Деконструкция делает свое дело, хотите вы того или нет…

Жак Деррида

В пятницу 8 октября скончался известный французский философ Жак Деррида. И хотя этот философ напрямую никак не касался в своем творчестве того географического и мыслительного пространства, именуемого Беларусью, следы его творчества могут быть обнаружены в различных точках этого пространства, а вернее, в его бесчисленных разломах. Так как там, где обнаруживается временной, культурный, исторический разлом, и начинается та самая деконструкция, которая делает свое дело, хотим мы того или нет. Иначе говоря, там появляется теперь уже призрак Деррида, который призывает нас вступить с ним в диалог, обещая, ни много ни мало, как разоблачения универсальных и общезначимых смыслов, несбыточных обещаний и, самое главное, тиранических замашек власти.

1. Французский контекст: от философии «трех H» к философии «мэтров подозрения»

Полагаю, не будет ошибочным утверждение, что в ХХ веке, в особенности начиная с 30-х годов, «местом» философии становится Франция. Это не значит, что до того во Франции не было философии — сами французы называют своим философом-родоначальником Рене Декарта — или что такие немецкие философы минувшего столетия, как, к примеру, Гуссерль или Хайдеггер не сыграли своей определяющей роли для философии современности. Это значит, что инвариант французской философии в наибольшей мере выразил настроения, причем далеко не только философские, эпохи ХХ века.

Данные настроения делятся большинством историков философии сегодня на два больших периода. Первый период начинается в 30-е и заканчивается в 60-е годы и носит название эпохи «трех Н»: Hegel (Гегель), Husserl (Гуссерль), Heidegger (Хайдеггер), под влиянием которых и находилась французская философская плеяда в лице А. Кожева, Ж. П. Сартра, М. Мерло-Понти и др. Второй период обозначается эпохой «мэтров (или властителей) подозрения: Маркс, Ницше, Фрейд», и его исток можно привязать к концу 60-х, ознаменованному выходом целого ряда новых философских книг.

Среди них сразу три принадлежали перу Жака Деррида: «Голос и феномен. Введение в проблему знака в феноменологии Гуссерля», «О грамматологии» и «Письмо и различие» — все они вышли в свет в 1967 году. Чтобы в общих чертах сделать набросок этого нового философского периода, стоит назвать «соавторов» Деррида конца 60-х: это М. Фуко («Слова и вещи», 1966), Ж. Бодрийяр («Система вещей», 1968), Ж. Делез («Логика смысла», 1969). Незнакомому с современными дискуссиями в философии и гуманитарных науках читателю можно в двух словах обрисовать значение выхода перечисленных книг следующим образом.

Практически во всех перечисленных проектах утверждается необходимость разрыва с диалектическим способом мышления, который во Франции отстаивался, правда, в довольно специфической форме — в форме философии Гегеля, осмысливаемой в терминах философии экзистенции Хайдеггера, философами первого периода. Вследствие этого возникала необходимость в выработке новых способов понимания отношения тождественного и иного, господина и раба, сознания и бессознательного, означаемого и означающего, желания и его объекта, которые и были «рабочим материалом» диалектики.

Новая недиалектическая «логика», т. е. «логика» не завершающаяся примирением оппозиций и разрешением противоречий, оказывалась стратегией, игрой, дискурсом, правила которых сиюминутны, культурно и исторически обусловлены, меняются по ходу игры и могут в определенный момент исчерпать себя. Если вспомнить, что своими учителями «новые» французы называли Маркса, Фрейда и Ницше, то разрабатываемые ими стратегии — это стратегии игры экономических отношений, желания и/или воли к власти (чаще всего, «и»).

При том, что эти стратегии не оправдывают своих носителей, а выражают их противоречивые и, чаще всего, угнетающие эффекты: так, высвобождение желания в столкновении с экономическими интересами порождает «симулякры», или призрачные объекты; связано это с тем, что эффективное развитие постиндустриального общества Запада нуждается в росте потребления, которое, в силу насыщения основной массы населения товарами первой необходимости напрямую зависит от изобретения все новых квазинужных товаров, порождению которых и служат мода, кинематограф, реклама (Ср. Р. Барт, «Система моды»). В итоге рекламные образы «провоцируют» своей соблазнительной эфемерностью наши желания, которые, устремляясь к своим «смутным объектам», приводят в действия производственные и властные аппараты, превращая сферы производства и самого социального в «призрачное шоу», в котором все политично, эстетично и сексуально в одно и то же время (ср. Ж. Бодрийяр, «Прозрачность зла»).

Далее мы оставим попытки полномасштабной расшифровкой тех построений, которые выражают срастание политического, эстетического и сексуального, — срастание, приводящее в конечном итоге к имплозии (взрыву внутрь себя) социального, одним из выражением которого в частности является терроризм. Мы перенесемся в Беларусь и попытаемся встретиться в ней с Жаком Деррида.

2. Жак Деррида и Беларусь: о возможности и невозможности встречи

Если предатель делает вид, что убивает тирана, то преступление не совершается; но если он притворяется, что притворяется, то он действительно убивает, а за комедиантом скрывается убийца.

В. Декомб о стратегии деконструкции Ж. Деррида

Применительно к нашей перспективе следствия имплозии проявляются в том, что все те Другие, которые не способны потреблять образы-симулякры (поскольку находятся в совершенно иных условиях — в условиях потребности в продуктах или знаках, первой необходимости, к примеру, в демократии), оказываются, тем не менее, втянуты в игру симулякров. Не понимая, что это симулякры, т. е. образы, с которыми можно только сиюминутно и контекстуально идентифицироваться, они принимают их настолько всерьез, что отказаться от их влияния (как и реально ими овладеть) оказывается возможным разве что с помощью совершенно невиртуальных взрывных устройств…

В Беларуси, наследнице советского тоталитарного прошлого, столкновение реального с западными симулякрами принимает вид, с одной стороны, собственного симулякротворчества, носящего сегодня вид государственной идеологии, с другой — как кажется, приводит к формированию консьюмиристских ценностей западного образца, особенно привлекательных для молодежи и во многом — именно в силу того, что они симулятивны, — отвлекающих ее от ориентации на что-то большее, чем сиюминутное удовольствие от кока-колы. Именно этот негативный эффект западной цивилизации Деррида и называет «фаллологоцентризмом», признавая при этом, что, будучи западным философом, не может выйти за его пределы. Т.е. не может так просто его разрушить, или деструировать, не конструируя при этом его новые продукты. Таким образом и возникает его собственная стратегия философствования — де-конструкция.

К примеру, нас не устраивает нынешняя социальная ситуация, но наша ее критика с неизбежностью будет вовлекать потенциал этой ситуации. Если мы говорим о том, что наша модель не соответствует демократической, то это — в качестве своего следствия — вызывает необходимость строгого определения западной демократии и идентификации политического порядка через отличие, а с другой стороны — обнаружение границ самой демократии, которая и тут и там оказывается несовершенной и потому нуждается в дополнениях, изменениях, поправках. Как мы понимаем, вторую стратегию как раз и занимаем власть, действуя (sic!) совершенно в духе западного фаллологоцентризма, который ни за что не откажется от своих тысячелетних универсалистских находок и не признает возможности иного порядка в иных условиях.

Деррида это хорошо понимает. Поэтому он предлагает притвориться, что соглашаешься с логикой вездесущности демократии, чтобы войти в само поле вездесущности и посмотреть, из чего оно состоит.

Вступление в это поле, далее, обнаруживает, что вездесущность базируется на признании разумности всех людей, на способности их достичь совершеннолетия, и, следовательно, взвалить на себя ответственность за совершаемые поступки и высказываемые слова. Возможность такого положения вещей не следует исключать — во всяком случае, для определенных исторических и культурных условий, которые в Беларуси пока не наступили, а, быть может, не наступят никогда. В этот момент нужно, согласно Деррида, притвориться второй раз: притвориться, что ты совершеннолетний, ответственный, разумный и — посмотреть, что получится. Деррида верит в то, что именно это и убьет тирана…

А теперь о возможности и невозможности встречи. Одной из важнейших характеристик деконструкции является ее существование во множественном числе. Это значит, что, если вы чувствуете необходимость подвергнуть что-то критике и учесть эффекты этой своей работы, которые, согласно Деррида, неизбежны, то вы можете это сделать только «здесь и теперь», только в своем месте и в свое время. Потому что деконструкция — это событие, которое вызывается определенным положением дел, хотя этим положением дел и не объясняется. Деррида обозначает этот эффект потерей первоначала, будь-то некий исходный миф, предание или божественное провидение.

Начало, согласно Деррида, навсегда утеряно. Например, потому, что, выражаясь словами Мерло-Понти, рождение — это прошлое, которое никогда не было настоящим, словами же самого Деррида — потому что любое начинание становится чем-то, только если имеет продолжение, т. е. повторяется в следующем за ним другом событии. В начале, таким образом, находится не то же самое (тождество), а различие и повторение.

Теперь применительно к нам с вами: если кто-то говорит, что он положил чему-то начало (например, «демократическому государству Беларусь»), то на деле это означает лишь то, что в начало его действия превратились только потому, что мы с вами «повторили» их своими словами, своими мыслями, своими поступками. Потому что мы не притворились совершеннолетними, и тиран принял на себя роль нашего серьезного Отца. Однако, в конечном итоге это значит, что встреча — своего с чужим, этого с иным — возможна, хотя ее «начало» всегда эфемерно и идеологично, и тогда вопрос всегда заключается в том, кто и зачем «повторяет» утраченное начинание.

* * *

Мне хочется надеться, что Деррида встретился с Беларусью. И не только потому, что он легко обнаруживается на ведущих белорусских философских сайтах (журнала «Фрагмэнты», в тексте Сергея Санько «Off grammatology» и центра и журнала «Топос», в тексте Георга В. Бертрама «К чему относится критика деконструкции?»), или потому, что деконструкция стала приемом белорусского философствования Валентина Акудовича, Игоря Бобкова, Янова Полесского, как, впрочем, и моим собственным. Но и потому, что встреча Деррида с Беларусью уже состоялась, поскольку сама Беларусь оказывается неким даром деконструкции — в силу своих исторических, культурных, социальных разломов, при условии, конечно, что нам удается этот дар принимать, иначе говоря, удается притвориться, что мы притворяемся, что его принимаем.