Ежи Гофман принадлежит к числу тех великих кинорежиссеров, кто создал славу польского кинематографа. Он родился 15 марта 1932 года в Кракове (Польша), в семье врача. В 1940 году он был вывезен в Сибирь и вернулся в Польшу только после Второй Мировой войны. В 1955 году Ежи Гофман окончил в Москве ВГИК.
Начинал как документалист, в этом качестве получил ряд престижных международных наград. Первый игровой фильм «Гангстеры и филантропы» в 1962 году получил государственную премию Польши. Среди его киношедевров — экранизации романов великой трилогии Генрика Сенкевича, мелодрамы «Прокаженная» и «Знахарь», при просмотре которых рыдало не одно поколение советских кинозрительниц. Последний фильм — экранизация романа Юзефа Игнация Крашевского «Древнее предание».
* * *
— Пан Ежи, когда легче было снимать фильмы — при коммунистах или сейчас?
— Раньше была цензура и были деньги. Сейчас нет цензуры и с деньгами намного труднее. Но все-таки наш кинематограф существует, и молодые снимают много — много дебютов. Причем снимается сначала, как у нас называют, «offовое кино» — очень дешевое кино, где и актеры, и группа зачастую работают без денег, рассчитывая, что деньги вернутся, когда картина будет готова.
Мы оказались сейчас в довольно типичной для стран переходного периода ситуации. Этот этап нормально развивающиеся страны прошли несколько десятков лет назад. Если, скажем, в Америке первые конгрессмены приходили в политику с фермы, от скотоводства, то их внуки и правнуки сегодня сознательно открывают большие фонды для поддержки науки и культуры и дают деньги творцам. Понятно, что если есть финансовые затруднения, и мы говорим о хлебе и зрелищах (древнеримский еще лозунг), то в первую очередь деньги направляются на потребности тела, а не духа.
Во-вторых, у нас в Польше пока нет законодательства, которое охраняло бы отечественную культуру, отечественный кинематограф, в частности. Такое законодательство существует во Франции, в других странах, где платится другой налог, если прокатчик показывает не американский, а отечественный фильм. Там и все американские фильмы должны печатать свои копии в стране, где идет прокат. Там налог и от рекламы в телевидении, и от каждого проданного билета в кинотеатр идет именно на потребности культуры. Я думаю, что такой закон будет и у нас, в Польше.
Но то, что мы называем рынком, касается не только продуктов, но и искусства. Сегодня, в отличие от времен ПНР, каждый художник должен думать о покупателе. Режиссер не может, снимая фильм, не думать о посещаемости кинотеатров. Я думаю, что это правильно.
— Вы сказали, что начинающие режиссеры снимают практически бесплатно. Но одновременно находятся деньги на гигантские исторические кинопроекты — Ваши фильмы «Огнем и мечом», «Древнее предание», «Quo vadis?» Ежи Кавалеровича…
— Деньги не находятся, мы их находим сами. В наших гигантских постановках государство почти не участвовало. Из моих фильмов и «Огнем и мечом», и «Древнее предание» (в первом случае — в основном, во втором — полностью) снимались на том кредите, который мы в частном порядке взяли в банке. И я, и мой копродюсер Ежи Михалик заложили наши квартиры, буквально все, что у нас было. Я заложил свой дом на Мазурах, Ежи — обе свои квартиры. Кроме того, в случае с «Огнем и мечом» внес большую долю пивоваренный завод «Окотим», а в финансирование «Древнего предания» вошло телевидение — но уже после того, как мы отсняли весь материал: они отсмотрели его и решили, что им нужен такой исторический сериал. Так что деньги не находятся — их находим мы.
— Но деньги вернулись?
— Деньги вернулись. Если бы они не возвращались, мы бы не брали кредита: ведь его нужно вернуть! В обоих случаях проходил специальный опрос, хотят ли зрители видеть такой фильм, и оказалось, что — да, хотят. И банки тоже финансировали такой опрос, потому что банки были заинтересованы в возврате денег.
— А на референдуме по вхождению Польши в Европейский Союз Вы голосовали за или против?
— Несомненно, за! Исторически Польша всегда была частью Европы, начиная еще с крещения. Гражданство Европейского Союза не только открывает нам границы, позволяет без виз учиться и работать во всех странах Европы, что важно для молодежи. Важно и то, что помимо взносов, которые мы будем вносить в бюджет Европейского Союза, мы будем получать оттуда гораздо большие дотации. Это и на строительство автострад, и на экологию, и на культуру, и на сельское хозяйство. Было бы желание использовать эти деньги! Быть вне Европейского Союза — быть на задворках европейской цивилизации, и большинство народа это поняло.
— Вы сказали, что возможны и дотации на культуру. Каким образом они выделяются?
— Следует учитывать две вещи. Во-первых, мы вынуждены в нашем национальном законодательстве ориентироваться на другие европейские страны, которые в своем бюджете определенный процент предусматривают на культуру. Во-вторых, если у нас есть обоснованный проект (допустим, кинематографический), чтобы сделать большое и значимое национальное культурное произведение, мы можем получить специальные дотации из Брюсселя. Нужно лишь обосновать, почему это нужно. Никакая, скажем так, «криминалка» шансов на дотации иметь не будет. Но серьезный проект обязательно поддержат.
— Вы экранизируете национальную классику. На постсоциалистическом пространстве классику почти не читают. Учителя просто жалуются.
— Вы правы. Но в России отнюдь не отреклись от классики в кино: Соловьев опять снимает классику, «Анну Каренину»; Бортко снял «Идиота» — и он имел успех! Появление на экранах всех моих фильмов по Сенкевичу, как и «Древнего предания» по Крашевскому вызвали рост тиражей изданий этих книг. «Огнем и мечом» вызвало двенадцать разных переизданий, «Древнее предание» — семь. Получается обратный процесс: люди возвращаются к классике через кинематограф. Так вернулись не только к Сенкевичу или Крашевскому — вернулись к Жеромскому.
Впрочем, «Древнее предание» — не типичное явление, потому что это не экранизация в полном смысле этого слова. Крашевский, написавший сотню романов, по своему таланту, конечно, не равен Сенкевичу. И если я Сенкевича экранизировал буквально, то первая попытка написать сценарий по «Древнему преданию» закончилась провалом. Но в романе Крашевского есть шекспировская тема любви, тема князя и его жены, языческих обрядов, которые мне показались неимоверно интересными. И, вторично приступая к сценарию, мы не поставили перед собой цель экранизировать все буквально, а взяли несколько мотивов, дополнив сюжетными линиями из польских легенд и преданий.
— А почему Вы решили экранизировать именно «Древнее предание»?
— Сразу же после экранизации «Потопа», в 1976 году, когда нельзя было даже думать об экранизации «Огнем и мечом», я решил экранизировать этот роман в первый раз. Здесь очень много связано с моим детством. Я был вывезен в Сибирь вместе с родителями, дедом и бабушкой, когда мне было восемь лет. По тринадцатый год жизни я жил вначале в Новосибирской области, а затем в Алтайском крае. Там, где каждая книга на польском языке была событием, а зачитанные книги переписывали карандашом, я прочел «Древнее предание», и оно осталось в моем детском воображении навсегда. В 1976 году я впервые написал сценарий, который потом пошел в мусорную корзину. А когда появился большой интерес к «Гарри Поттеру», к Толкиену, к нашим авторам, которые писали такого типа книги…
— Фэнтези?..
— Причем, как к кино, так и к литературе. Ведь вспомните: «Гарри Поттера» и Толкиена сначала начали читать, а уже только потом смотреть. Я подумал, что у нас есть свой славянский Толкиен — Крашевский. И решил снять эту картину.
— Что Вы снимаете сейчас?
— Сейчас я готовлю документальный фильм об Украине. Три серии по 40 минут, которые будут говорить о судьбах Украины от Владимира Святого до сегодняшней действительности. Материал огромный, неимоверно интересный. Моя покойная жена была киевлянка, у меня в Киеве очень много друзей. Кроме того, картина, которой так боялись и в Польше, и на Украине — «Огнем и мечом» — была встречена очень хорошо в обоих странах, имела прекрасные отзывы зрителя. И я решил снять фильм об Украине.
— А читали ли Вы российские рецензии на этот фильм? Меня поразила одна из них: солидная дама-критик, говоря об «Огнем и мечом» и о «Пане Тадеуше» Анджея Вайды, очень обиженно написала — «Почему это польских гениев потянула на экранизацию антироссийской классики?!»
— Вся трилогия Сенкевича вышла в свет в царской России со штампом: «Допущено цензурой»! Так что ничего антироссийского там нет. В чем антироссийскость «Огнем и мечом»? В том, что я показал время, когда Сечь, когда Украина не была российской? Так она и сейчас не российская! Меня не интересуют люди, которые, несмотря на свой талант, являются националистами или шовинистами, украинскими или какими-нибудь другими. Я снимаю свои фильмы для нормальных людей. А нормальные люди этот фильм приняли хорошо. Когда оказалось, что Солженицын в своем сознании великоросс, меня по-прежнему интересует его литературное творчество, а политические бредни мне не интересны. Потому что будущее мира может быть основано только на взаимном уважении и взаимопонимании. А взаимопонимание наступает только через взаимное познание. Без толерантности существовать нельзя. И если я появляюсь в географической среде, где люди ходят так, а не иначе, и от меня требуется соблюдение их обычаев, я буду это делать — это абсолютно нормально. Но до этого нужно дозреть.
Я не верю в дружбу народов. Я верю в дружбу человека с человеком и любовь мужчины к женщине. И то, через что трудно перешагнуть, скажем, моему поколению, совершенно по-другому воспринимает молодежь. Их уже мало волнует то, что было лет сорок — пятьдесят тому назад. Их интересует, кто ты такой. Порядочный человек — они тебя так и воспринимают, негодяй — иди туда, куда … не скажу.
Конечно, и среди молодых есть разные люди. Чем беднее среда, в которой вырастают молодые люди, тем проще они поддаются любому популизму. Гитлер пришел к власти во время кризиса, так же и Муссолини. Большевики пришли к власти, когда Россия устала от войны, и выиграли от того, что в определенный момент бросили в народ определенные лозунги, из которых ни одного не выполнили. Дали крестьянину землю — и через короткое время ее отняли, сказали «Долой войну!» — и заменили империалистическую войну гражданской, которая тоже принесла колоссальные людские потери. А лозунг «Грабь награбленное!» привел к абсолютному неуважению святого права частной собственности. А если нарушено право частной собственности, нарушено также уважение людей друг к другу.
Но из этой науки сегодняшние популисты тоже извлекают уроки. Обещать ведь можно многое — пока ты в оппозиции. А потом?
— Рост популярности Анджея Леппера Вас не пугает?
— Пугает, это понятно. Но если экономика пойдет вперед, если начнет падать безработица, то и его популярность будет падать. И если даже Леппер придет к власти, то сам факт нашего пребывания в Европейском Союзе не даст ему все перевернуть вверх тормашками. А в течение года или двух народу станет все понятно, кто есть кто. Не исключено также, поскольку лишь корова не меняет своих убеждений, что и Леппер уже не такой, каким он был два-три года назад. Увидим, увидим… У нас уже была ситуация, когда президентом чуть не стал шарлатан, приехавший из Канады. Он даже проиграл только во втором туре Валенсе.
Через это тоже нужно пройти. Маленький ребенок, когда растет, имеет шанс дотронуться до раскаленного железа. Да, больно — но больше он не будет этого делать никогда. А тот, кто ни разу в жизни не дотронулся, иногда дотрагивается слишком поздно для себя.
— О существовании белорусского кинематографа Вы знаете?
— Очень немного. Знаю, что и в советское время в Минске была студия, на которой я снимал «Потоп» — и организационно все было в полном порядке. Снималось большое количество фильмов, но не было периода «большого кинематографа». Мы говорили о феномене грузинского кино, об украинском кино — Параджанов, Ильенко, о литовском кино. Но, например, никогда не выделялся особо армянский кинематограф. И в Беларуси никогда не было великого кинематографа. Но это не означает, что его никогда не будет.
— А за российским кинематографом Вы наблюдаете?
— Я по-прежнему езжу на кинофорумы. В последний раз я был в Ханты-Мансийске, где фестиваль проводил Сергей Соловьев. Было много хороших дебютов. Хорошее впечатление произвело «Возвращение» Андрея Звягинцева — и не только. Но я не кинокритик, я не даю своих оценок чужим фильмам, потому что воспринимаю их как кинозритель. Жизнь научила меня одному: я никогда не скажу, что это хорошо или плохо; я скажу лишь, что мне это нравится или не нравится. Но если мне нравится, это совсем не означает, что это хорошо. Я слишком помню высказывания великих идеологов, которые объясняли, что такое правда, а что такое — маленькая правденка. И я никогда не отважусь этого делать.
Связи с кинематографом России, который я считаю очень большим кинематографом, я поддерживаю. Там очень много талантов. В последнем моем фильме оператором был покойный Павел Тимофеевич Лебешев, корифей операторского искусства России; у меня снимались Александр Домогаров и Марина Александрова, снимался украинец Богдан Ступка. Я поддерживаю эти связи, потому что я сам — ВГИКовец. Кино — самый интернациональный вид искусства, как и музыка и живопись. Во всем мире снимаются актеры из разных стран, и англичанам никогда не придет в голову спросить, почему на ту или иную роль пригласили француза. Это нормально!
— Вы снимете «Украину» — и что потом?
— У меня есть определенные мечты. Я хотел бы снять фильм о своем пребывании в Сибири. Но это дорогое кино, потому что всю группу нужно будет продержать в Сибири, по крайней мере, половину весны, зимы и лета, чтобы показать всю жизнь сосланных. По крайней мере, восемь месяцев. Это большие деньги, и мне трудно сказать, удастся ли мне их организовать. Есть еще несколько проектов, но все будет зависеть от целого ряда условий. Во-первых, экономических. Во-вторых, когда я закончу «Украину», мне будет семьдесят три года. Энергии во мне еще много, я шесть — семь лет еще хотел бы поработать. Но нужно знать, когда следует уходить с ринга. Я бы не хотел уйти с ринга после нокаута.