Пора сказать о смерти еще одной выдумки — на сей раз мифа о социально-политической стабильности в «постсоветский переходный период», быть может, наиболее фундаментального мифа современной белорусской действительности. Заслугу продуцирования и воспроизводства этой «стабильности», напомню, приватизировала группировка, наиболее отличившаяся как раз в обратном — в продуцировании социально-политической негарантированности (как ключевой формы политического господства). В отличие от сноса зданий, демонтаж мифа осуществляется теми же инструментами, что и его монтаж, — средствами языка. О чем сегодня говорят? Одни — о необходимости интенсификации/экстенсификации идеологической работы в школе, в офисе, у станка. Другие — о «смене вех». Третьи молчат и «понимают». Четвертые не понимают, но предчувствуют. Если дать себе труд задуматься, все стороны согласны в главном: пресловутая стабильность сидит на крыше саркофага политической негарантированности. Под крышей — нестабильная ядерная реакция.

Когда иссякает летучее топливо желаний

Определенный интерес вызывают сроки: почему одна из ключевых политических проблем — проблема преемственности элит — образует эпицентр политических дискуссий весной 2004 г.? Почему, скажем, не зимой 2005 г.? Поводом для тех или иных сценариев «преемственности/смены» обычно выступают:

а) надвигающийся юбилей правления Александра Лукашенко;

б) приближающиеся выборы в парламент;

в) различного рода утечки относительно сроков проведения референдума.

Все поводы имеют строго формальную природу, поскольку для большинства аналитиков и просто внешних наблюдателей очевидно: ни завораживающая 10-летняя символика, ни победа «партии власти» на парламентских выборах осенью 2004 г., ни даже антиконституционная акция всеобщего политического deja vu (Конституция РБ прямо запрещает обсуждать вопросы сроков президентского правления) никому не дают никаких гарантий. Или дают их ненадолго — при вполне шекспировском расчете. А вопрос между тем касается именно преемственности элит. Преемственности, а не тотального передела тотальности.

Большинство размышлений о нынешней ситуации в Беларуси, которую с полным на то основанием можно назвать революционной (верхи не могут, низы не хотят), все же строятся вдоль различимой осевой линии: что-то не так, что-то изменилось. Изменился контекст. Значимыми метками этих изменений стали: выборы в России, события в Грузии, затем — в Аджарии, волнения в Армении, резолюции ООН и ПАСЕ (более жесткие, чем когда бы то ни было), результаты мониторингов общественного мнения (динамика не в пользу консервации ситуации), а также бесчисленное множество других знаков — невидимых глазу, но шевелящих нерв.

Очевидны ли эти изменения для президентского окружения, или оно находится в некоем «контекстуальном» неведении? На наш взгляд, эти и другие изменения фиксировались властью еще до появления соответствующих знаков. Именно в связи с ними так называемый идеологический вопрос был поставлен ребром. На одном из семинаров президент объяснил почему: «Идеологическая работа обеспечивает не только интересы общества и народа, но во многом и власти … надо уметь удерживать власть. И не только удерживать, но и защищать. Лучше всего это делать идеологическими средствами».

Важно увидеть, что проблема идеологической работы поднимается одновременно с окончанием идеологии, т. е. распыления констелляции некоторых установок, которые — попутно неся в массы — разделяла и сама власть. Вопреки убеждениям многих «конспирологических» умов, мы полагаем, что власть подвержена идеологическим иллюзиям ничуть не в меньшей степени (нередко даже в большей), чем «народ». Все мы помним момент известного «контридеологического» отрезвления — ноябрь 2002 г., когда вера господствующего класса в некий Проект серьезно пошатнулась. Мы помним февраль нынешнего года, когда были утрачены остатки веры. Именно с этого момента все начали ощущать глобальную трансформацию «контекста», проще говоря, замечать некоторые вещи, на которые прежде не обратили бы никакого внимания. На этом фоне и начинают возникать вопросы о «смене вех».

Тот факт, что идеология действительно «имела место» подтверждается отнюдь не только собственными высказываниями Александра Лукашенко, в которых он увязывал собственную политическую смерть с окончанием российско-белорусской интеграции. Существовал настоящий атопический проект, в рамках которого будущее (Европа) и прошлое (Россия) гармонизировались транзитом настоящего (Беларусь).

Как во всяком идеологическим механизме, компоненты предвосхищаемого «единства» (власти и народа, прошлого и будущего) весьма герметично сочетались и создавали определенную иллюзию небесной геометрии с земным наполнением: транзит (из России в Европу, из прошлого в будущее), объединение (с Россией), сохранение (славянского «ядра»), энергетическая безопасность и пр. Все было завязано на группу фетишей — странное политическое тело под названием «президент», любопытное экономическое тело под названием «газ» и ряд других менее значимых тел. Отнюдь не случайно газовая тема в какой-то момент вскрыла все черные идеологические ящики. Не случайно с какого-то момента идеологический дискурс стал восприниматься как нечто совершенно выпотрошенное.

Однако попытаемся увидеть эту идеологическую машину «за работой», т. е. в практическом применении. Попытаемся увидеть, как далеко залетела политическая элита Беларуси на летучем топливе своих идеологических желаний.

Лубочные картинки грядущего расцвета

Проведя краткий мониторинг белорусской печати, аналитических докладов, а также ряда документов белорусского правительства 1990-х — начала 2000-х гг., можно набросать контуры той программы развития Беларуси, которая легла в основу известной части государственных решений. Вот эти общие позиции:

— С расширением Европейского Союза объемы производства входящих в него стран существенно возрастут.

— Соответственно возрастут объемы энергопотребления, объемы поставок нефти, и в особенности природного газа («стратегическое топливо XXI века», согласно утверждениям белорусских стратегов).

— В своем стремлении снизить зависимость от нефтяных поставок стран ОПЕК, ЕС существенно увеличит потребление российского газа. В структуре нефтегазового импорта эти поставки будут доминировать.

— Особое значение при этом приобретет белорусский газовый транзит по магистральному трубопроводу Ямал-Европа, особенно на фоне падения значения украинского и балтийского транзита (из-за разногласий между российским руководством и руководством этих стран).

— Это превращает белорусский транзит в ключевое звено российского транзита. По сути дела, республика становится основным оператором, контролирующим российский газовый поток.

— Беларусь вообще обретает статус ключевой транзитной территории для России и Европы, что становится залогом и гарантом не только предполагаемого промышленного рывка, но и осуществления ею контроля (технологического, экономического, политического) над Россией.

Понятно, что подобная квазипрограмма изначально не выдерживала никакой критики (идеология на критику не рассчитана), но, как это не прискорбно, стала не просто базовой парадигмой российско-белорусских отношений, но во многом предопределила направления развития страны, а в конечном итоге — известный исход движения в направлении предполагаемого «белорусского чуда» и предполагаемого «суверенитета».

Важно отметить, что эмансипационная логика молодой белорусской государственности изначально содержала в себе тот же антироссийский импульс, что и другие постсоветские «логики», но с прямо противоположным знаком: если, например, политические элиты стран Балтии мыслили в терминах отгораживания от российского влияния, то белорусская политическая элита — в терминах освоения «бесхозных» сырьевых пространств, при этом «сырьевой России» отводилась ведомая роль в связке, направляемой «бурным промышленным развитием» Беларуси.

Другими словами, с момента прихода к власти Александра Лукашенко в 1994 г. (по случайному стечению обстоятельств это год принятия подписания соглашения о строительстве газопровода Ямал-Европа на о. Корфу), «русские» мыслились в качестве некоего лишенного воли субстрата для политических и административных начинаний «белорусов». Те же предпосылки по умолчанию легли в основу белорусской версии интеграции с Россией, а по большому счету — стали базой идеологической программы, на десятилетие обеспечившей успех пришедшей к власти группы.

Можно легко отследить, как лежащая в основе «белорусского взгляда» вздорная предпосылка господства/зависимости (Европа впадает в сырьевую зависимость от России, Россия — в транзитную и технологическую зависимость от Беларуси) сформировала практический matrix государственного управления. Последнее, по сути дела, ориентировалось нареализацию трех взаимонаправленных целей.

1) Необходимость сохранения промышленного потенциала — главным образом это касается крупнейших предприятий Беларуси. Отталкиваясь от определенным образом понятого опыта постсоветских республик, высшие государственные чиновники рассудили, что этой цели можно достичь лишь «заморозив» либеральные преобразования и обеспечив масштабное присутствие белорусских производителей на российском рынке. То есть: пережить «плохие времена» (эпоху развала российской промышленности), и более того увеличить рост производства (вернуть его на уровень 1991 г., согласно основному замыслу ЛАГ).

2) Существенно увеличить потребление газа в структуре топливно-энергетического баланса республики. Эта установка поддерживалась, по меньшей мере, двумя «внешними» факторами. Во-первых, политика российского правительства по удержанию цен на газ «в узде» способствовала его превращению в основной источник энергетической подпитки промышленного производства в Беларуси. Во-вторых, особые надежды возлагались на газовый транзит по магистрали Ямал-Европа. Интересно, что в какой-то момент многие государственные чиновники и аналитики стали всерьез рассуждать о том, что, когда объемы транзита приблизятся к проектной мощности газопровода (с вводом в эксплуатацию второй нитки Ямал-Европа это свыше 60 млдр. куб. м в год), Беларусь вообще не будет платить за российский газ. То есть белорусский транзит полностью окупит российские поставки газа в страну.

Эта специфическая математика не брала в расчет ни тот факт, что белорусское плечо Ямал-Европа является относительно коротким, что оно находится в собственности концерна «Газпром», ни то обстоятельство, что цена поставок газа в Беларусь не является некой константой и может зависеть от целого ряда факторов.

3) Стать безальтернативной территорией транзита. На фоне сложных отношений Украины и стран Балтии с Москвой комплекс интеграционных инициатив Минска должен был выглядеть чрезвычайно привлекательно.

Собственно говоря, интеграция в понимании Минска призвана была решить несколько взаимосвязанных задач. Прежде всего способствовать установлению беспошлинного режима торговли с Россией, что, конечно, необходимо с точки зрения сбыта продукции белорусского промышленного производства. Во-вторых, ввести Беларусь в ценовое пространство внутрироссийских поставок на газ. В-третьих, привести к созданию межгосударственных структур, способных влиять на ценовую и шире — экономическую — политику Москвы. В-четвертых, обеспечить прямой доступ Беларуси к российским нефти и газу посредством создания совместных финансово-промышленных групп. В-пятых, обеспечить долговременное существование нынешней политической элиты Беларуси (скажем, гарантировать Александру Лукашенко бессменное правление и/или возможность управления Союзным государством). И, наконец, в-шестых, посредством имеющихся рычагов давления препятствовать диверсификации путей российского транзита с использованием территорий «прямых конкурентов» — Украины и стран Балтии.

Излишне говорить о том, что отнюдь не все представители господствующего класса разделяли эти установки; зачастую они преследовали куда более приземленные и куда более частные цели. Однако первые зачастую сочетались со вторыми и, по меньшей мере, служили их прикрытием. Именно это комплексное сочетание во многом несовместимых (и недостижимых) целей объясняет возникновение странной объединительной инициативы по формуле максимум интеграции при максимуме суверенитета. То есть эти понятия изначально мыслились чисто идеологически — не как агональные, но как комплементарные и сочетаемые.

Идеология versus постидеологическая пустыня

К настоящему моменту белорусским властям лишь частично удалось реализовать эти цели. О том, каким образом и какой ценой, сказано уже достаточно много. Отметим лишь несколько аспектов, избыточно демонстрирующих то, как практическая логика — вопреки идеологической — расставляет все по своим местам.

1) Процесс экономической реформы был не просто заморожен; здесь имел место некоторый регресс. Многие ранее приватизированные предприятия были возвращены под контроль государства, вернее, под контроль тех либо иных властных групп, принимавших участие в этом процессе. Инструментарий здесь варьирует — от введения так называемой «золотой акции» в активы предприятий до включения последних в состав государственных концернов типа «Белгоспищепром» и подобных. При этом объем внешних инвестиций уменьшился до такой степени, что государственные чиновники сегодня говорят почти исключительно о «внутренних инвестициях» (т.е. средствах, которыми располагает население). Короче, результат прост: все (вплоть до медийного пространства) стало принадлежать правящей группировке, но сегодня уже сложно сказать, во что всю эту «собственность» можно конвертировать. В перспективе преемственности элит это важно: правящая группировка почти ничем (кроме власти) не располагает.

2) Нередко говорят о том, что Беларусь находится в энергетической зависимости от России. Между тем это не просто энергетическая зависимость, но зависимость, опосредованная товарно-сбытовой зависимостью, — нечто вроде той ловушки, которую белорусские стратеги готовили для России (Европа — в сырьевой зависимости от России, Россия — в технологической и транзитной от Беларуси). В силу экономической и политической моноориентации Беларуси на Россию сбыт многих типов промышленной продукции фактически оказался «завязан» на российский рынок. И поскольку значительная часть этой продукции поставлялась в счет энергозачетов, белорусские экспортеры утратили самостоятельность в проведении экспортной политики.

За годы интеграционного строительства в России образовалось множество фирм-саттелитов нефтяных, газовых и энергетических компаний, специализирующихся на продаже белорусской продукции. Большинство из них возникло как следствие белорусской ориентации на рост потребления российских энергоресурсов, не обеспеченный финансовыми возможностями страны, и вытекающей отсюда склонности к бартерным сделкам. В итоге сложилась ситуация, при которой за одну условную единицу энергоресурсов приходилось отдавать все больше условных единиц товарной продукции (своеобразная товарная инфляция).

Этот эффект, на наш взгляд, можно рассматривать на двух уровнях. На макроуровне рост энергопотребления в Беларуси не находит адекватного отражения в промышленном росте в товарном выражении (но не ценовом), и это ведет к росту энергетической составляющей в себестоимости продукции. Белорусские аналитики долго не замечали этой увеличивающейся диспропорции в силу принятых методик исчисления промышленного роста (в текущих ценах). Таким образом, энергетическая «цена» белорусской продукции постоянно растет. На микроуровне эта «цена» не превращается в продажную цену продукции по целому ряду причин, но главным образом из-за того, что оба правительства — белорусское и российское — законодательно и административно ограничивают бартер (с целью «прозрачного» исчисления налогов), что превращает его в полулегальное предприятие. Поэтому финансовые издержки бартера становятся все выше по мере усложнения схем его осуществления, и, следовательно, коэффициенты учета товарной продукции все время растут.

В итоге складывается парадоксальная ситуация: на российском рынке белорусские предприятия вынуждены конкурировать сами с собой, т. е. с продукцией, которую по демпинговым ценам продают сателлиты российских «сырьевых» компаний. С известной долей риска можно утверждать, что именно ОАО «Газпром» и РАО «ЕЭС» являются основными операторами продаж белорусской продукции на российском (и даже на китайском) рынке, именно они контролируют значительную часть сбыта, а также являются основными держателями долгов правительства и предприятий Беларуси. Уже одно это объясняет то повышенное внимание, которое белорусская сторона уделяет «газовой проблеме», которая сегодня далеко выходит за пределы собственно газовых поставок и проблем ТЭК.

3) Самое же забавное во всем этом состоит в том, что, вопреки всем ожиданиям, надежды на особую роль газового транзита оказались полностью несостоятельными. ОАО «Белтрансгаз», основной субъект и объект этих надежд все более превращается в покупателя газа и все менее участвует в российском транзите. Об этом можно было догадаться 10 лет назад, но обратили внимание лишь относительно недавно. Дело в том, что магистраль Ямал-Европа в известном отношении конкурирует с магистралью Торжок-Минск-Ивацевичи и, в отличие от последней, полностью находится в собственности ОАО «Газпром».

В свое время у Беларуси имелась возможность инвестировать в строительство белорусского участка этой магистрали (как поступили, например, Польша и Германия), но она этой возможностью не воспользовалась (хотя могла бы, скажем, аккумулировать те огромные суммы налогов, которым облагалось строительство газопровода, для приобретения части этого предприятия). Таким образом, все, что причитается белорусской стороне за транзит по газопроводу Ямал-Европа, — это средства за аренду земли ОАО «Газпром» у Беларуси на 99 лет (на весь срок гарантийной эксплуатации трубы), налоги за транзит, а также средства за обслуживание этого газопровода (функции оператора выполняет ОАО «Белтрансгаз»). И все.

Удивительно, но об этих очевидных вещах белорусское руководство как бы не задумывалось, уповая на абстрактный «рост транзита». Лежащая на поверхности «хитрость Москвы» окончательно всколыхнула медийную среду сразу же, как только была включена (и на какое-то время отключена — в порядке технологического эксперимента) компрессорная станция под Смоленском. Это был символический финал Проекта. Очевидность сделалась очевидностью: Беларусь — это не мост, но барьер, который Россия вынуждена преодолевать на пути в Европу. Это остров прошлого, овраг, складка.

Неведомая карма «элиты»

Сказанного достаточно, чтобы понять общую логику демонтажа идеологии. Ее разрушение началось сразу же после встречи мечты с реальностью. Как только были совершены «конкретные» шаги на пути интеграционного строительства — подписано соглашение о расширении сотрудничества в газотранспортной сфере в апреле 2002 г. Радость от предвкушения единых цен на газ помешала адекватно оценить ситуацию. Мечта не совпадала сама с собой, поскольку требовала обмена. Требовала расплаты. Далее следовало несколько скандалов — и все «внешние» гарантии для нынешней белорусской элиты перестали существовать. Ни Союзного государства, ни специального «внутриэсэнгэшного» института по продлению президентских полномочий. Вдобавок все как-то безобразно начали демократизироваться. И, поскольку Программа утратила актуальность, гарантировать будущее белорусской элиты может либо сама элита, либо некий предполагаемый преемник — возможно, выходец из контрэлиты.

Можно с уверенностью утверждать, что новой идеологической программы, базирующейся на ценности забаррикадированного суверенитета, не возникнет. Почему? Если она возникнет — в нее не поверит сама элита, и это опять-таки означает, что программа не возникнет. Есть и более «приземленное» обстоятельство: одни и те же люди, как правило, не способны предложить две большие (а по сути альтернативные) программы в течение относительно небольшого срока. Александр Лукашенко требует: дайте мне идеологию, но это смешно. Тот, кто способен запустить в оборот новый идеологический ресурс, способен (и должен!) обойтись без Александра Лукашенко.

Последние акции-реакции правящей группировки свидетельствуют о следующем. Во-первых, власть «не знает» будущего — уже одного этого достаточно для диагностирования революционной ситуации: никто не верит, что от будущего следует ожидать чего-то лубочно красивого. Ни «народ», ни «элита» (которую уже пора кавычить). Во-вторых, она не заботится о преемственности, что также объяснимо: она не знает будущего. Она не знает, как поступать. То ли дальше забиваться в скорлупу «суверенитета», то ли как-то с кем-то пытаться договориться. Последняя возможность была бы выходом, но пока Александр Лукашенко и его окружение на нее не ориентируется.

По-видимому, «элита» находится в эпицентре остаточных идеологических ожиданий — свидетельство силы влияния идеологии на ее распространителей. Нельзя сохранить всю власть без изъятия, можно сохранить лишь некоторые гарантии, некоторое влияние, некоторое уважение, — но для этого необходимо перестать верить. Необходимо начинать диалог — с теми, кому, предположительно, будет передан известный «контроль над будущим»: либо право властвовать, либо право сформировать власть.

Пару слов относительно веры. В недавнем интервью «Российской газете» глава МИД Сербии и Черногории Вук Драшкович рассказал о надеждах Милошевича. О том, на что именно он надеялся, отказываясь от переговоров относительно будущего Косово и Югославии. Это трудно понять, но до последнего момента он верил в то, что Россия вступит в войну с НАТО. За Югославию! За Милошевича! Верит ли в нечто подобное Лукашенко? Быть может, он верит в Россию? Или, быть может, в «народ», которому нет других дел, кроме как защищать «своего президента»? Быть может, в «элиту»? Тогда неизбежно еще одно разочарование.