Позитивный контент этой идеологии связывается с неолиберализмом, который утверждает, что образование мирового рынка с неизбежностью повлечет за собой, в силу внутренней логики, возникновение экономической свободы, то есть либерализацию рынков, политической свободы, то есть формы демократического самоопределения, и культурной свободы, то есть признание инаковости других, побочным эффектом чего становится ослабление государственного контроля и расширение полномочий граждан. Однако, полагает Бек, следствием данного процесса — и это составляет негативный контент в интерпретации глобализма — является скорее исчезновение чувства принадлежности, солидарности или идентичности: идеология глобализма или свободного рынка размывает основы демократической политики и идентичности, [2] она не способна мотивировать и мобилизовать массы. Кроме того, глобализм несет угрозу демократической свободе, увеличивая социальное неравенство, аннулируя социальную справедливость и обеспечение.[3] Каждый предоставлен самому себе в регулировании биографических рисков, создаваемых системными противоречиями: в борьбе за инвестиции государство соглашается на такие контрактные условия, которые прямо противоположны по своим последствиям тем целям, которые оно преследует, садясь за стол переговоров с транснациональным капиталом. Кроме того, экономический космополитизм создает карьеру, которая может вести к расплывчатому а-локальному существованию и через это отрывать от национальных корней, от дружбы, семьи и друзей. [4] На счет глобализма относят формирование одномерных типов мышления и действий, то есть монокаузальный взгляд на мир (экономизм), что становится результатом утраты локальными культурами и идентичностями корней и замены их символами товарного мира, взятыми из рекламного и имиджевого дизайна мультинациональных концернов. «Бытие становится дизайном — причем повсеместно».[5]
Можно было бы сказать, что Беларусь все еще не втянута в полной мере в диалектику глобализма, но это значило бы в результате упустить из виду самое существенное, что можно сказать по этому поводу и сосредоточиться на второстепенных вещах. И даже больше: именно потому, что Беларусь не втянута в диалектику глобализма, она втянута в нее больше других. Это касается анализа как позитивного контента глобализма, так и негативного. Страна спроецировала на экран общественного мнения свой электоральный персонифицированный выбор — Лукашенко, человека с некой особой отличной политической интуицией, которая только и могла стать максимально релевантной чаяниям народного большинства. Однако в белорусском случае связка между президентом и народом осталась замкнутой на самой себе и потому не релевантной внешним реалиям политической и экономической жизни мирового сообщества. С одной стороны, все вроде бы логично, то есть перманентное сохранение власти возможно только при ограничении внешнего вмешательства, но с другой — мировая власть стала экстерриториальной и представлена не столько политикой, сколько капиталом и, значит, вездесуща. Думается, что как народ, так и президент прошли и проходят до настоящего момента через этапы когнитивных схватываний этой непростой ситуации и на каждом таком этапе принимает сиюминутные решения, которые, однако, несмотря на свой краткосрочный успех с точки зрения политической выгоды, выглядят с ретроспективной точки обзора как последовательные и закономерные акты исторического вхождения Беларуси в постсовременность.
Последняя может быть охарактеризована как парадоксальная реальность, которая мыслится не профетически, но постфактум и в этом проявляется мудрость прошедшего через соблазны модерна человечества — нельзя понять явления до тех пор, пока мы не сможем посмотреть на него из прошлого. В таком положении вещей нет ничего пессимистического или непредсказуемого в той мере, в какой его можно предсказать, потому что отныне жизнь впервые за долгую европейскую историю получила привилегию идти рука об руку со схемой, которая по поводу этой жизни конструируется.
Однако в случае с белорусской реальностью, жизнь обгоняет схему, и схема чьей-то сильной рукой все время накладывается на жизнь. В Беларуси жизни всегда больше, чем схемы, и мы не знаем, что с ней делать; в модерное время, в советское (например), схема всегда с излишком перекрывала жизнь, потому что шла впереди нее — и потому рефлексии было больше жизни. Не будем обманываться: в Беларуси нет места модерну, а Лукашенко самый — типовой постмодернист. Итак, избыток жизни в Беларуси перманентно остается неконцептуализированным, и потому даже «идеология белорусского государства» не может быть вписана в модерный проект, за который ее ошибочно принимают. Власть работает с реальностью как фокусник в цирке, который заранее знает, на какой эффект он может рассчитывать. Но поскольку, как мы сказали, в Беларуси жизни всегда с избытком, то постмодерный фокусник всегда отрабатывает номер как в первый раз: публика известная, проверенная, с верой в фокусника, но при этом ее смех над фокусом длится несуразно дольше, чем действительно заслуживает фокус; избыток смеха здесь есть избыток жизни, следовательно, нужно быть готовым этот зазор, это несоответствие, сразу же упаковать в новый фокус (схему), иначе смех может вывести ситуацию из-под контроля. Ряд шуток готовится заранее, их должно быть больше, чем было в прошлый раз, они должны быть более изощренными и неожиданными; но понятно, что невозможно быть креативным все время, и поэтому наступает момент, когда схема начинает работать в нарастающем темпе и делать жизнь зависимой от себя. Власть начинает работать модерным образом, пытаясь получить в сухом остатке уже не жизнь, но схему.
Почему это имеет постмодерный эффект, эффект релятивизма и комичности, неуверенности и в конечном счете эффект жизни? Потому что с самого начала жизнь в Беларуси была политически опознана как модерная и даже до-модерная, если брать в расчет аграрный подход в экономике, ручное управление, а не системное, ставку на люмпенизированный электорат и так далее. Страна стала жить в модерне, когда его уже не было, потому что не было видимой власти; в виду этого жизнь никогда не нагоняла схему (как в случае с модерном), наоборот — схема пыталась нагнать жизнь; и только до той поры это производило эффект модерна, пока само отсутствие модерна не было осознано как таковое. Это превращало игру в модерн в постмодерное шутовство, несколько беспечное и смешное. Полное осознание невозможности играть так дальше сделало игру циничной и неузнаваемой с привычной точки зрения.
Накладывая этот отвлеченный анализ на понятия глобализма, можно сказать, что жизнь в Беларуси — это перманентно распадающаяся коллективность, которая не может быть собрана железной рукой государственной идеологии, сталинской механикой номенклатурной политики, устранением оппонентов, страхом, запугиванием и репрессиями. Фокусы власти — это что-то наподобие белорусских агрогородков, выложенных брусчаткой улиц, праздников «Дожинки», разовых повышений стипендий студентам перед очередными выборами, отказа от приватизации предприятий и искусственного сохранения рабочих мест на нерентабельных предприятиях. Схема-в-остатке — это уже теперешние действия власти в андроповском духе: людей контролируют на предмет опоздания на работу или раннего ухода с ней, присутствие на рабочем месте и объем сделанного, сокращают отпуска и пр. Все это не укладывается, очевидно, в представления о постиндустриальном не-конвейерном производстве, производстве, которое длится целый день, в том числе и дома, потому что оно предполагает непрерывное творчество и улучшение никогда уже полностью не стандартизируемой продукции. Человек белорусского общества в равной мере со всем остальным человечеством обречен искать биографическое решение системных противоречий, с той только разницей, что ему приходится преодолевать двойное препятствие в виде родного авторитаризма.
Внутреннее сопротивление власти в данном контексте принимает характер складки, образуемой встречной стратегией сопротивления глобализму со стороны самой власти. Сопротивление власти внутри страны имеет целью разграничить позитивные и негативные стороны глобализма и воспользоваться теми очевидными перспективами, которые действительно открывает политика либерализации рынков. Белорусская власть демонизирует глобализм и мировой капитал и на основании этого демонизирует как активный белорусский бизнес, так и любые действия, связанные с защитой идеологии либерализации экономики. С другой стороны, складка усиливается из-за нечетко выстроенной позиции самого белорусского авторитаризма, который декларирует приверженность капиталистической модели экономики, однако при этом, используя советские методы организации экономического ландшафта, блокирует возможность адекватного и ясного прочтения логики своих действия (то же касается декларируемой на словах приверженности правам человека, свободе слова и проч.). Данная логика совмещает в себе сразу наивный и глубокий уровни, выводя тем самым себя за границы типичной логики модерна.
Игра в коллективную идентичность, которая подается в упрощенной и потому наивной форме, со стороны власти возможна только при серьезном понимании последствий для нее со стороны глобального капитала. Инвестиции в обмен на экономические реформы — слишком большая плата для той своеобразной белорусской стабильности, которая зависит как от благожелательности обеспеченного нерентабельными рабочими местами электората, так и от относительно пока большой степени контроля над собственным суверенитетом. Складка образуется и через наложение критики глобализма со стороны власти на критику глобализма со стороны интеллектуалов настроенных в духе таких теоретиков как У. Бек, З. Бауман, С. Жижек и т. д. Дискредитация этической ответственности за Другого и борьбы за коллективную идентичность становится удачной находкой Лукашенко, который смешивая карты таким образом, пока что получает на сдаче одни тузы. Но если в западных обществах, распад коллективной идентичности компенсируется хотя бы приличными пособиями по безработице, то в Беларуси латание этой идентичности распределением денег, получаемых через кредиты, остается всего лишь зависшим тюбиком с пастой во внутренней атмосфере невесомости падающего космического корабля.
[1] Бек У. Что такое глобализация? М. 2007. Ч. 3.
[2] З. Бауман в разных работах анализирует причины сложившейся ситуации. По его мнению, новый вид постиндустриального производства делает излишним резервную армию труда, в результате бедные и безработные не нужны для общества ни в качестве производителей, ни в качестве потребителей, поскольку ни производство, ни потребление от их участия не зависит. И даже если в общем государство становится богаче, это одно не уничтожает растущую пропасть между бедными и богатыми. См. напр.: «Разве я сторож брату моему? : http://ethicscenter.ru/f/bauman.html
[3] Beck U. The cosmopolitan Society and Its Enemies. // Theory, Culture & Society, 2002; 19 (1-2), p. 36-40.
[4] Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Прогресс-Традиция: М., 2007.
[5] Бек У. Что такое глобализация? М., 2001. С. 2; ч. 3.