…само время отсылает к этой ситуации — лицом к лицу с другим.
Э. Левинас
«Нынешний государственный курс, касается ли это образования, экономики или политики, не имеет будущего…» Что значит это, столь часто произносимое аналитиками, оптимистическое утверждение? Спросим иначе: откуда оно произносится? Сделаю предположение: оно просто не договорено до конца, его следовало бы завершить так: (…) если смотреть на Беларусь глазами европейцев или американцев. Иначе говоря, такой государственный курс не смог бы долго продержаться в Европе или Америке. Но поскольку он устоялся в Беларуси, мы можем говорить о том, что временем Беларуси является именно белорусское время, т. е. определенная, местная версия отношения прошлого, настоящего и будущего тех или иных политических, экономических, культурных процессов.
Время, будучи всегда каким-то — местным, или временем данного положения дел, а не как таковым (1), — и имея интерсубъективную структуру, т. е. с необходимостью предполагая участие меня и Других в данных положениях дел (2), оказывается, таким образом, измерением видимого мира как мира нашей совместной и индивидуальной повседневной жизни. Исходя из сказанного, нам и хотелось бы осуществить свой маленький эксперимент со временем, полагая, что время живет не своей собственной, а нашей жизнью.
Эпизод 1. О течении времени в Европе: борьба за время в Германии
То, что время и отношения с ним не являются чем-то самопонятным не только в Беларуси, можно увидеть на примере конфликта со временем в сегодняшней объединенной Германии. Начать разговор о времени в Беларуси издалека вынуждает нас надежда, что где-то со временем все-таки дела обстоят лучше, что не исключает наличия там временных проблемных ситуаций. Об одной такой ситуации и возможных реакциях на нее и пойдет речь в этом эпизоде.
Конец этого лета принес Германии массовые волнения и протесты. Местом их локализации стала Восточная Германия, а причиной — планируемые правительством реформы на рынке труда, носящие название «Хартц-IV» (Hartz-IV). Эти реформы направлены на пересмотр системы государственных выплат пособий по безработице и социальной помощи в направлении значительного уменьшения общей суммы выплат. Последствия этой реформы в наибольшей степени затронут Восточную Германию, поскольку уровень безработицы там на порядок выше, чем в Западной Германии.
Массовые демонстрации в Восточной Германии вызывали и вызывают противоречивые оценки журналистов. Эти оценки демонстрируют, что значительная часть западноевропейцев не может или не желает признать позиции Другого, в особенности если эта позиция оказывается увязанной с их собственной. На самом же деле за таким положением вещей скрывается завуалированная игра на стороне собственных интересов, предполагающая отношение к партнеру не как к равному себе игроку, а как к немой и анонимной фигуре игрового поля.
Эта фигура должна быть априори довольна и благодарна тем, кто ее передвигает; и как только фигура начинает претендовать на права игрока (что чаще всего вытекает из ответственности за те права и обязанности, которые ей вменили без ее согласия), «единственный правый» игрок начинает занимать наступательную позицию. Иначе говоря, когда оказывается, что Другой был втянут в игру, в которой заранее был обречен проиграть. Но как только выясняется, что он не согласен на запланированный проигрыш, Ведущий игрок собирает свои выигрыши и выходит из игры.
Итак, Восточная Германия не оправдала надежд Западной, так много сделавшей для нее, и получила вместо благодарности пощечину. То, что жители Восточной Германии хотели, но не были готовы к той помощи, которую оказала ей ее «другая половина», осознают лишь немногие. В частности, Гельмут Шмидт, некогда канцлер ФРГ, считает, что ошибочными были не приватизация государственных предприятий, а методы и темпы приватизации, поскольку восточные немцы ни финансово, ни морально, ни профессионально не были к ним готовы, чем и воспользовались их новоиспеченные помощники, скупив эти предприятия; второй ошибкой было автоматическое перенесение законодательных актов Западной Германии в Восточную, которое привело к тому, что восточные немцы оказались не в состоянии конкурировать с западными в принятии решений как на высшем уровне управления (министерств), так и на всех остальных уровнях — в силу отсутствия у них достаточных знаний относительно регулирующих механизмов, специфичных для Запада.
В таком случае, винить восточных немцев в том, что они разочаровались в «демократии», по меньшей мере, нечестно: политики и чиновники играли в свою игру на повышение, пользуясь неосведомленностью партнеров о правилах игры. Согласно Шмидту, эта игра продолжается и сегодня, поскольку необходимость предложенной реформы не получает должного разъяснения, как и до сих пор не получили должной оценки все те положительные преобразования — а они все же имели место, — которые произошли в Восточной Германии.
Иными словами, восточным немцам не хватило времени для усвоения правил игры — не в силу каких-то их «природных» недостатков, а в силу различия в течении и темпах времени в Восточной и Западной Германиях. Чем с успехом воспользовались и продолжают пользоваться западные политики и менеджеры высшего звена. Восточной Германии необходимо время, которое бы измерялось не темпами экономического роста Западной Германии, а своими собственными темпами освоения привносимых с Запада новаций. Время Восточной Германии было просто похищено Западной, в результате чего восточные немцы вывалились из времени: возвращаться назад, здраво размышляя, смысла не имеет (зарплаты и пенсии в сегодняшней Восточной Германии на порядок выше, чем во времена ГДР), двигаться вперед невозможно — такое движение будет отставанием по существу.
Однако время очень сложно обмануть — оно само замедляет свой ход, если становится предметом коварного перераспределения. И реформа «Хартц-IV» показательна именно в этом смысле, поскольку в той мере, в которой касается уровня социальной защиты, возвращает немцев в прошлое, хотя, заметим, не восточных немцев — их гэдээровское прошлое оказалось далеко позади (хотя, опять же, им это еще необходимо понять), — но именно западных.
Эпизод 2. Время и времена в Беларуси: обратить внимание на время, чтобы ладить с ним
Как же течет время в Беларуси? Очевидно, что неровно и, по всей видимости, распределяется сразу по нескольким каналам. Но, что самое неприятное, мало кто понимает, сколько опасностей таится в сложившихся в Беларуси взаимоотношениях со временем.
В Беларуси мы имеем, по меньшей мере, несколько временных потоков. Один поток времени берет свое начало в великой реке Идеологии СССР (именно Идеологии, поскольку время СССР было насквозь и изначально идеологично). Его идеологическое наполнение таково: определяющим является Будущее, которое настолько прекрасно, что уже сегодня струящийся из него свет должен затмевать всякое видение — как настоящего, так и прошлого. Идеологическое время СССР — это, таким образом, прежде всего, время некоего грядущего Золотого века, прелести которого позволяют справиться с отбрасываемой им тенью на настоящее, т. е. не замечать проблем и трудностей, и, с другой стороны, все заново и заново пересматривать прошлое, исходя из предположения, что раз уж в будущем Золотой век, то и прошлое должно некоторым образом ему соответствовать.
Мы не будем затрагивать здесь вопроса, какими средствами поддерживался в Советском Союзе миф о Золотом веке. Важно другое: данный миф хорошенько поистрепался ко второй половине 50-х. Однако даже в своем истрепавшемся виде он продолжает существовать по сей день, поскольку тем, за кого всю жизнь видел Большой Брат, сложно жить с широко открытыми глазами. Освобожденный от Взгляда Большого Брата телевизионный экран произвел на растерянных жителей бывшего Советского Союза такое устрашающее впечатление, что многие из них надолго, если не навсегда, прокляли свою способность видеть и погрузились в состояние страха перед настоящим. Время для них автоматически повернулось вспять: Золотым веком оказалось Прошлое Взгляда большого Брата, т. е. Взгляд, принадлежащий прошлому, но все еще обещающий будущее.
Такое течение времени находилось с самого начала и продолжает находиться сегодня в столкновении с тем временным потоком, который берет свое начало в Истории Европы. Просачиваться этот поток к нам начал во все ту же вторую половину 50-х и первоначально вызвал эстетическую реабилитацию настоящего. Фильмы таких режиссеров, как К. Муратова, М. Хуциев, Г. Натансон, репрезентировали особое настроение отказа от будущего с его широкомасштабными планами и революционными целями ради острого переживания непреходящего настоящего момента. Это настоящее перешло из области мифологизированного социального (в котором находилось в глубоко подавленном состоянии) в область эстетизированной личной жизни. Сменился, таким образом, не только вектор, но и содержание времени: на смену планов партии пришли «короткие встречи», неповторимые интимные истории, первые попытки оценки своих и чужих поступков изнутри самих межчеловеческих отношений. Именно поколение шестидесятников принесло совершенно иное переживание времени, которое, с одной стороны, было сконцентрировано в настоящем, с другой — начало постепенно переосмысливать из перспективы этого настоящего прошлое и будущее.
Не будь этой «скромной» работы, вряд ли бы 10 лет спустя начал свои медитации о времени поэт уже следующего поколения — Иосиф Бродский, для которого время приватного поэтического переживания приобретает совершенно отчетливые очертания публичности европейской истории и современности, европейского и русского мифотворчества и социального бессознательного.
Пожалуй, этот третий вариант течения времени оказывается самым продуктивным, однако и самым сложным в своем присвоении; по существу, это время интеллектуальной жизни постсоветского пространства, которое характеризуется, прежде всего, своими экспериментами со временем. К тому же, что очень важно, это время, течение которого опережает его понимание, поскольку участие в данном эксперименте Европы, которое совершенно оправдано и необходимо, непременно ускоряет его течение. В результате, время оказывается неминуемо утраченным, наподобие того, как это имело и имеет место в Восточной Германии; утраченным, поскольку неотрефлексированное время, которое можно проинтерпретировать как неосознанное стремление к процессуальности и интенсивности западной жизни как таковой, не может сопровождаться соответствующим ускорением жизни экономической и политической. Это не значит, что интеллектуалам — от художников до менеджеров образования — нужно оставить свои эксперименты; это значит, что они должны сопровождать свои эксперименты пояснениями, рефлексиями, комментариями, предназначенными не только для тех, кто принадлежит их кругу.
Более того. Именно с такого рода экспериментов может начаться изменение течения времени и в других сферах жизни, поскольку подобные эксперименты в той или иной степени сочетают в себе местные переживания с чужими стандартами и представлениями и дают самые разные версии подобного взаимодействия. Однако течение экспериментального времени не переносится автоматически на все остальные времена. Различные потоки времени нуждаются в согласовании, точнее, во времени для такого согласования; это значит, что с необходимостью возникает еще один, четвертый поток времени, который и оказывается самым решающим.
Описывая ситуацию с советским и постсоветским временем, мы автоматически имели в виду Беларусь и — все-таки — «автоматически» мимо нее промахивались. Потому что наряду со временем страха за будущее как оборотную сторону ностальгии по СССР (1), временем своего приватного настоящего, восходящим к опыту шестидесятников (2), временем-экспериментом, имеющим тенденцию опережать самое себя (3), и временем Х, которое необходимо для сопротивления неоправданному, но неизбежному (!) ускорению времени, в Беларуси начало формироваться новое мифологическое время. Его знакомые всем метки: 1994, 1944 и теперь уже, увы, 2004 — магическая игра четверок…
Непредсказуемость течения этого времени связана с тем, что в его поток впадает время 1 и отчасти время 2, тогда как время 3 образует свой самостоятельный поток. Это, как кажется, время тотального запаздывания: оно de facto опоздало по отношению ко времени 1 и de jure не успевает за временем 2, поскольку это, последнее время таково, что ускользает от любого внешнего вмешательства. Это время, однако, может великолепно накладываться на время Х, поскольку, будучи мифологическим (в бартовском понимании этого слова), оно существует только за счет того, что паразитирует на всем, что только «попадает ему под руку», — и тем самым может выполнять консолидирующую функцию всех сразу потоков времени. И когда ему это удается, например в момент столкновения различных потоков друг с другом, а также в ситуации отсутствия других убедительных версий времени Х, оно становится абсолютно неуправляемым и все же — поскольку оно является мифологическим — постоянно воспроизводимым.
Критикуя сложившуюся в Германии ситуацию, Гельмут Шмидт отдает должное нынешнему канцлеру Германии, решившемуся на проведение непопулярной реформы. Однако при этом он призывает занимать не оборонительную, а объяснительно-аргументативную позицию. Понимание, которому не было места и которое привело к похищению восточно-немецкого времени, должно выполнить свою функцию времени Х теперь. В противном случае время снова будет упущено.
В ситуации Беларуси мифу Власти тоже должно быть противопоставлено понимание и оценка действительной, а не мифологической белорусской ситуации, со всеми плюсами и минусами, перспективами и трудностями. Сделать это при нынешнем стечении обстоятельств далеко не просто. Вернее, вопрос о том, как это сделать, — предмет разговора, выходящего за пределы данных размышлений.
Эти размышления преследовали другую цель: призвать интеллектуалов задуматься над временем, которое представляется многим из них чем-то самим собой разумеющимся и обещающим быстрые перемены в лучшую сторону. Никаких перемен время в Беларуси не обещает, потому что оно, будучи временем, на это просто не способно, а также потому, что чаще всего оно ускользает от того, кто не хочет иметь с ним дела, — чтобы отдаться в руки тому, кто и так держит все в своих руках.
Ольга Шпарага
02.12.04Другие публикации автора