Читатель некоторых до- и уже собственно «революционных» публикаций на НМН мог подвергнуться искушению думать, что очутился в какой-то другой стране, где больше нет президента А. Г. Лукашенко, где власть намертво попалась в собственноручно поставленный капкан из перманентных выборов и перманентной революции. Лично у меня даже возникла мысль: осталось только подождать, пока режим, не выдержав короткого замыкания, сам свернется в ноль на радость поклонникам Бодрийяра. Не давал покоя только один вопрос: сколько такое замыкание может длиться? Как верно подметила Т. Рапопорт [1], перманентные выборы могут продолжаться перманентно. Что же служит тем источником, из которого официальная белорусская власть черпает свои силы?

«А хто там iдзе?»

Еще с прошлого века здешние и приезжие политэксперты, транзитологи и геополитики регулярно ставят белорусскому режиму предсмертные диагнозы. Например, канадский историк Д. Марплз уже в 1999 году был обеспокоен вопросом, сможет ли Беларусь при А. Лукашенко выжить как независимое государство [2]. Закрытие ЕГУ проф. Г. Я. Миненков год назад назвал «белорусским социальным суицидом» [3], но недавно сделал ремарку, что зомбированный труп может принести еще много вреда [4]. Пред- и послереволюционный поток газетных публикаций, частично представленный изданием ИноСМИ.Ру, демонстрирует небогатую палитру, в которой современная Беларусь изображается в зарубежной прессе: в одной черной-пречерной дыре в самом центре Европы правит черный-пречерный советский диктатор, который — слышите?! — был председателем совхоза и до сих пор даже не переименовал КГБ…

Разумеется, такое сгущение черноты на (уже тридцати) одном человеке выгодно обеляет противоположный край, на котором располагаются осколки гражданского общества и, надо думать, угнетенный белорусский народ. И все же этот сумрачный край остается белым пятном как для зарубежных экспертов, так и для официальной белорусской власти и демократических сил. «Белорусский народ» продолжает безмолвствовать, оставаясь незыблемым основанием государственного суверенитета и заманчивым источником легитимности для любого, кто сегодня рискует заниматься политикой в Беларуси.

Как отмечал С. Паньковский, выяснить реальную численность сторонников и противников проекта «За Беларусь!» уже практически невозможно — уничтожены необходимые для этого инструменты (независимые СМИ и социологические службы). При этом власти ничего не остается, как самой назначать себе проценты. На другом фланге «белорусский народ» представлен несколькими демократическими партиями с их известными лидерами, а также несколькими оставшимися общественными организациями и независимыми СМИ. Учитывая, что этот важный игрок белорусского политического поля так и не появился на нем в достаточном числе во время событий «19-25», власти и оппозиции остается только гадать о его подлинных интересах и потенциях. При этом сторонники двух конкурирующих политических проектов считают невозможным достичь успеха без привлечения «белорусского народа» на свою сторону. Иначе бессмысленным становится лозунг власти «Государство для народа», а также требование повторных выборов со стороны демократических сил. По правилам, заручиться поддержкой «народа» — неважно, реальной или виртуальной — необходимо, чтобы претендовать на власть внутри страны и на международное признание в качестве независимого национального государства.

По этим правилам играют и в Беларуси. Таким образом, в зависимость от ставшей уже мифической «воли белорусского народа» попадают и официальная власть и оппозиция. Предреволюционная истерия КГБТ [5], а также недостаточно решительные и согласованные действия оппозиционных политиков после 19 марта подтверждают, что «воля белорусского народа» остается сегодня неведомой для всех. Как следствие, абсолютно все действующие белорусские политики становятся ее заложниками. Наличие фантома «белорусского народа» в поле белорусской политики обещает дальнейшее муссирование темы независимости РБ в ближайшие годы. Интрига заключается в том, что дальше укреплять независимость как будто некуда.

Две независимости одной республики

Наиболее известным представителем «воли народа» по праву и по должности считается «всенародно избранный» А. Г. Лукашенко, с некоторых пор — «так называемый» президент Беларуси. Именно он назвал главным результатом минувшей пятилетки построение независимого суверенного государства. Смысл этого заклинания слишком туманен, как, впрочем, и главный лозунг той пятилетки — построение «сильной и процветающей Беларуси». Зато мантра получилась что надо и тут же была подхвачена хором официальных комментаторов и аналитиков. Кто бы мог, скажем, в 1996-98 годах подумать, что в 2006-м главным результатом 12-летнего развития «последней диктатуры Европы» окажется укрепление ее «независимости»?

Недавно Сергей Дубовец в программе «Радыё Свабода» «Вострая брама» под названием «Незалежнасьць і „независимость“[6] напомнил основные черты другого политического проекта, популярного в начале 90-х годов — „незалежнай“ Беларуси: независимость от России, белорусский язык и белорусская национальная культура. Причем основной опорой белорусской „незалежнасьцi“, которая является „естественной оборонительной реакцией самостоятельного народа“ (цит. в переводе), выступает белорусская „нация“. С точки зрения проекта „незалежнасьцi“, „независимость“ Беларуси в версии Лукашенко оказывается всего лишь геополитическим суверенитетом и одновременно предательством подлинной белорусской национальной культуры. Этот политический проект направлен якобы против белорусского народа и ставит целью растворить белорусов в русскоязычном культурном пространстве. Как видим, „незалежнасьць“ держится на белорусской „нации“, а „независимость“ — на белорусском „народе“ и его „воле“. Слишком тонкие для белорусского уха отличия, особенно если учесть, что в учебниках по государственной идеологии фигурирует такая серия тождеств: народ = общество = нация = государство.

Замечу, что общим местом этих двух проектов является убежденность в существовании белорусского народа/нации. В одном случае «воля народа» триумфально представлена президентом, в то время как во втором национальная «свядомасьць» продолжает активную борьбу за свое существование и признание. Пока проект «независимости» очевидно выигрывает. Выходит, Республика Беларусь уже «дважды» независимая и вдобавок к этому имеет и «народ» и «нацию».

В самый разгар революции Я. Полесский поставил вопрос о необходимости формирования еще одной нации, причем «в относительно короткий срок» [7]. Выполнение именно этого условия как будто может привести к переменам в Беларуси. Автор предусмотрительно не вводит тему независимости и сразу открещивается от связи понятия «нации» с абстрактным фантомом «народа». Несмотря на притягательность этой идеи, позволю себе скептический вопрос: а стоит ли? Ведь это означает, что придется действовать наперегонки с официальной властью, которая ушла далеко вперед в формировании «патриотической» белорусской идентичности, прежде всего за счет монополии на информационные и образовательные ресурсы. Действовать в ситуации избытка независимости, когда это слово, а вместе с ним и его двойник — «народ» — давно превратились в эхо. Похоже, что оба понятия уже находятся за порогом восприятия современного белоруса, а старое слово «нация», даже наполненное новым смыслом, вряд ли вообще будет услышано. Вместе с этим обнаруживается острый дефицит политического/информационного пространства, где можно развернуть новый проект. Вероятно, на той же площадке, где ведется строительство Сильной и Процветающей Беларуси?

В перечисленных автором чертах новой нации угадывается «гражданская нация» демократического общества. Но кто здесь об этом знает? У нас даже демократия по традиции понимается этимологически, а главным ее теоретиком является М. Маргулис. К тому же известно, что у нас национализм объявлен вирусом, с которым нужно бороться. А любой прилежный школьник поставит его в один ряд с фашизмом и шовинизмом (там, кажется, какие-то отличия в степени агрессивности…) и получит хорошую оценку. За последние 14 лет тема народа-нации, а вместе с ней и тема независимости-«незалежнасьцi» слишком замылилась, чтобы вызвать ажиотаж и широкие дискуссии, не говоря уже о реализации нового проекта. Поэтому вопрос о жизнеспособности новой «нации» я оставляю открытым. Тем не менее, мне кажется важным поддержать ставшую популярной мысль о новом политическом поколении белорусов. О поколении людей, которые вышли 19-25-го на улицы Минска и, вероятно, выйдут 26-го. Людей, которые могут составить костяк нового белорусского общества.

Поколение 19-25

Тема новой белорусской нации сторонников перемен так или иначе звучала во время самой революционной недели марта’2006. Больше всего о ней говорили на митинге в День Воли 25-го. Кроме этого, понятие нации (и особенно тема нового политического поколения) стали чаще встречаться на разных сетевых ресурсах. Вместе с этим все маститые комментаторы отмечали, что «джинсовая революция» стала революцией молодежи. Дошло до того, что даже такие зубры, как В. Акудович и А. Федута, поставили вопрос о необходимости смены политических поколений. В. Акудович увидел в «19-25» конфликт отцов и детей, в котором преимущество на стороне последних — «за детьми будущее» [8]. А. Федута настаивал на необходимости ротации внутри элиты оппозиционных сил и замены зрелых политиков прогрессивной молодежью [9]. Кто они такие, эти новые люди, которые появились слишком неожиданно и своим появлением, кажется, озадачили оба политических лагеря? Дать портрет участника «джинсовой революции» и просто и сложно. Я пойду коротким путем, основываясь на собственных наблюдениях.

Банально, но это просто люди, которые выходили на площадь во время «19-25», и возраст их примерно такой же. Это горожане с высшим или незаконченным образованием (студенты), которые в перспективе могут стать новой белорусской политической и бизнес-элитой. Это люди, которые прохладно реагируют на лозунг «За Незалежнасьць!», но могут за компанию поддержать скандирование «Жыве Беларусь!». Это точно не тот «белорусский народ», который «За Беларусь!». Подозреваю, что это и не «нацыя», которая за «незалежнасьць». Это кто-то новый и не вполне ожиданный. Причем я прежде всего имею в виду не тех мужественных, но все же малочисленных людей, которые рискнули стоять и ночевать в палаточном городке на Октябрьской площади. Я имею в виду тех, кто пришел туда 19-го, приходил в течение следующей недели и, возможно, не услышал того, чего хотел — конкретной программы действий. Я имею в виду ту прагматичную молодежь, которая уже с любопытством относится к политике, но при этом скептически воспринимает революционную романтику. Это люди, которым нужны не столько революционные лозунги, сколько революционная информация. Люди, которым нужно «двигаться дальше».

Уместно ли будет назвать этих людей «нацией»? Наверное, да, если вспомнить средневековый смысл этого слова. Как известно, в Парижском университете было 4 нации студентов: французы, пикардийцы, нормандцы и немцы. Названия они получали по тому региону, откуда приехали [10]. Когда студент прекращал обучение, он больше не принадлежал к нации. Он просто становился образованным человеком и уезжал к себе на родину. Никому бы и в голову не пришло обращаться к выпускникам Парижского университета как к единому «парижскому народу» и высказываться от его имени, а тем более строить на его основе монолитное независимое государство.

С другой стороны, тот, кто в Беларуси заговорит о нации, тут же рискует попасть в расставленный властью терминологический капкан: либо «народ» с его вечным большинством, либо «нацыя». Последняя в навязанной официозом схеме даже не меньшинство, а статистическая погрешность, интересы которой можно игнорировать. Напомню, что согласно классикам теории белорусской «демократии» — М. Маргулису и А. Лукашенко — смысл последней «заключается в подчинении воле большинства нации». Призрак народа-нации давно реет над нами. В нашем очень национальном государстве любое меньшинство может претендовать в лучшем случае на опеку со стороны призрачного и молчаливого «большинства нации». Такую цену мы платим за независимость.

Терминология — это страшная сила. Мне видятся два пути из этого капкана. Первый — начать кампанию за исправление имен, в первую очередь «нации» и «демократии». Второй — ввести и раскрутить новое понятие. В пользу второго пути я могу привести два аргумента.

Признанный уже факт, что «джинсовая революция» уходит из-под контроля не только властей, но и ветеранов оппозиционного движения с их конгрессами и заседаниями. Это говорит о том, что Проект Независимости (а значит и «нации-народа») в масштабах целой республики себя исчерпал. На арену выходят мобильные молодежные группы, которые своими хаотичными акциями вносят сумятицу даже в умы патриархов оппозиции. В том-то и проблема, что у этого нового движения нет генерального плана и главного организатора. Архипелаг Беларусь взбунтовался. Прибавим к этому упомянутую истасканность понятия «нации-народа» и получим терминологический вакуум, который оборачивается политическим затишьем (стабильностью?).

Новое политическое поколение нуждается в новом политическом словаре. Словаре, который позволит пройти между «нацыяй» и «народом» с их «незалежнасьцю»/независимостью и осуществить другой политический проект. За неимением лучшего я рискну предложить понятие Арджуна Аппадураи «диаспора надежды» [11]. Разумеется, было бы слишком самонадеянно предложить сразу разменять привычную «нацию» на ажурную конструкцию «диаспора надежды». И все же в этом понятии кроется смысл, который мне кажется очень важным для поиска новой формы сопротивления и участия в белорусской политике.

Дети Бандераса

Без исправления имен не обойтись и здесь. Традиционный смысл понятия «диаспора» — этнические переселенцы. Это всегда уже этническое меньшинство, проживающее на новой, «чужой» территории и носящие на себе клеймо «подзащитности». Это всегда уже и политическое меньшинство, которому может быть позволено заявлять о себе наравне с большинством «народа», исконно проживающего на данной территории. Такой стиль мышления предполагает несколько констант: территория расселения с жесткими границами, устойчивое этническое/национальное самосознание (читай: воля народа), неизбывное разделение на большинство и меньшинство. По кем-то установленной традиции диаспора понимается как этно-национальное меньшинство по отношению к большинству нации-хозяйки исконной территории. На этом стереотипе зиждется и демократия по-белорусски. Так, «демократически» понятая диаспора обречена на вечное несовершеннолетие.

Думаю, что предложенная мной идея «диаспоры надежды» будет воспринята в штыки сторонниками как «незалежнасьцi», так и «независимости». Тем заманчивей она становится. Далее я рискну повторить (на этот раз по-русски) свои размышления о возможной форме сопротивления на примере фильма К. Хэмптона «Воображая Аргентину» с А. Бандерасом в главной роли. После мартовских событий этот фильм кажется мне как никогда актуальным.

Коротко о содержании фильма. На протяжении 8 лет (в годы с 1976-го по 1983-й — время правления военной хунты, персонификацией которой является генерал-диктатор) в Аргентине исчезли примерно 30 000 человек. Согласно фильму, люди исчезали один за другим прямо с улицы, из дома, с работы, из церкви, группами и поодиночке, при свидетелях и без. Подъезжал зеленый автомобиль, из него выходили вооруженные мужчины и забирали человека, о котором больше никто не слышал. У режиссера театра Карлоса Руэды (А. Бандерас) исчезает жена, которая работала журналистом и опубликовала статью об исчезновениях людей. Карлос начинает поиски, но все напрасно, надежды как будто нет. Однажды он обнаруживает у себя необычную способность видеть, что происходит с жертвами похищений и предсказывать их будущее. Карлос решает, что должен как-то применять свою способность воображения.

Не буду пересказывать фильм, остановлюсь только на двух персонажах и одновременно двух способах отношения к режиму: на Карлосе и его жене. Сесилия — журналист, ее работа заключается в том, чтобы показать, что на самом деле кроется за молчанием или ложью властей. Ее задача — восстановить справедливость, показать вещи такими, какие они на самом деле. То же самое делает и ее муж Карлос, но иначе. Настолько иначе, что у зрителя складывается впечатление, будто Карлос — пособник режима, потому что как будто не противостоит ему. Когда в приступе гнева и отчаяния Карлос наводит на генерала винтовку и видит его голову через оптический прицел, зрителя так и тянет сказать: «Давай, жми!» В другом фильме герой Бандераса обязательно так сделал бы, но не в этом. Здесь используется другое оружие, к которому не так просто привыкнуть. В разговоре с министром (тем самым генералом-диктатором) Карлос говорит, что уничтожит режим, и его оружием будет воображение. Генерал усмехается, а вместе с ним и зритель. Но все же в той работе, которую начал делать Карлос, есть что-то привлекательное. Хотя бы потому, что режиссер посвятил этому фильм. Каждую среду Карлос приглашал к себе домой людей, у которых исчезли родные или друзья, и рассказывал, что с ними произошло: кто как исчез, кто еще жив и может вернуться.

На мой взгляд, главное противостояние в фильме, кроме всем известного «индивид-власть», пролегает между двумя способами отношения к государственной власти и одновременно — между двумя способами сопротивления: между логикой и воображением. Логика ставит задачей разоблачение лжи и восстановление справедливости. Поэтому путь журналиста в этом случае оппозиционен: его инструмент направлен против лжи и насилия. Важно, что именно поэтому Сесилия исчезает. Попытка противопоставить себя режиму оборачивается тем, что режим ее проглатывает. Воображение же относится к другому измерению. Карлос тоже хочет остановить волну насилия в стране, но он действует по-другому. Ему и участникам его встреч как-то удается быть одновременно и снаружи режима (он не работает на власть) и внутри (благодаря его дару воображения). Он ведет себя не как адвокат или обвинитель, а как свидетель [12] и странным образом до конца фильма не попадает за решетку. В результате появляется маленькая диаспора надежды, которая постепенно увеличивается в числе.

В фильме есть еще один характерный персонаж — Сильвио. Он сразу пытается отречься от всяких форм участия в политике: «Политика — как дерьмо, не хочешь — не наступишь». Но и его все-таки забирают и сбрасывают с вертолета в океан. Чем и как все закончилось — смотрите сами. Мне же важно было указать на альтернативную форму сопротивления, которая так похожа на белорусскую акцию «Солидарность-16». Даже слоганы близки: «Вообразить Аргентину» и «Зажечь свечу и подумать о своей Беларуси». Речь о том, чтобы сменить какофонию КГБТ полифонией разных проектов Беларуси.

Дык хто ж там iдзе: белорусские диаспоры в Беларуси

Необходимо признать, что в Беларуси есть белорусские диаспоры — диаспоры надежды. Именно это выражение предоставляет наиболее корректный способ различить «свядомых», «чэсных» и тех простых белорусов, которые уже проявляют любопытство к политике, но еще не имеют достаточно опыта участия в ней. Различить их, но без претензии на последующее объединение под зонтиком очередного «всебелорусского» проекта, будь то «народ», «нация» или «нацыя». Тогда приверженцы А. Лукашенко — это тоже диаспора, только с правом говорить от имени большинства и решать, кто большинство, а кто — меньшинство. Как уже отмечалось, точно сказать, кто в Беларуси в большинстве, кто в меньшинстве и кто на чьей стороне — невозможно. Тем сильней надежда на дальнейшую диаспоризацию белорусского национального государства.

Мы уже 12 лет учимся в школе Независимой Беларуси и успели пройти даже ускоренный курс с углубленным изучением этой темы. Объявленная «антропологическая» пятилетка с ее лозунгом «Забота о человеке» обещает быть богатой на эксперименты. Независимую Беларусь уже построили, теперь возьмутся за белорусов. А все из-за того, что призрак независимого народа-нации до сих пор реет над нами. Поэтому мы обречены на выбор между меньшинством и большинством. Вернее, согласно «демократии по-белорусски», между большинством и «отморозками». Пора избавляться от призраков и воображать новые формы политического сопротивления и участия. Наиболее эффективным, менее затратным и, наконец, более современным мне представляется не строительство тяжеловесных наций, а образование диаспор. С каждым новым флэшмобом этот процесс набирает обороты.

Примечания:

[1] Т. Рапопорт. Политическая модернизация или политическая эмансипация

[2] David R. Marples. Belarus: A Denationalized Nation. Harwood Academic Publishers. Amsterdam. 1999. Интересный феномен: обложка этой книги — как и нескольких других книг о Беларуси, изданных в Европе — выдержана в черно-белых тонах. Сам автор отмечает в предисловии, что текст получился несколько мрачным — из-за соответствующей политической и культурной реальности Беларуси. И это еще в 1999!

[3] Г. Миненков Случай ЕГУ, или о перспективах современного белорусского общества

[4] Г. Миненков. К новой оппозиции

[5] © Обзиратель

[6] С. Дубавец. Незалежнасьць і «независимость”// Вострая брама, 02.04.2006

[7] Я. Полесский. Бремя исторического творчества

[8] См. круглый стол «Ці маглі падзеі 19-25 сакавіка скончыцца інакш?» в программе Ю. Дракохруста «Праскi акцэнт» на Белорусской службе Радио Свобода

[9] А. Федута. Смена вех, или письмо к Конгрессу-II

[10] Liah Greenfeld. Nationalism. Five Roads to Modernity. Harvard University Press. 2003, c. 4.

[11] A. Appadurai. Modernity at Large. Cultural Dimensions of Globalization. University of Minnesota Press. 1996. См. Введение. Автор вообще предлагает термин «диаспорическая публичность», но мы к этому явно не готовы.

[12] См. Н. Семенов О политической ответственности