Фактор страха

Не любят в Беларуси НИСЭПИ, и это правильно. Ни чьих запросов сия структура, гордо именующая себя «независимым институтом», не удовлетворяет. Она не удовлетворяет власть, потому что не подтверждает официального уровня всенародной любви к «батьке». Она не удовлетворяет партийную оппозицию с ее тиражируемыми от выборов к выборам победными стратегиями. Она не удовлетворяет оппозиционно настроенных граждан своими постоянными напоминаниями о том месте под государственной лавкой, в коем эти граждане пребывает вот уже около двух десятков лет.

Она не удовлетворяет независимых аналитиков и журналистов. Непонятно почему, но не удовлетворяет. Вот лишь одна цитата, иллюстрирующая чувство глубокой неудовлетворенности, охватившее профессионально рефлексирующую братию: «Что касается цифр, то социология в Беларуси превратилась в феномен веры, ты веришь или НИСЭПИ, или Манаеву, или Мусиенко, или экзит-полам Белсата, которые на этот раз отличаются даже от данных НИСЭПИ. Никакой научности в белорусской социологии не осталось» (Виктор Мартинович).

Стандартный общенациональный опрос содержит, как правило, порядка семидесяти вопросов. Но «феномен веры» формирует лишь один. Нетрудно догадаться, что это вопрос, ответы на который принято называть «электоральными рейтингами». Все остальные находятся вне поля зрения рефлексирующих. Электоральные рейтинги белорусских политиков как бы парят в своем собственном электоральном пространстве вне контактов с пространством социальным, политическим и экономическим. Вот тут-то и начинается игра в «веришь/не веришь».

Игроков интересует исключительно «цифры». Между тем, если, к примеру, «цифра» белорусского политика Л близка к «цифре» французского политика С, то это еще не означает, что между ними можно поставить знак равенства. Но споров о природе явлений, скрывающихся за «цифрами», вести у нас не принято. И тут Мартинович прав: «Никакой научности в белорусской социологии не осталось».

Не доверяя пророкам в своем отечестве, пусть и с литовской пропиской, поклонники «цифры» склонны верить любым заезжим гастролерам от социологии, лишь бы их «цифры» соответствовали текущим ожиданиям. Подкреплю сказанное цитатой «То, что я вхожу в тройку лидеров, показывают не только интернет-опросы. Реальные социологические данные демонстрируют, что три демократических кандидата, одним из которых являюсь я, имеют больше поддержки, чем Александр Лукашенко. Это принципиально новая электоральная ситуация» (Ярослав Романчук).

В приведенной цитате особенно интересна ссылка на интернет-опросы, наделенные, по мнению экс-кандидата, способностью что-то показывать. Приглядимся с помощью журналиста Евгения Огурцова к этой способности внимательнее: «Если учесть, что даже по данным министерства связи и информации РБ, в стране половина семей имеет доступ в „мировую паутину“, то результаты эти вполне серьезны. И уж точно дают картинку куда более достоверную, чем самые крутые соцопросы, хотя бы потому, что голосуют респонденты анонимно и тайно, то есть так, как и на реальных выборах».

Оставим в стороне тот факт, что среди регулярных пользователей интернетом уровень доверия «батьке» на порядок ниже, чем среди тех, кто не знает, что это такое, и сосредоточим свое внимание на анонимности и тайне. Это позволит нам понять главный аргумент рефлексирующих, который они в течение почти двух десятков лет выдвигают против «крутых социологов». Речь, как многие уже догадались, идет о факторе страха.

Фактор страха — универсальный и что не менее важно, простой в употреблении аргумент, позволяющий любому мудаку срезать любого профессора социологии. Прошу прощение за столь резкое слово, но я являюсь большим поклонником фильма «День радио», и в данном случае напрашивается вполне уместная аналогия. Цитирую по памяти:

— И чтобы я у тебя в эфире больше не слышал двух слов — «мудак» и «херня».

— А что я могу поделать, если звонит полный мудак и несет такую херню!

Для любого обладателя аттестата о среднем образовании не составит большого труда вычленить фактор страха из социологического опроса, т. к. прямой вопрос о рейтинге всегда сопровождается минимум десятком косвенных вопросов. Поэтому чем «прямей» вопрос, тем в большей степени должен искажать страх истинное мнение респондента. Однако ни один противник «крутых социологов» за неполные 20 лет независимых исследований такой работы не проделал. Вероятно, не нашел полчаса свободного времени.

Учитывая свой социальный статус (безработный) я попытаюсь восполнить пробел отечественной аналитики, для чего мне потребуется две таблицы.

Таблица 1. За кого Вы голосовали на прошедших президентских выборах? (%)

* Данные первого тура

Таблица 2. Стал ли президентом тот кандидат, за которого Вы проголосовали?

С учетом погрешности (3%) в приведенных таблицах принципиальной разницы между голосами, поданными за Лукашенко, на трех последних выборах нет. А вот уровень поддержки, полученный демократами совместно с другими кандидатами (вторая и третья строка табл. 1) оказался несколько ниже, чем сумма поданных голосов за неизбранных кандидатов (табл. 2). Это разница и есть фактор страха. В табл. 1 страх респондентов «спрятался в четвертой строке (Нет ответа/Не хочу отвечать). Любителям точности еще раз напоминаю о трехпроцентной погрешности.

А теперь обратимся к первой колонке табл. 1. О влиянии фактора страха на результат голосования в 1994 г. говорить у нас не принято. Без страха Лукашенко набрал в первом туре всего лишь 34,7%. Казалось бы, истина восторжествовала, но обратите внимание на третью строку. Это сумма голосов идейных сторонников Лукашенко (Кебич, Новиков, Дубко). На четверых сторонники реставрации СССР получили в год электоральной революции 53,6%.

Результаты четырех президентских выборов, если их рассматривать с точки зрения противостояния демократических кандидатов кандидату авторитарному, оказались близкими. Они отражают структуру белорусского общества. За последние пять лет эта структура принципиально не изменилась, что касается экономического контекста, то он существенно ухудшился по сравнению с 2006 г. Поэтому результат четвертых президентских выборов должен был оказаться где-то между результатами вторых и третьих. Так оно и получилось. Этот вывод подтверждают и основные социальные индексы, характеризующие состояние белорусского общества. Но кто в Беларуси интересуется индексами!

Рассчитывать в декабре 2010 г. на «принципиально новую электоральную ситуацию» могли только политические страусы. Приведу разговор, состоявшийся у меня летом с руководителем штаба одного из кандидатов на одном печальном мероприятии:

— Нам надо поговорить.

— О чем? Не представляю себе политика, интересующегося процессами, происходящими в белорусском обществе.

— Да, что вы. Он не такой. Он, он…

— Мой телефон у вас есть? (кивает) Звоните.

Понятно, что никто не позвонил. И это правильно. С человеком, давно уже выстроившим «стратегию победы» обсуждать, чем белорусский консолидированный авторитарный режим отличается от неконсолидированных авторитарных режимов времен «цветных революций» в Украине, Грузии и Киргизии не имеет смысла. Он все давно уже для себя решил.

Жесткая структура белорусского электората дает мне основание утверждать, что количество и личные характеристики оппозиционных кандидатов на итог голосования принципиально не влияет (личные характеристики кандидатов влияют на распределение голосов внутри оппозиционного поля). В частных беседах я часто повторяю следующую формулу: «Если единым кандидатом от оппозиции будет моя жена, то она получит 25-30% голосов». За подобные политологическое вольнодумство я не раз получал отповеди от коллег по аналитическому цеху. Приведу типичный образец, позаимствованный на сайте газеты «Белорусы и рынок»: «Жёстко выступил против идеи „праймериз“ (а какая была идея — СН) только Сергей Николюк, — мотивируя свою точку зрения весьма оригинальными посылами: „Осмелюсь утверждать, что персоналия кандидата не имеет отношения к результату выборов. И никак не зависит от кампании, которую проводит кандидат“. А зависит от того, что, как С. Николюк полагает (базируясь, как он, опять же, полагает, на социологии), „у нас процентов 60 граждан, которые поддерживают авторитарный строй“.

Социолог Андрей Вардомацкий, возглавляющий лабораторию «Новак», не реагировал на выступления, поскольку являлся модератором «круглого стола» — однако в данном случае не выдержал: «Я позволю себе не согласиться с этой цифрой». В кулуарах по этому поводу А. Вардомацкий выразился куда жёстче. На вопрос журналистов «Правда ли, что, согласно социологическим данным, средний гражданин Беларуси, при всей эклектичности, всё-таки воспринимает ценности демократии, свободы, права и рыночной экономики в гораздо большей степени, чем действующая власть и лично Лукашенко?» — социолог дал однозначно положительный ответ».

Жесткость высказывания известного белорусского социолога никак не отразилась на наших личных отношениях. А что касается четвертых президентских выборов, то в последнем опросе НИСЭПИ я разглядел лишь два отклонения от привычного хода вещей, которые можно объяснить обилием оппозиционных кандидатов. Если в 2001 г. решение участвовать в выборах задолго до голосования приняло 66,6% опрошенных, в 2006 г. 68,3%, то в 2010 г. — только 48,1%. Но на явку, что интересно, такая нерешительность почти не повлияла (2001 г. — 87%, 2006 г. — 92%, 2010 г. — 88%).

Аналогичное временное замешательство было зафиксировано и при ответе на вопрос: «Когда Вы приняли окончательное решение, за кого из кандидатов Вы будете голосовать?» Задолго до голосования определились в 2001 г. — 53,7%, в 2006 г. — 60,3% и в 2010 г. — 40,2%!

Один известный белорусский политик, традиционно не доверяющий социологическим исследованиям, разработал собственную технологию опросов. Он опрашивал соседей по подъезду, и таким образом получал реальные знания о белорусском обществе. В социальной психологии есть такое понятие «ложный консенсус». Цитирую по учебнику социальной психологии Дэвида Майерса: «Можно утверждать, что ложный консенсус встречается, потому что мы делаем обобщение из ограниченной выборки, которая в первую очередь включает нас».

О подъездной технологией опросов я впервые услышал лет пять тому назад и с тех пор существенно ее усовершенствовал. Когда у меня возникает потребность узнать, что думает белорусское общество по тому или иному вопросу. Я просто спрашиваю об этом свою жену. Но тут есть тонкость. Белорусское общество расколото, поэтому для получения всей палитры мнений, я задаю жене один и тот же вопрос несколько раз в течение дня. Она же не помнит своих предыдущих ответов.

Среди продвинутых аналитиков популярна теория, ставящая под сомнение саму возможность формирования общественного мнения в условиях жесткого авторитарного общества. С таким утверждением следует согласиться. Общественного мнения как института в западном понимании в Беларуси нет. Его нет уже в силу отсутствия общества (в западном же понимании). Все, что измеряют социологи — это эхо медийных событий. В нем столько же смысла, сколько в рентгеновском снимке, представляющем для неспециалистов набор черно-белых пятен.

Социологические опросы — всего лишь первичный материал для анализа, сами же по себе «цифры», как это неоднократно подчеркивал директор Левада-цента Лев Гудков, не означают НИЧЕГО. Но приступая к анализу «цифр», необходимо четко представлять себе, в рамках каких теоретических моделей вы собираетесь это делать. Врач-рентгенолог анализирует снимки в рамках модели человека, на изучение которой он потратил не менее шести лет в медицинском вузе.

Что касается фактора страха, то он в Беларуси, безусловно, имеет место быть. Это страх «меньшинства», осознавшего, что оно находится в меньшинстве. Ну, а дальше все происходит по Фрейду.