17-й тезис

17-й тезис

«Очевидности», которые Юрий Шевцов стремится донести до аудитории «Русского журнала» касательно возможности революционного сценария в Беларуси («Нефть вместо революции. „Оранжевая угроза“ и будущее СНГ: взгляд из Минска», 04.03.05), не были бы столь очевидны и самодовлеющи, если бы не подпирались резонерским дискурсом власти. Другими словами, перед нами не столько позиция г-на Шевцова, сколько серия обывательских предрассудков, доведенных до кондиции официально одобренных. В сущности, это и есть белорусская идеология — проект, провалившийся в своей теоретической части, но состоявшийся в части практической. С отдельными ее положениями можно ознакомиться посредством любого «национального» медиаисточника, хотя набор наводящих вопросов «РЖ» придает интервью Шевцова известное синоптическое единство. Получается нечто вроде краткого справочника по «белорусской модели».

Справочники подобного рода нередко составляются в соответствии с определенным жанровым каноном — в форме вопросов и ответов, смонтированных таким образом, чтобы, с одной стороны, создать впечатление всестороннего охвата предмета, а с другой — иллюзию содержательного диалога. В лице «РЖ» пропагандист «белорусского образа жизни» Ю. Шевцов имеет вполне удобного собеседника, который предлагает к рассмотрению определенный перечень возможных «революционных» угроз, адресуемых «стабильной и процветающей» Беларуси, и легко удовлетворяется однозначными ответами. В момент, когда все угрозы-вопросы получают свои демагогические резюме, бдительность предположительно встревоженной аудитории должна быть усыплена. Наступает эйфория и полное успокоение.

Для наших читателей хотелось бы предложить повторную медитацию с тем, чтобы они — вслед за Шевцовым и «РЖ» — также успокоились.

1. «Никаких принципиально новых элементов в политике США по отношению к Беларуси не появилось. Руководство США и других западных стран и раньше резко высказывались относительно Беларуси. Ответные высказывания и действия Беларуси бывали не менее резкими».

Сегодня можно говорить о том, что эпоха дипломатических скандалов миновала, и это, в частности, означает повышение статуса «белорусского вопроса» в западном политическом дискурсе. Если ранее, скажем пять лет назад, претензии США к Беларуси выдвигались преимущественно на уровне дипломатических миссий, то сегодня описываемый вопрос стал предметом рассмотрения в Белом доме. И если пять лет назад американские политологи не воспринимали Беларусь в качестве самостоятельного субъекта, то сегодня лишь единицы из них продолжают осмысливать ее как «странный» аппендикс России. Наконец, заключение г-на Пургуридеса, американский «Акт о демократии», программа ЕС в отношении нашей страны плюс различного рода «сопроводительные меры» (действующие и предполагаемые) — зримое свидетельство того, что период традиционных «резких высказываний» завершился. Это, с другой стороны, подтверждается и действиями белорусского режима, который, не ограничиваясь «резкими высказываниями», ввязался в полноценную (и затратную) «информационную войну» на два фронта.

По всей видимости, нужно действительно обладать замкнутым слухом и зрением, чтобы не обращать внимания на изменения, происходящие в последнее время в описываемом «секторе». В чем здесь обрести успокоение? В специфическом подлоге, который незаметно предлагает совершить Ю. Шевцов: все реальные и воображаемые угрозы, исходящие из внешней среды, видимо, необходимо упростить, редуцировать до военной угрозы. На фоне этой воображаемой угрозы все прочие угрозы кажутся несущественными, а поскольку военное вмешательство НАТО кажется маловероятным, то нам вообще извне ничего не угрожает. Такой вывод, впрочем, возможен лишь на условиях совершенной нечувствительности к состоянию этого «извне». Реальная возможность санкций, трансформаций торгового режима, обусловленных грядущим вступлением России в ВТО или определенными мерами ЕС, — это ли не угрозы? «Стабильность и процветание» — это «когда нет войны». Вот одна из осевых формул белорусского агитпропа.

2. «То, что вы называете „революционными технологиями“, противники А. Лукашенко пытаются применить в Беларуси с момента его прихода к власти. Все последние политические кампании оппозиции были выстроены по тем же стандартам, что и кампании в Грузии и Украине, но закончились неудачами. Более того, по-моему, именно в силу штампованного, стандартизированного применения этих технологий в Беларуси оппозиция сейчас ослаблена до такой степени, что оказалась на грани перехода на „диссидентский уровень“.

Похоже, автор искренне не желает понимать «случаев» Грузии и Украины, равно как — в известной степени — и случая Беларуси. Все дело в том, что техники и технологии (если кто-то не знает, в чем они состоят, то тем лучше: такие вещи не следует популяризировать), которые применялись грузинской и украинской оппозицией, в Беларуси не использовались никогда, причем, именно примеры последних революций дали возможность это обстоятельство некоторым образом осознать. В сущности, белорусская оппозиция до сих пор не выстраивала никаких революционных сценариев и не реализовывала их. Все ее действия сводились к участию в выборах (отказу от участия в них) и набору протестных акций, привязанных к тем или иным «частным» вопросам. Однако власть сама дает некоторые подсказки своим политическим противникам — реальным и потенциальным. Некоторые из этих подсказок истинные, другие фиктивные.

Истинной, например, является отсылка к «воле народа» как абсолютному источнику легитимности. И коль скоро «оцифровка» этой воли ЦИКом при наличии соглядатаев от СНГ воспринимается как субститут, заменитель самой воли, то толпа на площади — как чистый субстрат, ее высшее воплощение. Этим вполне «постсоветским» обстоятельством и воспользовалась оппозиция в Грузии и Украине. Вообще говоря, одной из существенных новаций «революций флоры» в противовес традиционным «революциям фауны» (насильственное или полунасильственное свержение режима) стало массовое использование флэш-акций как специфического способа дискредитации официозных медийных посланий. Когда, например, уличный карнавал пытаются интерпретировать на Т V как нечто, с одной стороны, несущественное, а с другой — как представляющие угрозу стабильности (на БТ все оппозиционные акции всегда представлены как «малочисленные», но — парадоксальным порядком — как «угрожающие»), то этому либо перестают верить, либо хотят это проверить (примкнуть к «празднику непослушания»).

Ложной подсказкой является ссылка на «диссидентский уровень». Партии — коль скоро они партии — как правило, переходят не на уровень диссидентства, но на уровень подполья. Это, в частности, означает, что партийная ротация, как справедливо замечает Сергей Паньковский, происходит не в пользу публичных и отчасти лояльных ораторов, но в пользу деятельных функционеров, не рассчитывающих на те или иные «поблажки» власти. Словом, даже «ложную» подсказку можно воспринять адекватно: если власть сама настаивает на том, что никаких, кроме революционных, изменений в Беларуси быть не может, то так тому и быть. Власть сама указывает массам революционный маршрут. Лукашенко хотелось бы, чтобы оппозиция превратилась в группу разрозненных диссидентов, но здесь, что называется, никогда не говори никогда. Опыт известных событий в Чехословакии говорит о том, что даже диссиденты могут способствовать социальным трансформациям. Тут, в общем, никакого успокоения. Никогда власть не обретет успокоения. В крайнем случае, сама изведет себя подозрениями.

3. «Но разве раньше такие же некомпетентные люди не доказывали, будто „диктатура в центре Европы“ не может быть долговечной, экономика, не прошедшая через шоковую терапию, не может быть эффективной…».

В строгом смысле белорусская диктатура находится в детском возрасте. До того мы имели дело с: а.) республикой в составе СССР; б.) парламентской республикой; в.) президентской республикой с формальными признаками демократии. Насколько я понимаю, последний вариант, переживая определенные мутации, просуществовал примерно 8 лет и был трансформирован в диктатуру со всей ее классической атрибутикой (вождизм, тотальная пропаганда, попрание конституционных прав и свобод, репрессии, отсутствие механизма смены политических элит, концентрация всех типов символического и реального капиталов в руках ограниченной группы и пр.). Все эти социально-политические трансформации — а некоторые из них можно полагать революционными — происходили на наших глазах. Так что не вполне понятно, о какой «долговечности» идет речь.

Касательно шоковой терапии. Многие «некомпетентные люди» говорили вовсе не о том, что экономика обязательно нуждается в шоковой терапии, но о том, что экономика, лишенная реформ и модернизации, является неэффективной. «Белорусский» способ производства при известных константных условиях может существовать довольно долго — как, например, «кубинский» или «северокорейский», — но все они не являются эффективными. Здесь важно принимать смысл термина «эффективность», вовсе не являющегося эквивалентом понятий «долговечность» или «устойчивость». Концепт эффективности принуждает нас смотреть на наши достижения под углом затрат. Это, в частности, касается энергопотребления, являющегося оборотной стороной белорусского экономического роста. «Если же сравнить затраты энергии, необходимые для производства единицы продукции у нас и в западных странах, — напоминает процессор Георгий Лепин, — то окажется, что у нас эти затраты в 5-8 раз выше». Или же: если 16%-й промышленный прирост в Беларуси был обеспечен 60%-м увеличением кредитования, то речь, разумеется, о неэффективной экономике. Когда г-н Шевцов займет кому-нибудь 600 у. е., а назад получит 160 у. е., то он, возможно, поймет суть проблемы.

4. «Европа, пока не примет европейскую конституцию, скорее всего, будет уклоняться от вовлечения своей пока еще очень неустойчивой объединенной политической системы в крупные внешние конфликты… А белорусская революция — это крупный конфликт».

Европа осмысливается совсем уже мифологически — на манер гомеровского циклопа, который, ощупывая овец, конечно, не может одновременно убивать хитроумного Одиссея. Но Европа — не циклоп. Однажды она была вовлечена в серьезный конфликт на Балканах и одновременно в решение нормативных и других проблем интеграции (скажем, готовилась к введению единой валюты). Что касается, белорусского режима, то он, похоже, действительно превращается в одноглазого циклопа, который — если будет продолжать слушать только себя — утратит и последний глаз.

5. «Россия не обладает никакими рычагами воздействия на Беларусь».

Если не принимать в расчет «нефтегазовый рычаг» (о котором, Шевцов, впрочем, говорит ниже — применительно к СНГ), то остается проблема белорусских векселей, аккумулируемых российскими банками, или вопрос «мощного» товарооборота, который все время оборачивается проблемой отрицательного торгового сальдо. Не обладать рычагами воздействия и не стремиться воспользоваться ими — два различных типа бездействия. Строго пропагандистский вариант мошенничества. Следите за губами: мы говоримё «Россия не влияет» — и мы говорим «Россия не обладает рычагами влияния».

6. «Оппозиция раздробленна, ориентирована на разные внешние силы и вряд ли может быть консолидирована». К данному утверждению подверстываются тезисы о непопулярности оппозиции в массах, отсутствии весомой социальной базы и пр.

Действительно, белорусская оппозиция переживает не лучшие времена, однако этот трюизм следовало бы оценить в аспекте возможности революционного действия. Для сильной и консолидированной оппозиции — наподобие американских демократов или немецких христианских демократов — нет никакой необходимости прибегать к революционным акциям, поскольку она непосредственно влияет на принятие политических решений, а также располагает возможностями для обмена оппозиционного статуса на прямо противоположный. Словом, носителем революционного действия обычно является не сильное большинство, но слабое, как правило, неконсолидированное меньшинство. При этом меньшинство не столько стремится преодолеть власть в смысле «силы», «влиятельности» или «популярности», сколько нащупать ее слабые точки и — в соответствии с известным постулатом революционной теории — нанести удар в нужном месте и в нужное время. Это, в частности, означает: не организовывать региональную фронду, но действовать «от центра». «Топическая» схема, на которую, по своей видимости, опирается причастный геополитике Шевцов (обширная социальная база, поддержка регионов = революция в центре), не вполне адекватна. Обычная схема революции выглядит иначе: Зимний дворец — Петербург — Москва — регионы (которых революционные волны достигают не сразу). Майдан Незалежнасти — Киев — регионы, но не: Западная Украина — Киев — другие регионы.

И вот — «канонической» пример. Если верить историкам (например, Ричарду Пайпсу), в момент, предшествовавший февральской революции 1917 г., царское правительство выглядело довольно сильным: в его распоряжении находилась многочисленная армия, жандармерия, полицейские силы, и господствовало мнение, что это правительство все контролирует и широко поддерживается населением. Наконец, определенные успехи в войне (в частности Брусиловский прорыв), в некотором смысле сопоставимые с успехами белорусского режима в войне информационной («спутниковый» прорыв вовне). С другой стороны, оппозиция — довольно слаба, раздроблена, лишена даже призрачной надежды на консолидацию и раздираема внутренними противоречиями. На общем фоне наиболее внушительно выглядят социалисты Керенского («социал-предатели», по Ленину), меньшевики (серьезно организована работа в крупных промышленных центрах), эсеры (лучше других организована работа в регионах). В общем, сразу и не поймешь, почему в итоге именно большевики сумели повернуть ситуацию в свою пользу (вопрос для белорусской оппозиции). Быть может, они опирались не столько на «объективную ситуацию», сколько на «технологии»?

Ретроспективно может показаться, что украинская оппозиция была чрезвычайно консолидирована, сплочена, популярна в массах и пр. Однако, это ее финальное, собственно революционное состояние, когда вопрос «предпочтения» ставится в предельных терминах. Количество кандидатов в президенты (26!) — что называется, хороший показатель состояния оппозиции накануне первого тура выборов в Украине. То же самое верно и в отношении Грузии. Короче говоря, очень редко в подобных ситуациях (которые часто квалифицируются как «революционные») побеждает самый «сильный» и «популярный». И, собственно говоря, разве Беларусь образца 1994 г., т. е. перехода от парламентской к президентской форме правления, не является примером того же рода?

7. «Белорусская оппозиция в той своей части, где речь не идет о людях из окружения Лукашенко, лично обиженных на него за отстранение от власти, состоит из двух основных идеологических групп: националистов и либералов».

Обратите внимание на радикально амбивалентный образ оппозиции в репрезентации Шевцова. С одной стороны, оппозиция раздроблена и «ориентирована на разные внешние силы», с другой же — относительно однородна (целиком правая — националисты и либералы) и ориентирована на одну внешнюю силу (Запад). Куда же подевались коммунисты и социал-демократы, которые, предположительно, могут ориентироваться на Россию? Разумеется, здесь мы имеем дело с сознательным замалчиванием, ибо если проговорить «все», то предлагаемые Шевцовым лубочные зарисовки будут омрачены некоторой комплексностью происходящего. Например, у непосвященного читателя может возникнуть вопрос: как так получилось, что весь политический спектр оказался в оппозиции к Лукашенко? Или: почему у действующей власти нет точек соприкосновения ни с одной из политических программ?

8. «Против оппозиции действуют глубинные стратегические факторы. По-моему, основной из них — полная неприспособленность главных оппозиционных идеологических комплексов к белорусским реалиям».

Весьма своеобразное представление о «стратегических факторах». И вообще: какие идеологические комплексы полностью приспособлены к реалиям? Быть может, тот комплекс, который проповедует Шевцов? В строгом смысле ни один из политических проектов не может быть совершенно адекватным «реалиям» — потому-то мы и говорим о политических проектах и политическом проектировании. Потому-то в демократических обществах подобные проекты находятся в состоянии публичной конкуренции. В чем, собственно, состоит подлог? В том, что власть, по Шевцову, излагает «приспособленное», оппозиция же — строго «неприспособленное». Этот постулат следовало бы переписать следующим образом: власть пытается ужать белорусские реалии до собственной картины мира, в то время как оппозиция этой возможности лишена. Или так: у власти нет никакой политической программы, за которую она могла бы быть ответственна; власть действует, так сказать, по наитию и исходит из единственной интуиции «самосохранения».

Следовало бы также вспомнить о тех установках власти, которые к реалиям никак приспосабливаться не желают. Большинство белорусов хотело бы владеть личной собственностью и пользоваться известными свободами (достаточно у них об этом спросить прямо — без ссылок на «либеральную идеологию»), но власть об этих желаниях как бы не стремится знать.

9. «В принципе, католиков в Беларуси немного. Обычно говорят про полтора миллиона из десяти миллионов населения РБ. На мой взгляд, их вряд ли более 800 тысяч… Но даже если предположить, что все католики стали бы опорой националистов, это все равно — локальное, не очень значимое культурное меньшинство».

Странная операция сведения 1,5 млн. к 800 тыс. (прикидка на глаз? — впрочем, говорит же: «на мой взгляд»). Что к этому добавить? Ирландцы в Британии и чеченцы в России — также не очень значимые культурные меньшинства. Но в каком смысле «не очень значимые»? Соответствующие правительства их не принимают в расчет? Напрасно. Тут ведь дело не только в количестве. Однако если следовать логике Шевцова, то протестанты, агностики и православные, сочувствующие оппозиции либо идее европейской причастности Беларуси, — все это также «не очень значимые» меньшинства.

10. «Другая проблема белорусского национализма — отсутствие внятной альтернативы традиционной линии оценок Второй мировой войны. Для белорусов и для белорусской государственной идеологии антинацизм является принципиальной позицией».

Если «нацизм» отличать от «национализма» — а многие авторитетные авторы делают это различие, — то несложно понять, что белорусские националисты (но не Лукашенко, который также volens nolens также является активистом определенной версии нацизма-национализма — тот самый случай, где эти понятия почти слипаются) не являются приверженцами нацизма любого типа. Отсюда — «и отсутствие внятной альтернативы традиционной линии оценок Второй мировой войны». Зачем противостоять Традиции настолько внятно, чтобы составлять ей альтернативу? Вот когда официозные СМИ заявят о том, что Вторую мировую войну на самом деле выиграли г-да Лукашенко и Шейман, — тогда и возникнет необходимость во «внятной альтернативе».

Если прислушаться к шепоту пропаганды, то невольно приходишь к выводу о перманентной ревизии итоговой войны: сначала мы узнали о том, что не каждый четвертый, но каждый третий белорус погиб во время войны, затем — о «решающей роли» белорусов… Здесь ход мысли, прямо противоположный случаю с католиками: мал золотник, да дорог.

11. «Сегодня около 37% населения признает белорусский язык своим разговорным языком. В основном это — этнические белорусы и поляки…». Короче говоря, процесс умирания белорусского языка «остановить невозможно».

Если следовать линии некоторых футурологов, то процесс умирания немецкого и русского языка — при сопоставлении их с английским и китайским — также остановить нельзя. Если бы природа следовала «логической» линии Шевцова, то вымерли бы тараканы, а не динозавры; если бы этой линии следовали социальные процессы, то Вавилонская башня была бы построена.

12. «Эти гиганты диктуют особые схемы реформирования белорусской экономики — без шоковой терапии, без внутреннего свободного рынка…».

Эти промышленные гиганты чем-то напоминают кантианских моральных субъектов, поскольку вменили себе в обязанность поддерживать гигантов убыточного производства и сельского хозяйства (никаких лилипутов!), а также обязанность выплачивать непомерные налоги. Это к тому, что эти гиганты ничего не диктуют, скорее, живут под чью-то диктовку. Под эту же диктовку гиганты «реформируются» таким образом, что всякий раз оказываются по ту сторону реформы (что и понятно: под спудом текущих «моральных» обязательств сложно изыскивать средства для реформ). Речь не о локальных модернизациях производств (которые худо-бедно происходят), но именно о реформе.

Вообще говоря, посыл Шевцова касается несовместимости «свободного рынка» с гигантами. Каким именно образом гиганты и свободный (а речь всегда идет не тотальных, но относительных свободах) рынок могут сосуществовать? За ответом на этот вопрос следовало бы обратиться не к белорусской пропаганде, но к европейскому опыту и известным теоретическим исследованиям.

13. «Либералам, исповедующим стандартный набор постсоветских „рыночных клише“, в таком обществе места почти нет. Потому они будут в оппозиции любой белорусской власти. Всегда… Впрочем, последовательные либералы находятся в оппозиции к любой политической власти в любой стране. В том числе и в России».

А нам казалось, что либералы (от Гайдара до Грефа и Кудрина) всегда входили в российское правительство на правах экспертов, министров, их заместителей и пр. А в обществах западной демократии, в частности США и Британии, они никогда не выходили из них (правительств и парламентов).

У Шевцова весьма специфическое представление о либералах и либерализме, если исходить из того, что осевую идеологию современности (лучше сказать, констелляцию идеологий и теорий, включающих теорию ценностей, этику, политику, экономику и оформленных в виде довольно сложных дискурсов), он полагает чем-то принципиально оппозиционным, неважным и, так сказать, вторичным (по отношению к чему?). В основе либеральной теории (можно обратиться к фундаментальным трудам неолибералов Ролза, Дворкина, Нозика и пр., коммунитаристов Макинтайра, Уолцера, Сэндела и приверженцев «постлиберальной перспективы» вроде Дж. Грея) лежит вопрос, доставшийся всем нам в наследство от Просвещения: каким образом и в какой степени можно совместить убеждение, что общество должно быть построено на рациональных началах, с верой в свободу человека, т. е. что он способен и вправе поступать в соответствии со своими представлениями о «лучшем»?

Неужели Ю. Шевцову каким-то образом удалось деактуализировать этот вопрос? Насколько можно судить по контексту, для автора либерализм тождественен «шоковой терапии» (которую в постсоветских обществах реализовывали не столько «либералы», сколько номенклатура). Вот это я и имел в виду, когда говорил об «обывательских предрассудках, доведенных до кондиции официально одобренных».

14. «Ну, в готовности белорусских властей жестко пресекать уличные беспорядки можно не сомневаться… Иногда разгонялись демонстрации численностью свыше 50 тысяч участников».

Не вполне понятно, то ли речь идет о «массовых беспорядках», то ли о «демонстрациях», которые некоторым образом все же упорядочены. Знак тождества здесь неуместен: одно дело, когда массы выходят на улицу в соответствии со своим «естественным» правом (зафиксированным Конституцией РБ), совсем другое дело — когда они бьют витрины в супермаркетах.

Возможно, я что-то позабыл, но 50-тысячных демонстраций — тем более во множественном числе и тем более «разогнанных» — припомнить не удалось. Хорошо известно, что ОМОН разгонял, но вовсе не демонстрации: разгонялись либо группы, движущиеся «не тем» маршрутом, либо люди, расходящиеся после демонстрации. Этот акцент крайне важен: немецкий социолог Никлас Луман специально подчеркивает, что применение силы — это «альтернатива избежания», т. е. действие, которого всякая власть стремится избежать. Если же сила действительно применяется «в полной мере», то это необратимо искажает символической код власти. Проще говоря, люди постепенно перестают верить в «стабильность» и «процветание», поскольку наблюдают реальную «войну всех против всех». Еще раз напомню о том, что кровавое воскресенье в России предшествовало ничему иному, как серии революций.

15. Если же будут обостряться конфликты, вроде нынешнего туркмено-российского или недавнего белорусско-российского, то вокруг РФ образуется «санитарный кордон» из стран, открыто ориентированных на США и ЕС.

Если под частями «санитарного кордона» мыслить Беларусь и Туркмению («открыто ориентированных на ЕС и США»), то здесь без революции не обошлось. Ее незаметно совершил непосредственно Ю. Шевцов.

16. Скорее всего, транзитные возможности Украины будут полностью задействованы для перекачки каспийского сырья. Для российских углеводородов нужно будет срочно искать дополнительные, даже альтернативные, пути транзита. Главный из них — газопровод «Ямал — Европа»…

В излюбленной теме постсоветской «реальполитики» возникает новый мотив — мотив «полной задействованности» транзитных возможностей Украины для перекачки каспийского сырья. Но с чего бы Украине полностью отводить эти возможности под Каспий? Вполне обычным явлением здесь является не сосредоточение, но диверсификация источников поступления энергоресурсов (эта норма фиксируется специальными документами для стран ЕС). Подобная диверсификация была бы благом для Беларуси (о чем неоднократно говорил и Лукашенко), но в силу определенных обстоятельств она остается мечтой. Подобной мечте о контроле над российским транзитом.

Но вообразим себе невозможное: Украина сошла с ума и решила «полностью» и безальтернативно (Шевцов называет это «непротиворечивыми схемами» транзита) переориентировать свои транзитные «возможности» (в частности 170 млрд. м3 газа в год!) на каспийское сырье. Просто потому, что в политическом смысле российская нефть и газ, что называется, пахнут врагом. Некоторое время уйдет на разведку и подтверждение запасов Каспия, некоторое — на их введение в оборот. Словом, потребуется 20-25 лет. За это время будет построен Североевропейский трубопровод и расширены транзитные возможности UA, чем в настоящий момент занят «Газпром». Словом, так или эдак — все равно «противоречие схемы». Если к этому добавить, что труба «Ямал-Европа» является собственностью «Газпрома» (т.е. за транзит средства Беларуси не полагаются: только аренда и налоги), то все погружается в какой-то противоречивый хаос. Но вот еще: что образуется на месте т. н. «белорусской модели» через 20-25 лет? Стоит ли загадывать так далеко?

* * *

Итак, интервью, к которому мы обратились, представляет собой конгломерат сомнительных утверждений, искажений, замалчиваний и подмен, покоящихся на вздорной, хотя и «общепринятой» посылке: «объективное» положение вещей говорит о том, что Беларуси не угрожают никакие перемены, революционные же — в особенности. Этот скрытый условно 17-й тезис можно рассматривать как подпорку всего учения, трактующего о национальной модели. Между тем настаивать на невозможности революции — примерно то же самое, что предрекать ее завтра или послезавтра.

Всякая революция потому и является революцией, что не проистекает из «объективно» данной ситуации и представляет собой скачок, провал, «недетерминированный» разрыв (с предшествующей ситуацией). Революция — это всегда живая иллюстрация эффекта, именуемого Д. Лукачем Augenblick как момент для неожиданного вмешательства в ситуацию, усиления конфликта, прежде чем воображаемая глобальная матрица успеет приспособиться к обстоятельствам. Augenblick находит свои параллели в альтюссеровской идее «сверхдетерминации» (не существует изначального правила, позволяющего оценивать «исключения», ибо в истории существует лишь путь исключений) и того, что Ален Бадью определяет как Случай (the Event): вмешательство, которое нельзя просчитать из «объективного» положения вещей. Другими словами, революция всегда является «неожиданной». Кто из нас мог наверняка предсказать революцию в Грузии и Украине, в республиках, где, казалось бы, «все было схвачено»?

Либо же вернемся к «канону». Февральская революция 1917 г. была полной неожиданностью не только для властей либо функционеров рабочего движения, но и для Ленина. В то время он находился в Цюрихе, и там, выступая в январе 1917-го перед социалистической молодежью, сказал, что мы, старшее поколение, вероятно, не доживем до решающей битвы будущей революции. То есть он совершенно не рассчитывал на пролетарскую революцию в ближайшее время. Почему? Многие историки говорят о том, что Ленин не был в курсе событий, происходящих в России. Это верно, но имеется еще одно объяснение: в тот момент он все еще четко следовал марксистской мысли, и в частности — положению о «революционной ситуации». Позже он совершенно укрепится в убеждении, что минимальные предпосылки для такой ситуации существуют всегда. Иными словами, любое общество всегда пронизано серией явных либо скрытых конфликтов, всякий из которых может быть актуализирован в любой «неожиданный» момент (Augenblick). Это также касается случаев т. н. «бессубъектных» революций наподобие развала СССР — когда действующего «без всякого плана» агента революционного демонтажа системы в строгом смысле не существует (его сложно четко идентифицировать).

Подобные мысли, неоднократно подтверждавшиеся революционной практикой, разумеется, совершенно не согласуются с установками Шевцова, пытающегося — вторя пропаганде — преподнести образ «совершенного» режима, лишенного противоречий, слабых мест, способного легко отреагировать на любую внешнюю и внутреннюю угрозу и пр. Перед нами — сцена воображаемого, на которой разыгрывается спектакль под названием «остров благополучия», спектакль, совершенно отчужденный от собственных закулис — болота, в котором, разумеется, водятся всевозможные черти. Это чисто идеологическая конструкция Беларуси («как мы ее желаем видеть»), являющаяся «внешней» репрезентацией и одновременно «внутренним» самопредъявлением. Такой образ может быть получен исключительно за счет символического монтажа искаженных, фиктивных элементов, а также их «отсутствий» (замалчиваний).

В завершение следовало бы обратить внимание на тот способ авторского самопредъявления, к которому прибегает Шевцов. У непосвященного читателя может возникнуть впечатление «независимого ангажемента»: автор — якобы директор Центра по исследованию европейской интеграции при ЕГУ. Правильное название этой структуры — Информационно-ресурсный центр по проблемам европейской интеграции. То есть это нечто вроде архива, вспомогательной библиотеки Европейского гуманитарного университета. Но поскольку ЕГУ закрыт властями и в прежней версии не существует (так же, как и большинство независимых исследовательских институтов), то непонятно, кого именно обслуживает данная библиотека. И поскольку никто не делегировал Ю. Шевцову права говорить от имени ЕГУ, ему не следовало бы злоупотреблять « шыльдай » независимого университета. Демонстрировать свою лояльность режиму (это право личного выбора) можно без ссылок на какие-то наличные либо фиктивные структуры.