/Double surround/
Консерватизм в «опоздавшей» стране (Павел Северинец как путевка в Европу)
Андрэй:Вам не здаецца, што ХХІ стагодзьдзе будзе эпохай кансэрватызму новага тыпу, пасьля-постмадэрнага? Адзнакі гэтага ўжо зьяўляюцца. Тофлер трапна прыкмеціў «трэцюю хвалю», калі адбываецца вяртаньне да «аграрных» супольнасьцяў на постындустрыйным этапе. Ствараецца база для новага традыцыйнага грамадзтва «геніяльных рамесьнікаў», і ягонай ідэйнай падставай будзе новы кансэрватызм.
Максим:Конечно, можно вспомнить и «третью волну» Тоффлера, и глобальную деревню Маклюэна, но почему вы считаете, что это непременно есть канун нового консерватизма? Есть культурные практики, которые становятся во многом локально-общинными, частными, но они опираются не на идеологические формулы, а на стиль жизни. Общество «третьей волны» — это театр без пьесы, где каждый себе пишет роль. Что отвечает постмодернистскому пониманию культуры. Но это вовсе не значит, что грядет некий очередной глобальный сценарий. В том числе и консервативный.
А.:Самае дзіўнае, што гэтая новая эпоха будзе азначаць адначасова і сьмерць вялікіх «таталітарных» схемаў — і росквіт абсалютна іншых мадэляў, множных мадэляў — і не постмадэрнісцкіх. Што зрабіў постмадэрнізм? Ён падкрэсьліў плюралізм, множнасьць. Але пры гэтым ён усё зьвёў да «гарызанталі»: што Шэксьпір, што рэкляма пральнага парашку — на аднолькавым «пэрыфэрыйным» узроўні. Варыянт новага кансэрватызму: «так, ёсьць множнасьць, ёсьць разнастайнасьць, але ў гэтай разнастайнасьці ёсьць свае вартасьці і свае іерархіі».
М.:Мы по инерции считаем, что жизнь подчиняется концептам, которые придумали философы. Да большинство об этом и не подозревает! Можно жить в эпоху Ренессанса и не воспринимать ренессансную личность. Можно жить во времена постмодерна — и не быть постмодернистом. А можно себе придумать сказку, манифест. Как у Павла Северинца — трактат «Нацыянальная ідэя». И говорить: «я — концептуальный постмодернист», или «я — концептуальный консерватор». Жизнь об этих разговорах не подозревает и прекрасно обходится без них.
А.:Для кансэрватызму як раз і характэрны момант «няяўных» ведаў: людзі жывуць так, што яны так жывуць і таму што такія іхнія звычкі (і забабоны). Гэтыя веды не артыкулююцца. Веды не артыкуляваныя і ня вынесеныя на прадстаўленьне ў нейкі адзіны цэнтар. Кансэрватызм падкрэсьлівае лякальнасьць, падкрэсьлівае звычку, «старыну ня рушым, навіну не ўводзім». Прынцып тыпова кансэрватыўны — і падкрэсьліваньне чалавечнасьці і натуральнасьці чалавечых сувязяў, якія абапіраюцца на гісторыю…
М.:В таком случае самый главный консерватор в Беларуси — это Александр Григорьевич…
А.:Катэгарычна ня згодны. У саўгаса «Гарадзец» няма мінулага і ня будзе прышлага. Гэта жарт, які зацягнуўся на 12 гадоў.
М.:Вы говорите о консерватизме, каким вы его хотели бы видеть…
А.:Я проста сыходжу з Эдмунда Бёрка…
М.:А я опираюсь на нашу белорусскую действительность. Если 15 лет топтания не месте — это не консервативность, то что тогда консерватизм?
А.:Тое, што адбываецца ў Беларусі, — гэта не кансэрватызм, а рэакцыя — нэасавецкая рэакцыя…
М.:История — всегда трикстер, пересмешник. Мы планируем перестройку, а получаем парад суверенитетов, планируем «адраджэньне», а получаем «батьку», планируем триумф консерватизма… и снова получим нежданное.
А.:У адрозьненьні ад лібералізму ды усялякіх камунізмаў, кансэрватызм абапіраецца на тое, што было і ёсьць, што ўжо ўгрунтаванае ў мінулым. А ў мінулым было шмат формаў, якія зараз выходзяць на паверхню…
М.:Так об этом и говорят приверженцы постмодерна. Вспомним образ борхесовской библиотеки. Всё, что когда-то было написано, — открыто и доступно. Всё укладывается в тот текст, частью которого мы являемся. Но ситуация постмодерна — явление преходящее. Мне трудно представить, что всё дальнейшее уложится в классическую европейскую формулу линейного прогресса. Кончилась линейная дорога, нет единой трассы. Идея общей судьбы для всего мира — это иллюзия. Когда сражаются против глобализма, то не понимают, против чего сражаются: глобализм понимается превратно как глобальный стандарт. На самом деле глобализм — это реальность Вавилонской библиотеки.
А.:Глабалізм, гэта сапраўды з аднаго боку ўніфікацыя пад транснацыянальныя карпарацыі, а з другога боку — росквіт культурных лякалізмаў. Росквіт культурных лякалізмаў — так, транснацыянальны кантроль — не…
М.:Вы сейчас рассуждаете, как анархист Ушкин! А ведь отечественная консервативная утопия в стиле Северинца имеет существенное отличие: белорусский консерватизм возникает не как «усталость от революций», а как ощущение тупика, пробуксовки любых инновационных движений. Это реакция на неразвитость динамических проектов у нас в стране. Это не усталость от перемен, как на Западе. Это реакция на их отсутствие. Всегда проще обращаться к традиции. Потому что традиции — это то, что уже состоялось. А будущее — территория риска.
А.:Мінулае, да якого зьвяртаюцца беларускія кансэрватары, — настолькі забытае, што, каб вярнуцца да яго, трэба ствараць нанава. Адначасова адбываецца і зварот, і стварэньне. Вельмі паказальны прыклад — бум айчынных рыцарскіх клюбаў.
М.:Вы считаете это консервативным проектом?
А.:Яно будзе ўплеценае ў кансэрватыўны праект. Вы зьвярнулі ўвагу, што ў 2001 годзе, калі Домаш балятаваўся ў прэзыдэнты, ён наведаў рыцарскі фэст? Гэта была пэўная заяўка…
М.:Консерватизм в Беларуси процветает как практика, как стихийная идеология власти. В «Нашей Ніве» было фото: стоят рыцари, а над ними плакат «Приветствуем победителей битвы за урожай!» Вот, пожалуйста: система присваивает традицию. Есть консерватизм как романтический проект — и в книге Северинца это именно так. А есть консерватизм как привязанность к советским формам культуры, стилю мышления и системе руководства. В Беларуси имеет место конфликт не между консерваторами и постмодернистами, а между двумя формами консерватизма — вульгарно-советской и теоретично-концептуальной.
А.:Не будзем засяроджвацца на рэжыме, які хутка сканае. Мне больш цікавы расклад на заўтра. А заўтра будзе барацьба паміж «лібэральным постмадэрнізмам» і «творчым кансэрватызмам». Тэрарыстычныя экалягічныя рухі, змагары за правы кібаргаў, «кіцежградзкія постмадэрн-фундамэнталісты» (у сеціве гэта ўжо ёсьць), а з другога боку — годныя рамесьнікі глябальных вёсак.
М.:Консерватизм, если говорить серьёзно, — не столько перспектива социального развития или культурного движения нации, сколько способ самоопределения части белорусских интеллектуалов. Которые испытали утомлённость перестроечными лозунгами, пережили кризис проекта «Адраджэньне», разочарованы в существующих неформальных элитах. Хотя и пишут о них с уважением, как Северинец о Шушкевиче. Северинец — амбициозный молодой человек, воплощающий новое поколение белорусских националистов. Но меня смущает отсутствие понимания разницы между идеальным проектом и реальными социальными процессами.
А.:Як з гэтай жа нагоды адзначыў Глёбус — «тэатар». Але ўжо ў 80-ыя гады былі закладзеныя моманты, якія для самога кансэрватызму былі нечаканымі. Выразныя формы, праз якія кансэрватызм сябе маніфэставаў. Як грамадзкая сьвядомасьць сябе праяўляла? Узгадаем фільмы «Конан-барбар», «Эскалібур», «Зардоз» і, нарэшце, стоадсоткава постмадэрнісцкія «Зоркавыя войны». Эпас — множны, «віртуальны»! Вяртаньне барбараў…
М.:Это не знаки консерватизма. В кинематографе через призму массовых фобий отразилось политическое «похолодание» 80-х. И причём здесь «Звёздные войны»? Это вообще рыцарский роман, перенесённый в космос!
А.:Менавіта! Рыцарскі раман зь «віртуальным» умоўным асяродзьдзем…
М.:В таком случае, «Анастасия Слуцкая» — тоже новый «консервативный» эпос. Она гораздо ближе к «Конану», чем к «Войне и миру»…
А.:Насамрэч важна, што калі раней кансэрватыўнае «апавяданьне» абапіралася на гістарычны эпас, то цяпер актыўна карыстаюцца віртуальна-ўмоўнымі рэчаіснасьцямі. Ізноў множнасьць традыцыяў — але праз непрыхаванае скарыстаньне фантазіяў.
М.:Думаю, что белорусский консерватизм тоже будет меняться. С этой точки зрения он не альтернатива постмодерну, а естественное продолжение культурных процессов «глобальной деревни». Лично я — сторонник «постмодернистского консерватизма» или, если угодно, «консервативного постмодернизма». И он, так или иначе, в нашей стране сложится.
А.:Яшчэ на пачатку ХХ стагодзьдзя Ігнат Канчэўскі заклікаў ствараць формы, якія зьменлівыя, якія жывыя й пераадольваюць любыя вонкавыя структуры. Вось гэта вобраз новага кансэрватызму, які прыходзіць.
М.:Грезы белорусского консерватизма достойны уважения. Как формы мышления, не ангажированного рамками государственной идеологии. Как рассуждения о судьбе нации и перспективах её развития. Но отечественный консерватизм важен не как новая магистраль, а как один из компонентов плюралистичного мышления о своей стране, которое в любой западной стране существует, как факт. Там ведь нет рукопашных схваток между либералами и консерваторами. Зато есть диалог, есть нормальный политический и интеллектуальный процесс. У нас нет ни того, ни другого, ни третьего. Белорусский консерватизм — обещание, одна из возможных составляющих будущего развития страны по европейским стандартам.