Нет, наверное, более мистифицированной сферы общественного сознания, чем представление о национальной образовательной системе. Устойчивый социально-психологический стереотип, сформированный на этой базе, содержит в себе все необходимые инструменты для комфортного существования в мире культурных норм, распространенных идеологем, этик и правил поведения. Любой желающий как-то отнестись к образовательному процессу в нашей стране или сам произносил что-то вроде того, что «наши дети самые умные» либо «наши выпускники работают с успехом в самых крутых фирмах Запада» или, по крайней мере, слышал эти высказывания. Святая вера в незыблемость приоритетов нашего образования, основанная иногда на самых экзотических допущениях, одинаково укоренена в глубинах подсознания электората и на вершинах когнитивных стилей элиты.

Аргументы для подтверждения данного тезиса всегда до изумления просты: «Американские дети в пятом классе учат ту же математику, что наши в первом» или «Все американцы тупые, они не знают Пушкина» (большой привет юмористу Задорнову, который исправно играет роль оценщика IQ целой американской нации за денежки никем не оцененного населения СНГ — к вящему восторгу этого самого населения). Подобные интеллектуальные пассажи не блещут изысками. Задействованные в них аргументы носят либо сугубо эмпирический характер: наши дети побеждают их на олимпиадах (вариант: зять моей знакомой в Силиконовой долине всех их «сделал»), либо априорный и откровенно уничижительный: американцы тупые, они не знают Чайковского с Достоевским (вариант: где находится Беларусь). Следует отметить, что американцам приходится отдуваться за весь Запад сразу.

С другой стороны, существует целый пласт общественного сознания, ориентированный на критику родного образования; на его базе произрастает раздражение граждан против неадекватных правил приема, взяток и просто поборов в системе бесплатного образования. Власть также ведет себя странно: безмерно и натужно гордясь имеющимся в наличии образованием, она без конца этот предмет гордости проверяет, контролирует, время от времени сажая в тюрьму особо отличившихся. Экзаменационные кампании приобретают характер боевых действий регулярной армии в период ожесточенных боев с противником, когда хороши все средства — от разведывательных операций на передовой (в экзаменационных комиссиях) до зачистки вражеской территории, когда комиссии меняются накануне экзаменов. Университеты в это время напоминают хорошо защищенные редуты передовой, а по телевизору каждый день передаются сводки с фронтов приемной кампании. По сравнению с этими военными действиями битва за урожай выглядит просто пикником на природе.

Что же это за образовательная система, обеспечение функционирования которой требует таких неимоверных усилий? Усилий при этом дорогостоящих: не одну школу можно было бы оснастить по последнему слову передовой педагогической науки на те деньги, которые выбрасываются на заработные платы контролеров.

Что же происходит с нашим родным образованиям на самом деле? Каково это образование сегодня, без всех этих «победителей» и «белорусов», которые «умнее американцев» по определению? Почему родителям приходится платить за бесплатное образование полуофициально, а также неофициально — репетиторам? Откуда вообще появились эти репетиторы в тотально зарегулированной образовательной системе, когда разрыву между программами школы и вуза просто неоткуда взяться? И, наконец, почему при таком элитном образовании мы ездим по таким ужасным дорогам?

1.Что имели

Существующая образовательная модель сложилась на излете 1930-х и обрела свою завершенную форму в конце 40-х. Эта модель отличается высокой степенью сциентизма, и это, пожалуй, самое главное. Ограниченность гуманитарных контекстов в образовании проистекает, прежде всего, из-за того, что гуманитарное мышление предполагает наличие свободы смыслов и подходов, множественность парадигм и оценок. В условиях тотальной идеологизации и торжества чего-то одного невозможно развить гуманитарное мышление, сколько бы стихов при этом не было бы выучено. Если именем Школа называть не просто здание под определенным номером, но всю образовательную модель страны, то можно признать, что Школа всегда стремится сделать максимально лучшее для своих питомцев — конечно, в рамках дозволенного государством и обществом, но также, если получится, то и вопреки им. Раз уж в Школе учат, то процесс трансляции знаний и культуры всегда имеет свой люфт свободы, который обеспечивает развитие не только граждан, но и государства с обществом в целом, как бы они ни сопротивлялись этому развитию. Таким образом, советская Школа делала нас умными за счет развития сциентистского мышления, за счет изучения математики, физики, химии, биологии. Литература тоже преподавалась как сциентистское знание: поиск причинно-следственных связей, анализ произведений средствами формальной логики мало чем отличался от тех же логических экзерсисов на других уроках.

Несущей аркой в конструкции образовательной модели являлась также высокая степень централизации. Задача универсализации образования решалась исключительно «программным» методом. Программы утверждались госорганами и были обязательными. Вариации в типовых программах, конечно, присутствовали, но ничего не меняли в общем единообразном порядке. Кроме того, единообразие достигалось за счет унификации форм образовательных институтов. Вся огромная страна покрывалась сетью одинаковых общеобразовательных школ и высших учебных заведений, организованных по единому принципу. В системе управления также имелся строгий порядок. Этот порядок на уровне образовательных групп (классов) воплощался в специфически вертикальных отношениях между учителями и учениками. В силу целого ряда обстоятельств (единые программы, сциентизм, идеологизация) учитель превращался в носителя истины в последней инстанции, а ученики — в объекты обучения. Дисциплина являлась «священной коровой», покушаться на которую могли только совершенно маргинальные учителя или преподаватели вуза.

Но эти аспекты модели в сущности производны от сциентизма в организации образовательного процесса и от еще одного существенного момента. Школа в нашей стране всегда была и продолжает оставаться школой огромного объема знаний. Великий принцип Яна Амоса Коменского «Учить всех всему и обо всем» приобрел с течением времени черты вполне карикатурные. Отсутствие свободы мышления, выбора и диалога требовали присутствия огромного количества фактов, как эмпирических, так и теоретических. Проще говоря, мы, наши родители и наши дети становились умными за счет того, что фаршировались гигантским количеством фактологического материала, из которого и брались техники мышления. Брались как бы по касательной — раз уж непосредственно никто им не учил. Повторим, что речь может идти только о когнитивном мышлении, никак не о гуманитарном. Если кому-нибудь этот тезис покажется спорным, попытайтесь вспомнить из вашего школьного времени: какие классы в Школе всегда самые сильные? Правильно: физические, математические, биологические, химические. В условиях нашей системы дифференциации, когда возможен хоть какой-то минимальный выбор, очевидным становится простой факт: реально хорошо учат именно физике с математикой, а мышление развивается именно сциентистское.

Сциентизм, в отличие от гуманитарности, никогда не был запрещен, он даже поощрялся. Государству нужны были те, кто работал в шарашках и ковал бронированные щиты и мечи Родины. Позднее именно эти поколения физиков (не лириков) обеспечили рывок в космос и развитие технического и военного потенциала. Школа дала фору своей стране: изможденное репрессиями и войной поколение сделало колоссальное, открыв для страны новые горизонты НТП, но само усилие оказалось на пределе сил. Школа не смогла спасти страну. Огромная страна рухнула, это заметили все. То, что рухнула Великая Школа, не заметил никто.

Кризис советской образовательной модели обозначился несколько раньше кризиса империи. В 1960-е годы появились учителя-новаторы и авторские школы. Именно они стали могильщиками классической советской модели. Новаторы попытались сделать невозможное. Они замахнулись на кардинальную реформу Школы. Однако ее модель оказалась настолько жесткой, что реформировать ее было невозможно, а грамотно сломать не поднималась рука, да и кто бы им это позволил.

Учителя-новаторы не затронули святая святых — сциентизма. Они подвергли критике другие слагаемые конструкции. Высокая степень централизации, огромный объем знаний, необходимый для запоминания, отсутствие свободы учителя и как следствие — свободы ученика — попали под критические стрелы отчаянных лучников-одиночек. Однако Школа выстояла. В условиях господства того, что именовалось социализмом, и не могло быть иначе. Однако стройный монолит дал трещину, которая с годами только расширялась. Кризис Школы стал очевиден уже после краха империи.

2. Что имеем

Имеем кризис некогда могучей Школы, и не имеем даже представления о том, что с этим кризисом делать. Кризис носит, правда, латентный характер, поскольку чисто внешне Школа стоит, как стояла в благостные годы своего расцвета. Она даже прирастает компьютерами и бассейнами. Однако всё не то и не так. Учителя злы и раздражены, дети Школу ненавидят, студенты презирают, а родители медленно звереют от количества легальных и нелегальных поборов.

Чтобы оценить весь масштаб кризиса, приглядимся к его отдельным сторонам, проявляющимся в виде серьезных дисбалансов.

Периоды обучения

Наиболее резко бросающийся в глаза дисбаланс сегодня лежит в сфере перехода от школьного образования к образованию вузовскому. Правила приема меняются ежегодно, но каждое следующее поколение этих правил становится хуже предыдущего. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы это заметить. Выйдите на улицу, обратитесь к тем, кто поступает в этом году, к учителям, к родителям, к деканам и директорам школ. Ответ будет один: всё плохо и неправильно. На самом деле сегодня невозможно выработать адекватные правила приема в высшее учебное заведение. Дисбаланс слишком серьезен, и простыми мерами его не исправить.

Не работают механизмы допуска и доступа к образованию. Допуск к образованию — это право человека, получившего диплом одного уровня, претендовать на получение образования высшего уровня. Доступ — это политика вуза по приему студентов на обучение. Здесь происходят вещи совершенно фантастические. Непонятно, почему вузы требуют на экзаменах то, что выходит за рамки школьной программы. Этот факт очевиден всем, кроме вузовских работников, которые постоянно заявляют о том, что ничего экстраординарного в их требованиях нет. Подобной же позиции придерживаются авторы тестов. Такое завидное упорство имеет весьма простое объяснение: вузам позволяют своевольничать. Это странно в ситуации тотальной регуляции среднего и высшего образования, когда даже стандарты кажутся непозволительным вольнодумством по сравнению с программами. «Своеволие» вузов в определении содержания приемных испытаний означает, что всё это кем-то разрешено или хотя бы незамечено. Но почему? Ведь именно из-за этой вольницы страдают дети и родители, кормящие племя репетиторов. Данная ситуация дискредитирует и среднюю школу, которая, соответствуя всем государственным требованиям, тем не менее оказывается неспособной функционировать эффективно и готовить детей к поступлению в вуз. Если называть вещи своими именами, то в условиях, когда в вузы поступают целыми классами, школа вообще занимается непонятно чем, отвлекая детей от реализации их целей бессмысленными усилиями по выполнению программ.

Причина дисбаланса на самом деле не связана с кознями вузов и желанием репетиторов заработать побольше денег. Всё гораздо проще. Совершенно простодушно заявил об этом руководитель института качества образования: тесты, оказывается, играют роль не средства диагностики знаний абитуриентов, но инструмента ранжирования детей для поступления в вузы. Какая разница, если в процессе тестирования проверяется не то, чему учили в школе, можно выбрать любые критерии успешности/неуспешности. Тем более что перевод баллов шкалы тестирования в десятибалльную шкалу также осуществляется не критериально. Результаты тестирования этого года просто кошмарны, но только в том случае, если расценивать их как средство диагностики полученных в школе знаний. Если же тесты — это просто средство ранжирования детей, которым государство не в состоянии по целому ряду причин предложить адекватную образовательную политику, вытекающую из конституционных гарантий, то ничего ужасного в результатах этих нет. Хорошо, что не ранжируют по весу или росту.

В нашей стране очень мало высших учебных заведений. 43 государственных и 13 частных вузов не хватает для того, чтобы обеспечить учебными местами всех желающих. Для сравнения отметим, что в США сегодня приблизительно 4200 вузов. Даже если учесть тот факт, что в эту цифру включены двухлетние колледжи, разница в количестве учебных мест всё равно впечатляет. Более того, двухлетние колледжи все-таки представляют собой ступень высшего образования, очень часто они имеют магистерские программы, отличное оснащение и первоклассный состав преподавателей, обладающих учеными степенями. Организация учебного процесса также не отличается от вузовского, разве что предусматривается больший контроль за студентами, поскольку они не достигли совершеннолетия. Ситуация же с нашими колледжами принципиально иная: практически по всем параметрам они ближе все-таки к школе, чем к вузу. Происходит это потому, что двухуровневая модель высшего образования так и не внедрена в нашей стране, поэтому колледжи не обеспечивают первый уровень высшего образования, соотносимый с тем образованием, которое предоставляют первые курсы университетов. Так что вузов в стране катастрофически не хватает.

Наверное, следует объяснить, почему мы сравниваем нашу образовательную модель с американской. Ответ прост: именно американская модель высшего образования сегодня задает тон в мире. Европейские университеты трансформируются в логике американских вузов, что часто не вызывает энтузиазма. Однако делать нечего, если именно в США больше всего студентов-иностранцев (около миллиона), которые приносят миллиарды долларов в бюджет, а в шанхайском списке лучших университетов мира из 50 первых университетов 35 — американских. Можно долго доискиваться причин отсутствия в этом топ-листе белорусских вузов, однако факт остается фактом: наших вузов нет даже среди шестисот лучших университетов мира. Ни одного. Кстати, в вузах Беларуси сегодня обучается около 6 тыс. студентов-иностранцев, что составляет 1,87% от общего количества студентов (в Америке этот показатель — 5%).

Тенденции же развития образования в нашей стране те же, что и во всем мире: количество абитуриентов возрастает с каждым годом. Беларусь, как и другие страны, наращивает прием первокурсников, несмотря на ухудшающуюся демографическую ситуацию. В принципе, в развитых странах вузы не замечают демографических проблем: спады рождаемости компенсируются увеличением количества желающих учиться.

Платное бесплатное образование

Согласно официальной статистике, платят за образование 66,6% студентов. Это огромная цифра для европейской страны, где в Конституции записано, что гражданин имеет право на первое бесплатное образование на конкурсной основе. При этом в других европейских странах «конкурсная основа» означает всего-навсего конкурс на обучение в определенном университете, а не на получение права на высшее образование как таковое. Европейское образование является действительно бесплатным для граждан, платное оно только в случае особо престижных специальностей и тогда, когда вузам удается раскачать коммерческий сектор на поддержку отдельных программ. В Беларуси ситуация принципиально иная: претендуя на принадлежность к европейской модели образования, она реформирует его по американской модели в смысле его коммерциализации. Хотя в данном отношении наша страна спонтанно движется в русле общемировых тенденций, поскольку именно англосаксонская модель образования сегодня является приоритетной. Обидно только, что наибольших успехов по пути следования передовым тенденциям мы достигли именно в увеличении платы за обучение, что никак не сочетается с продекларированными целями построения социального государства.

В Америке высшее образование полностью платное, но жизнь организована так, что студенты имеют право получать федеральные займы, стипендии фондов и собственных вузов, брать кредиты, которые широко доступны. Плата же за обучение в университетах штатов для населения этих штатов зачастую сопоставима по объему с тем, что платят студенты в университетах Беларуси. Однако если сравнить уровень зарплаты в Америке и Беларуси, а также то, что в Америке никто не попросит вас платить немедленно, потому что вы не имеете права на кредит (на тот или иной кредит имеют право все граждане), сравнение опять не в нашу пользу. Честно говоря, даже трудно себе представить, на какие жертвы идет семья в нашей стране, чтобы заплатить за средненькое высшее образование своих детей.

Отдельная тема — сопоставление платных потоков государственных вузов и вузов негосударственной формы собственности. Частные вузы находятся в крайне сложном положении по целому ряду параметров. Они вынуждены платить все налоги, включая НДС, что увеличивает цену за образование. Платные же потоки вузов организуются на тех же мощностях, что и бюджетные, это приводит к тому, что увеличивается количество смен, поскольку аудиторный фонд ограничен, а используется он несколько раз для разных смен обучения. При этом студенты дневной формы обучения иной раз заканчивают учебный день поздно вечером. Все это сказывается на качестве образования.

Государство, безусловно, старается контролировать частные вузы, полагая, что именно там образование может быть не очень высокого качества. Однако этот контроль чаще всего носит запретительный характер. Выполнить все государственные нормы очень сложно даже при всем желании. К примеру, вузам предписан определенный штатный состав педагогов, однако для маленького вуза иметь в своем штате столько педагогов означает то, что отдельные преподаватели будут читать большое количество совершенно различных курсов и качественно подготовиться к ним они не смогут. Вуз — это все-таки не школа, где можно вести совершенно разные уроки. Вузовский преподаватель должен очень много работать, читать, а главное — писать и публиковаться, иначе его преподавание превращается в профанацию. Получить лицензию на открытие нового вуза очень сложно, выполнить все государственные нормы по аренде, штатному составу преподавателей и т. д. еще сложнее, а ведь надо пройти еще аккредитацию. Не удивительно, что частные вузы не открываются, зато растут и пухнут платные потоки государственных вузов. Частные же вузы прирастают за счет заочников, которые всё больше начинают определять лицо нашего образования. При этом студенты-заочники включаются в общее количество студентов. Так, в государственной системе высшего образования обучается 325 128 студентов, но из них на заочной форме –145 266, а на вечерней — 1 718. В частных вузах ситуация еще более очевидная: более половины студентов являются студентами-заочниками. Происходит это потому, что заочная форма обучения чрезвычайно выгодна для вузов, студенты-заочники приносят вузам огромную прибыль при минимуме затрат. Вузы пойдут на любые жертвы, чтобы сохранить свой любимый контингент.

Как результат — качество образования на заочной форме обучения значительно ниже, чем на очной. В европейские и американские образовательные статистики никогда не включается заочное обучение, так что когда официально заявляется, что в нашей стране достигнут среднеевропейский уровень количества студентов на 10 000 человек (360), реальность несколько приукрашивается. На самом деле этот показатель почти в два раза меньше! Вузов в стране физически не хватает, чтобы обеспечить всем желающим достойное и недорогое образование. Но решение данной проблемы видится вполне экзотическим: люди, поступающие на заочную форму обучения, также сдают тесты, как и те, кто оканчивает школу, но они почему-то ограничены в правах на выбор специальности обучения по сравнению с абитуриентами-очниками. В принципе, это еще один вариант ранжирования, призванный ограничить количество студентов в нашей стране.

Еще раз о тестировании

Проблема тестирования не ограничивается вопросом о том, является оно методом оценки знаний или способом ранжирования выпускников школ. Вопрос заключается еще и в том, что, если итоговые процедуры квалиметрии знаний осуществляются в форме тестирования, то и само обучение должно проводиться соответственным образом. Проще говоря: итоговый контроль знаний/ранжирование — процедура судьбоносная, она должна полностью соответствовать содержанию образования, методам, формам и средствам обучения. А главное — она должна быть в тесной взаимосвязи со средствами текущего контроля знаний в средней школе.

В тех странах, где тестирование также используется как итоговый инструмент контроля знаний, вся система образования опирается на иные принципы. Во-первых, упор делается не на объем знаний и усвоение теорий, а на быстроту работы с большим объемом информации, скорость мышления, умение переходить от одного типа информации к совершенно иному без потери в качестве полученного результата. Во-вторых, важное значение имеет также способность критического мышления и презентации имеющихся знаний. Кроме того, тестирование должно присутствовать в учебном процессе постоянно: с первого до последнего дня. Только так можно подготовить ребенка к успешной сдаче теста и сделать его более или менее адекватным инструментом диагностики его знаний.

Наша же Школа — это школа широких концептуальных теоретических обобщений, огромного объема информации и сциентизма, ориентированного на развитие логических когнитивных способностей. Получается любопытная история: детей учат 11 лет одному, а на самом важном этапе в их жизни проверяют их знания по-другому. Не говоря уже о том, что сами тесты несут в себе черты той системы образования, которую они, по сути, отвергают. Тесты перегружены сложной информацией, которую нужно просто знать, а часто — просто заучивать. В действительности же тесты должны быть очень простыми, но разными, анализирующими скорость мышления, а не количество заученных страниц учебников. Было бы очень интересно заставить чиновников от образования решить задачи тестов, создав им ситуацию стресса, похожую на ту, в которую попадают наши дети. Если сказать высокопоставленным чиновникам, что, не пройдя тест, они потеряют работу, то результаты будут вполне предсказуемыми. Ранжирование есть ранжирование, а взрослые дяди и тети так же не обучены устойчивости в условиях сильных стрессов при работе с большими объемами информации в ограниченный период времени, как и маленькие дети. Школу-то они заканчивали ту же самую.

Добавим сюда и то, что ребенок должен иметь право на множество попыток сдачи тестов с последующим выбором того, который ему больше понравится. Священная единственная попытка, которой обладают сегодня наши дети, видимо, также относится к категории ранжирования, а не диагностики, иначе как ее можно логически объяснить?

3. Что делать?

И какой выход? Как организовать приемную кампанию? Очень просто.

Действительно, в вузы надо принимать просто всех желающих. Стране выгодно, когда дети учатся. А значит, мест в вузах должно хватать всем, всем желающим, как это и записано в Конституции. Но выбор конкретного вуза должен зависеть от того, как сданы экзамены или тесты. Только они должны быть средствами диагностики знаний, а не ранжирования будущих студентов. Поступать в вузы должно быть легко, а учиться тяжело, а не наоборот. Так, как во всем мире. Ничего нового здесь нет. Полтора десятка лет, потраченные на борьбу с высшим образованием, приносят свои плоды: качество образования падает, количество вузов растет очень медленно, профессуры не хватает, доступ к информации ограничен, — вот откуда берутся все проблемы и, в частности, дисбалансы тестирования.

Но! Использование тестов для контроля знаний — это хорошо. Только вводить систему тестирования следует, опираясь на мировой опыт, трансформируя постепенно содержание образования, сокращая объемы знаний и меняя логику развития когнитивных способностей детей. А также следует подумать о том, что тестирование подрывает сложившуюся систему дифференциации образования. Ведь сдавая тесты, абитуриент может посылать их в родственные, но разные вузы. Данное обстоятельство делает систему более цивилизованной. Только сдавать тесты следует разрешить в течение двух последних лет обучения в школе, в специальных центрах с правом выбора не только учебного заведения, куда эти тесты посылать, но и варианта лучшего теста. Вот и все, ничего особенно сложного.

Еще раз о периодах обучения. Неразрешимые противоречия

Отечественная Школа стоит на перепутье, пытаясь адаптировать к своей модели принципиально новую идеологию периодов обучения. Наиболее сложными являются два момента.

Двенадцатилетняя школа. Двухуровневое обучение в высшей школе

На практике, как оказывается, первой не существует без второго. Хотя попытка ввести двухуровневое обучение без двенадцатого года обучения в средней школе уже предпринималась. Это была героическая попытка, осуществленная совместно БГУ и ЕГУ, и когда-нибудь о ней напишут будущие историки Школы как о настоящем прорыве.

Почему так нужен двенадцатый год? Потому, что без него невозможно смоделировать правильный тип образования на последнем этапе средней школы, куда должны быть перебазированы многие предметы высшей школы. Фактически весь первый курс университетов может быть безболезненно транспортирован в среднюю школу. Если еще убрать повторы в курсах обучения, то окажется, что за три-четыре года вполне можно подготовить специалиста в высшей школе, то есть бакалавра. Тогда уровень магистерской подготовки можно будет осуществлять за два-три года и наша страна обеспечит своим гражданам тот же тип образования, что и передовые образовательные державы мира.

Мучительные раздумья по поводу того, чем является бакалавриат — профессиональной квалификацией или академическим расширением специальности — уступят место пониманию простой истины: двухуровневое образование сегодня не имеет альтернативы. Это образование мобильно, оно оставляет студенту необходимую свободу выбора, позволяя обеспечить условия для самореализации и развития личности. Оно выгодно государству и обществу. Оно, наконец, подлинно массово по своей природе, а значит, соответствует современным представлениям о справедливости. Возможно, некоторых пугает средневековое слово «бакалавр», им кажется, что «специалист» звучит лучше. Спешу их разочаровать, это слово не нравилось, например, Наполеону, который упразднил подобный подход к образованию во Франции. Но теперь Франция вводит у себя двухуровневую болонскую модель (читай англосаксонскую) — при всей своей огромной любви к великому реформатору. Давайте и мы не будем произносить этих средневековых слов, но только суть оставим: высшее образование должно состоять из двух этапов, первый — это массовое образование, второе — более специализированное; на всё про всё — 5-6 лет.

Что еще важно сделать? Сократить количество изучаемых предметов. Резко. Ввести систему кредитов, когда количество часов становится важнейшим критерием уровня полученного академического образования. Все курсы, которые насчитывают меньше чем 68-72 часа, должны быть безжалостно убраны из учебных планов. Логика здесь простая: вы полагаете, что курс «великая Отечественная война» или «Профилактика СПИД» нужны в учебных планах, давайте введем эти курсы, но объем их будет по 72 часа каждый. Вот тогда мы и посчитаем, чему реально учат в наших вузах и каких специалистов готовят. Добавим сюда физкультуру (основной предмет в наших приложениях к диплому), «картошку», военную подготовку, — и увидим, что как минимум один год мы сами у себя воруем, растягивая наше образование самым странным образом.

Конечно, правы ректоры вузов: за два года невозможно подготовить специалиста первого уровня. Да, но только в том случае, если ничего не менять. Двенадцатый год в средней школе и сокращение хотя бы курсов, меньших по объему, чем два кредита, коренным образом изменят ситуацию. Конечно, учителей средней школы тоже можно понять. Двенадцатый год обучения в современных условиях выглядит совершенно искусственным: бесконечные повторы, помноженные на трудности общения с выросшими детьми, делают бессмысленным это нововведение. Но без двенадцатого года нам не обойтись. Без этого года наши дети не могут поступать в высшие учебные заведения других стран сразу после окончания средней школы.

Даже если найдется кто-то, кто скажет, что мы можем обойтись своими силами и будем развивать свою уникальную модель, ответим этому провинциальному патриоту следующее: ничего своего вы не придумаете и развивать не будете. Вы делаете именно то, что делают во всем мире, тенденции трансформации образовательных систем универсальны. Мы уже ввели десятибалльную систему, тестирование по стобалльной системе, двенадцатый год обучения, двухуровневое высшее образование и еще очень много чего прогрессивного. По платному образованию давно перегнали Европу и скоро догоним Америку. Теперь было бы хорошо подтянуть другие параметры образовательной системы: изменить кардинально содержание образования, четко зафиксировать периоды обучения, трансформировать образовательный процесс в высшей школе, увеличив количество студентов на одного преподавателя, уменьшив лекционные курсы и увеличив количество дискуссий. Дать студенту свободу выбора, ввести систему кредитов. Данные меры оздоровят разбалансированную образовательную систему, которая сегодня, как эквилибрист на канате, балансирует между очевидными позитивными инновациями и бесперспективными попытками сохранить основы старой системы: централизацию, авторитаризм, отсутствие академических свобод.

И последнее. О дорогах. Существует всё-таки связь между качеством образования и качеством дорожного покрытия. Может быть, мистическая. Но существует.