Ты — главный партизан!
Сергей «Ляпис» Михалок
Мы снимаем — вы смеетесь!
Девиз «Партиzан-фильма»
Как быть с родной культурой толком не знает никто. Даже те, кто ее делает. Только полюбили протестный рок, как он устал быть протестным и ушел в депрессивный сонграйтинг, бодрые корпоративы и выездные премьеры. Получили независимое кино — но оно быстро разлетелось на короткие шершавые драфты, детское умничанье, лабораторные опыты и провинциальные анекдоты. Актуальный арт чувствует себя дома лишь в поездах Москва-Берлин. Беллит пишется меньшинством для меньшинства и слабо читает даже братьев по цеху. Разобщенная тусовка, поспешные медиа, страсти по мове, шумовой мэйнстрим, имитация импортозамещения пополам с игрой в национальную гордость… В этом цирке два выхода: смена площадки или новый рисунок движения. Новый старый партизанинг.
Снова в бульбу: кто придумал партизанинг
В беларуском контексте «партизан» — не знак, а судьба. Сколько его ни хоронили, как ни отпевали и списывали в утиль продвинутые арт-активисты — а он все живет и действует. Поскольку нужен всем.
Народ-боец, захваченный, но не побежденный, всенародный резистанс с плавным переходом в тотальный триумф, наследники Победы, каждый третий, никто не забыт, ничто не забыто… И Сталин такой молодой. Это сверху — с парадных трибун, из торжественных речевок, картонных киношек и вечной державной игры в войнушку.
Тихий саботаж начальственного бреда и аккуратное домашнее диссидентство, непременная фига в кармане, стихийный патриотизм и склонность к арт-альтернативе, подмена системной политической борьбы эмоциональными мобилизациями — это снизу. Бытовое партизанство, замешанное на интуитивном недоверии к начальственным инициативам любого ранга и калибра, исходящим от очередной колониальной администрации.
Была еще короткая партизанская сказка 1990-х — про национал-нонконформистов, диверсантов духа и рядовых свободы, лесных патриотов и городских бойцов. Но она кончилась вместе с эпохой политического подъема. Сейчас в лес уходят, как Вольский в последнем альбоме: чтобы не вернуться. Пафосный «партизан-рок» татуированных качков звучат как эхо давно отыгранного матча. Песни есть, а вот матча нет.
По точному замечанию Валентина Акудовича, «хованкі — адзіная нацыянальная гульня беларусаў». О чем речь? О хореографии движения в чужом поле. Партизан явно в меньшинстве и вечно в присутствии более сильного противника — но оставляет себе право на пароли и явки, трофейный инвентарь и спорадические диверсии.
Парадоксальность нашего расклада — с его идейной пустотой, усталостью борьбы и доминированием восточного соседа в медиа-пространстве — в том, что сильных сторон в нем не видно. Протестная культура больших перемен четверть века живет поперек реальности и в режиме автоповтора говорит сама с собой. Государство-функционер по инерции держит под контролем все основные сферы культур-индустрии, но обладает нулевым креативным потенциалом, слабо понимая что, как и для кого тут можно делать. Частник-прагматик имеет массу деловых предложений, но лишен политического веса, экономической безопасности, рычагов влияния на ситуацию и допуска к принятию решений.
Власти нужен контроль над движением. Но для него необходимо само движение. Частнику нужен рынок. Но здесь его можно просить только у власти.
Встреча этих двух интересов создает особый режим общего действия, который (развивая термин Андрея Курейчика «парти-zан фильм») можно обозначить как партизанинг — тактические альянсы для разблокировки культурного процесса изнутри стагнационного строя. Это вынужденный взаимный шаг навстречу, неспособный принести решающее преимущество ни одной из сторон.
Последнее, по существу, означает отмену прежнего ключевого расклада — войны культур в режиме «жесткая власть против яростных национал-романтиков и проевропейских политиков». Новая культурная ситуация имеет странный привкус: она девальвирует политическую конфронтацию и снимает с повестки дня смену матрицы. Как и саму идею победы в идейном противостоянии.
Пейзаж вместо битвы
Реальный ресурс партизанинга — новые герои: слабая власть и слабая альтернатива. Первые хотят меняться, особо не меняясь. Вторые готовы менять, особо не меняя.
Это договорная игра несистемных криэйторов с инертной махиной госаппарата. Ее сделал возможной ряд обстоятельств: 1) коллапс присущего 1990-м и нулевым острого политического противостояния (равно как и обслуживавших его культурных проектов) и переход режима в стагнационный формат, 2) ступор продержавной культур-индустрии, так и не сумевшей за четверть века создать новые матрицы национального самосознания, но сохранившей формальный контроль за культурным полем, 3) появление критической массы мобильных и выездных беларуских авторов, задающих новую оптику, слабо совместимую с державным (да и протестным) каноном.
Иными словами, свежий креатив пришел на площадку, уже плотно занятую — судя по всему, всерьез и надолго — шумовой машиной власти. Пододвинуть которую (тем более заменить) нет ни ресурсов, ни политической воли — как у ее хозяев, так и у их противников.
Что остается? «Легкое партизанское движение» (Игорь Тишин): декоративный национализм, беспартийный активизм, локальные акции, лирические зарисовки, ненапряжные интервенции. Тихая экспансия внутренней Европы.
Впору говорить о новой генерации трендсеттеров — куда легко вписать столь разных персонажей как бэнд Navi, Виктор Мартинович, Андрей Курейчик, Глеб Лабаденко, Павел Белоус, Мила Котка, да и новый культурный герой — задумчивый дауншифтер Андрусь Горват. Что их объединяет? Общий статус внесистемных активистов постпротестного формата. Отказ от политической риторики и радикального публичного действия. Практикивирусных трансформаций системы, мягкого редизайна «тутэйшага» ментального ландшафта.
Путем взаимной переписки
Партизанинг — ответ на новую ситуацию. Он симпатичней прежней версии разрешенной культурности, но заметно ограничен по ряду базовых показателей.
Это не сплоченное креативное сообщество с манифестом-программой, а набор фрагментарных культур-инициатив. Что вполне закономерно: смерть политической мифологии превратила самых активных из потенциальных «воинов света» в бодрых коммивояжеров, возможных бойцов за общее дело переучив на промоутеров частных проектов.
За что воюем? За личный статус. За проходки и дозволы. За право на персональную раскрутку и продвижение.За приемлемую несвободу.
Идет постполитический торг за нишевые возможности в обмен на позиционный нейтралитет. «Новые мягкие» не альтернативны — поскольку озабочены не ломкой существующего порядка, а его комфортной оптимизацией.
Вот почему партизанингу впору легкие жанры: курсы белмовы, этно-попс, деревенский дневник, трэш-комедия, арт-аттракцион, надрывная беллетристика, вышемаечный экстаз. И личные наезды в формате то ли жалоб, то ли доносов.
Вот почему самые смелые его шаги на сегодня — упражнения в диалоге с верхами: публичная (натурально, односторонняя) переписка кинематографиста Курейчика с чиновником от культуры Рылатко и премьером Кобяковым, плюс официальные запросы Глеба Лабаденко по поводу «не той» телетрансляции на бензозаправках. А главная победа-2016 — официальное разрешение концертов Brutto и «Народнага альбому».
Спецпроекты для сонной страны
Принимающей/разрешающей инстанцией партизанских усилий неизменно остается государство. А это автоматически ограничивает возможности «лёгких» позитивных сдвигов рамками приемлемого для державно-бюрократического культур-менеджмента.
Открытия в белкульте делают другие — маргиналы и авантюристы. Те, кто живет на краю. Те, кто рискует летать без страховки. Агент партизанинга осторожен, умерен и компромиссен по определению, поскольку вещает в присутствии двух слабо совместимых адресатов: инерционной власти и жителей «внутренней Европы» — тайных буржуа эпохи колхозного авторитаризма.
Партизанинг — переходная форма жизни. Он перерастет рамки случайных диверсий лишь с п (р)оявлением своего прямого клиента — частника-победителя, сословия мелких и средних собственников с весомым представительством в управлении страной. И именно тогда станет абсолютно ненужным, превратившись в честную культуру посредственности — нормальный рыночный мэйнстрим.
Но пока, в отсутствие реальных сдвигов социума (приватизации экономики, разборки административной вертикали и децентрализации власти, реформы образования, отмены культур-цензуры, либерализации медийного поля и пр.), практики мягких интервенций остаются сигналами из мира, которого нет. Коммерческой работой в авторитарном поле. Разрешенным вольнодумством. Нацией, вышитой крестиком. Легкой улыбкой бодисатвы в полях красно-зеленой росы.