально повторявших в каком-нибудь «Мы любим буги-вуги, мы танцуем буги-вуги каждый день» популярный трек Марка Болана «I Love To Boogie».
Да что там Болан! Скажи публично «Она идет по жизни, смеясь» – и как бы обокрал Макаревича. А за словцо «Йестердэй» можно получить от Пола Маккартни. Утрирую? Естественно. Но если всерьез – вы подумали, сколько раз до нас с вами кто-то озвучил любую из наших фраз? И вообще в алфавите только тридцать три буквы. И все крайне поюзаные.
Аккордов тоже маловато. Что ни сложи – будет чужим. Cравните, к примеру, затертый до дыр «Hotel California» и записанный пятью годами раньше «Home Sweet Oklahoma» Леона Рассела. Лучшие люди – Джордж Харрисон, Джон Леннон, Джими Пейдж – прошли по похожей статье через судебные разбирательства. Харрисон выиграл, Пейдж судится до сих пор, Леннон за «Come Together» предпочел расплатиться c Чаком Берри.
Правда, однако, в том, что все это остро важно лишь тем, кто сражается за авторские выплаты. Верхушечные бюрократические структуры живут по одним правилам, спонтанная низовая культура – совсем по другим. Угадайте, где интересней?
Но как же быть с мятежным нобелистом? Изучим «состав преступления»: в одном из блоков длинного (на двадцать две с половиной тысячи знаков) текста Дилана опознали пару десятков банальных словосочетаний. Не отмеченных ни свежестью мысли, ни оригинальным подходом, ни ярким стилем.
Что тут похищено? Общие места? Горстка типовых вербальных оборотов, которые легко сложит любой американец с полным средним образованием? На них впору лепить ярлык publicdomain. Нельзя украсть то, что принадлежит всем.
Достучаться до небес
Дилана вообще травить легко и приятно. И вокал у него скверный, и “The Times They Are A Changin’”у кого-то снял, и в мемуарах накидал скрытых цитат, и картинки свои с чужих фоток срисовывал, и Нобеля не уважает. Однако мерой таланта в этом сумасшедшем мире давно служит количество гончих псов, летящих по твоим следам.
Мистер Циммерман вызывающе неконвенционален и демонстративно самодостаточен. Боб живет вне общего графика и делает паузы, когда захочет. Судя по всему, противников Дилана бесит именно то, что отличает его от прочих: свобода маневра и легкое отношение к любым правилам. Нет смысла выкладываться там, где нет смысла выкладываться.
Нобелевский сюжет был разыгран именно по этой схеме: все как бы выполнено, но с легким сдвигом и очевидной отстраненностью. Без напряга. Вроде в срок, но чуть не опоздав. В присутствии отсутствия. С нобелевской речью в виде аудиофайла, начитанного под лаконичный фортепианный аккомпанемент.
Кстати, школьные схемы здесь вполне уместны. Поскольку Боб говорит о своей школе. О корнях творчества. О той литературе, которая делала из юного Роберта Аллена Циммермана будущего хозяина слов.
Центральный блок речи – разбор трех книг. «Моби Дик», «На западном фронте без перемен» и «Одиссея» прописывают базовые координаты мира по Дилану: одержимость поиском и готовность принять свой удел, трагизм и жертвенность, отчаянный лиризм, тьма в душе и смех богов, вечный статус чужака в собственном доме и беседы с мертвыми героями. А вокруг – другие сигналы из прошлого. Эмоциональный шок от концерта рокмэна-очкарика Бадди Холли: Бобу восемнадцать, Бадди двадцать два. Через пару дней он погибнет. Плюс ночное радио. Пластинки черных парней. И смурные фолк-баллады о темных делах, гибели «Титаника» и убитых невестах. Гомер поет дельта-блюз.
В этой текстовке – гремучая смесь. Личный дилановский микс. И вот его-то списать никак невозможно. Да и неоткуда.
Автор выходит на авансцену. И говорит так, как может только Дилан, с ядреной смесью искренности и высокомерия: – Привет, Нобель! Нужно сказать? Ладно, слушай. Только не думай, что это твой ритуал. Потому что это мой ритуал.
И я сейчас станцую на этих чертовых школьных прописях.
