История с арестом Михаила Маринича вовсе не так проста, как показалось многим моим коллегам по перу. Во всяком случае, очевидно, что причиной ареста вовсе не служат какие-либо президентские амбиции Михаила Афанасьевича. Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что Маринич имел бы крайне мало реальных возможностей всплыть вновь в качестве главного оппозиционного кандидата на выборах 2006 года (если, разумеется, они состоятся вообще). И партии уже возопили о том, дескать, что не желают ограничиться ролью подносчиков снарядов, и номенклатура нынче у власти преимущественно та, для которой имя Маринича если и ассоциируется с чем-нибудь, то с допотопными (докебичевскими еще) временами. Так что — мало шансов, мало…
Не видеть этого власть не может. В конце концов, умных людей во властных структурах много и думать некоторые из них все еще не разучились, что бы мы там ни плели в своем небольшом информационном гетто, сооруженном совместными усилиями как власти, так и оппозиции. Недостаток информации возмещается вымыслами и домыслами, в чем и следует добросовестно признаваться вслух. Что мы и делаем, предварительно уведомив таким образом посетителей нашего сайта, а заодно и сотрудников правоохранительных органов в том, что всего лишь выдвигаем очередную версию, — возможно, столь же бредовую и имеющую мало общего с действительностью, как и все предшествующие версии, изложенные негосударственно мыслящими журналистами и аналитиками.
Может быть, дело в чем-то другом, а не в амбициях Михаила Маринича?
Тогда — в чем именно?
Попытаемся понять, чем именно мысли главы государства, обуревающие его день ото дня, отличаются от мыслей его окружения, также весьма уверенно и регулярно посещающих головы других высоких должностных лиц родимой Беларуси.
Александр Григорьевич — и здесь пресса, вероятно, права — больше всего думает о грядущем референдуме. Президент говорит правду о том, что он все еще не принял решения о его проведении, но это вовсе не означает, что он о нем не думает. Именно потому, что решение не принято, мысли голову и обуревают: когда принято — о чем думать-то? Действовать тогда нужно!
А вот окружение думает, похоже, совсем о другом. У большинства из государственных мужей нынешнего призыва власти нет сомнений в том, что лично они уцелеют даже после падения Александра Григорьевича. В конце концов, это фамилию Шейман выучило все прогрессивное человечество, а есть ведь десятка два не менее достойных запоминания фамилий, которых и в глаза, и за глаза никакой г-н Пургуридис вспомнить не сможет, даже если напряжет все свои депутатско-европейские извилины. Так что останутся эти почтенные граждане если не при власти, то, во всяком случае, на свободе.
Что же касается другого предмета для настойчивых размышлений, то он очевиден. Речь все-таки идет о будущем. Не политическом, а экономическом. Политические дивиденды, которыми обладали «новые лукашисты» в течение всей постреферендумовской эпохи, начиная с 1996 года, должны трансформироваться в дивиденды экономические. В конце концов, чем они хуже той российской элиты, которая сумела трансформировать свое влияние на Бориса Ельцина в конкретные пакеты акций крупнейших российских предприятий? У нас, конечно, государство маловато и разгуляться столь решительным образом попросту негде, но ведь можно, в конце концов, поссориться и с соседями, перейдя им дорогу и приватизировав самые лакомые куски все еще не реформированной белорусской экономики.
И здесь мы вынуждены обратиться к истории современной белорусской элиты. Она ведь, наша управленческая элита, далеко не однородна.
Первая ее страта — те, кто прошел богатый трудовой путь еще в партийные времена, ступеньку за ступенькой преодолевая на этом пути, восходя к вершинам власти. Вторая страта — «лукашисты» двух призывов, 1994 и 1996 годов, те, кому нынешняя власть обязана в той же степени, в какой и они сами обязаны этой власти, использовав Александра свет Григорьевича в качестве мощного тарана, способного вдребезги разнести препятствия, преграждавшие им путь ко все тем же вершинам.
Правда, желающих много, а вершина — только одна. И пока на ней находится президент, то именно он и определяет, кто же, в сущности, пользуется своей к нему близостью. Причем в этом случае он руководствуется исключительно собственными представлениями о том, как следует соблюдать баланс влиятельности элит, дабы страну не разнесло в пух и прах в межклановой борьбе.
Что происходит, когда президент начинает выпускать поводья из рук? Что именно обеспечивает тогда этот самый пресловутый баланс? Разумеется, наличие рычагов экономического влияния под контролем конкретных властных группировок. Поскольку именно экономика в настоящее время и дает то, что раньше давала сугубо политическая власть: уровень жизни, возможность полномасштабного удовлетворения своих потребностей и т. д. При этом есть перспектива сохранить эту возможность и для своих прямых потомков, что при условии естественного чадолюбия любого государственного деятеля является очень весомым стимулом.
Это достаточно серьезный вопрос. Я бы даже сказал, вопрос приоритетный. И здесь налицо серьезные расхождения между теми самыми двумя властными стратами, о которых мы говорили несколько выше. У них просто разная история общения с государственной собственностью.
Старая номенклатура, эти матерые хозяйственники, прошедшие школу, аналогичную школе Мясниковича — Ермошина — Маринича et cetera, привыкли создавать собственность. Но одновременно все они с разной долею успеха создавали и самих себя — накапливая связи с потенциальными инвесторами, обретая управленческий опыт, притираясь друг к другу в ходе взаимных компромиссов. Сейчас оказалось, что весь этот формально никак не материализованный результат имеет огромную цену. Связи сохраняют вес, заменяя, в ряде случаев, собственный капитал. Разумеется, я никак не намерен оскорбить, например, Михаила Владимировича Мясниковича подозрением в том, что он нищ как церковная мышь или даже как кавторанг Валерий Щукин. Но даже если президент Национальной Академии Наук не обладает таким состоянием, которое позволило бы ему лично принять участие в приватизации кусочка, скажем, Белорусского металлургического завода (небезызвестный Жлобинский металлургический гигант), это вовсе не означает, что он не в состоянии привлечь, благодаря собственным связям и репутации, столь мощного инвестора, который мог бы обеспечить и себе, и привлекшему его лицу определенный контроль над объектом, в который им будут инвестированы средства.
И здесь речь идет уже не о соревновательности средств, капиталов, которые могут быть инвестированы. Понятно, что речь идет о совершенно ином порядке цифр, нежели те, которые позволят, скажем, приобрести 0,005 процента акций БМЗ или «Белтрансгаза». Именно личным весом посредника, приводящего инвестора, будет определяться объем потенциальных инвестиций.
Вот здесь, очевидно, и есть определенный повод для конфликта интересов. Если президент на самом деле даст отмашку процессу «большой приватизации», объем инвестиций, приведенных тем либо иным политиком, трансформируется через некоторое время и в рост политического влияния, пройдя обратную трансформацию. И здесь многие из тех, кто сегодня находится у власти, рискуют потерять свой статус уже навсегда.
Арест Маринича — знак той части белорусской номенклатуры, которая потенциально могла бы использовать свои личные контакты для привлечения в белорусскую экономику реальных инвестиций, тем самым воспрепятствовав тому, что принято называть «чиновничьей приватизацией». Поскольку «чиновничья приватизация» — это вовсе не приватизация бывшими либо действующими государственными служащими крупных пакетов акций государственных предприятий, а, скорее, приватизация их без учета реальной собственности и реальных нужд приватизируемых объектов. Короче говоря, это — тот вид приватизации, при котором не деньги вкладываются, а собственность разбазаривается. И Маринич, с его прошлым крупного столичного руководителя, министра внешнеэкономических связей, дипломата, мог привести на белорусский рынок акций людей, которые готовы были бы вкладывать деньги в расчете не на немедленные, а на долгосрочные дивиденды. Во всяком случае, такие были шансы и такие, насколько я знаю Михаила Афанасьевича, были планы.
Арест Маринича должен был засвидетельствовать главное: старая белорусская номенклатура больше не будет активно играть на экономическом поле. Каждого, кто попытается проявлять наличие собственной воли, демонстрировать свою деловую инициативу, будут бить по рукам и если не сажать в тюрьму, как полного тезку М. А. Булгакова (вот ведь дьявольские совпадения!), то, по крайней мере, «опускать» иными способами, имеющимися в ассортименте тех, кто все еще удерживает власть.
Повторюсь — это всего лишь версия. Возможно, я не прав, и со страниц какой-нибудь солидной газеты последует менторский окрик: Федута, мол, если чего-нибудь не знаете, то не пишите ерунды, а придите и спросите! Но — у кого спрашивать? Власть молчит, как если бы ей язык урезали по всемилостивейшему высочайшему приказу. Приходится ограничиваться домыслами и вымыслами.
Тем паче, что в это же время тело относительно здравствующего М. А. Маринича благополучно пребывает в заключении, в то время как дело Маринича М.А. дописывается прокурорами и следователями иных ведомств.
Нам же, всем тем, кто уважает Михаила Афанасьевича и искренне желает ему здоровья и свободы, остается лишь пожелать, чтобы тело его крепло, а дело не пухло.
На том и закончим.