Большой бизнес и «большое государство»

Как показал социологический опрос, проведенный в декабре 2005 года, 90% американцев считают, что большой бизнес обладает слишком мощным влиянием в Вашингтоне [1].

Каждую неделю в заголовки новостей попадает какой-нибудь скандал, в котором замешаны политики, лоббисты и деньги корпораций, и сопровождается все это утверждениями о подкупе чиновников. Главы компаний без проблем получают аудиенции у сенаторов, министров, даже президента. Законодатели и бюрократы, как по мановению волшебной палочки, перевоплощаются в корпоративных лоббистов и обратно. На этих встречах тет-а-тет между сенаторами и главами корпораций наверняка обделываются темные делишки — иначе они бы не проходили за закрытыми дверями!

Но как именно большой бизнес использует столь мощное влияние? Насчет целей, которых он добивается в Вашингтоне, существует масса предположений. Так, автор одной книги утверждает: «Когда корпорации занимаются лоббированием в государственных структурах, их цель обычно состоит в том, чтобы обойти правила регулирования»[2].

В этой фразе отражается общепринятое мнение о том, что государство, обуздывая аппетиты большого бизнеса, защищает простых людей, а тот в свою очередь стремится обеспечить себе свободу рук. Аналогичную точку зрения высказал в свое время и знаменитый историк Артур Шлезингер: «Либерализм в Америке [то есть построение государства всеобщего благосостояния и усиление государственного вмешательства в экономику. — Т.К.], как правило, сводится к действиям по ограничению влияния деловых кругов со стороны других слоев общества»[3]. Факты, однако, свидетельствуют об обратном:

— Корпорация «Enron» постоянно выступала за жесткое регулирование топливно-энергетической отрасли в мировом масштабе; эти меры поддерживают и экологические движения. Кроме того, корпорация использовала свое влияние в Вашингтоне, чтобы не допустить включения в состав федеральных комиссий по регулированию энергетического сектора чиновников, придерживающихся идей экономической свободы.

— «Philip Morris» энергично поддерживает ужесточение регулирования федеральными властями табачной промышленности и рекламы табачных изделий. В то же время власти штатов, подававших в свое время иски против крупных табачных компаний, сегодня защищают те же самые фирмы от конкурентов и судебных разбирательств.

— Недавнее повышение налогов в Виргинии стало возможным благодаря неустанной поддержке крупнейших компаний, работающих в этом штате; большой бизнес вообще традиционно выступает в роли сторонника увеличения налогов.

— Важнейшую роль при введении новых, более жестких правил по борьбе с загрязнением атмосферы сыграла компания «General Motors» — в результате ее чистая прибыль увеличилась.

Распространенный миф

В нашем обществе широко распространилось и глубоко укоренилось мифическое представление о том, что большой бизнес и «большое государство» — соперники и что первый выступает за ограничение функций последнего.

В 1936 году один из обозревателей «Chicago Daily Tribune» утверждал, что тот, кто голосует против Франклина Рузвельта, потворствует интересам большого бизнеса. «Сторонники „Нового курса“ во главе с президентом, — писал он, — приняли вызов, уверенные, что народ отвергнет притязания организаций деловых кругов и даст властям возможность продолжить осуществление программы Рузвельта» [4]. Однако всего тремя днями раньше председатель Торговой палаты и другие капитаны большого бизнеса на встрече с Рузвельтом выступили за расширение «Нового курса».

Почти 70 лет спустя обозреватель «New York Times» Пол Кругман, критикуя администрацию Джорджа Буша-младшего, отмечал:

«Ребята из новой вашингтонской команды — консерваторы на уровне рефлексов: они считают, что корень всех зол в том, что государство играет слишком большую роль, свято верят в принцип „что хорошо для большого бизнеса, то хорошо для Америки“ и полагают, что любую проблему можно решить сокращением налогов и ослаблением контроля за загрязнением окружающей среды»[5].

В это же самое время на другом берегу Потомака пресловутый «большой бизнес» проводил кампанию за повышение налогов, а лоббисты «Enron» «обрабатывали» ближайших советников Буша, убеждая их поддержать Киотский протокол по борьбе с климатическими изменениями.

Через несколько месяцев, когда компания «Enron» обанкротилась, журналисты называли царившую в компании коррупцию и ее баснословные прибыли следствием «анархического капитализма» [6], утверждая, что «…скандал вокруг „Enron“ наглядно свидетельствует о неэффективности неограниченной свободы рынка» [7]. На деле же «Enron» чувствовала себя как рыба в воде в рамках запутанной системы государственного регулирования и беспрестанно выклянчивала у правительства все новые субсидии.

Если же публицисты и отмечают случаи, когда деловые структуры выступают за усиление регулирования экономики со стороны федеральных властей, они расценивают это как исключение из правила.

Так, в 1987 году журналистка из «Washington Post», сообщая читателям о том, что авиакомпании обратились в Конгресс за помощью, прокомментировала этот факт следующим образом: «В прошлом месяце, когда отрасль авиаперевозок начали одолевать государственные регулирующие органы, стремящиеся поставить под надзор рекламу авиакомпаний, последние, как это ни удивительно, обратились за помощью в Вашингтон» [8]. На самом деле регулирование этой отрасли федеральными властями уже не первое десятилетие осуществлялось «с подачи» глав авиакомпаний, и они самым энергичным образом сопротивлялись отмене этого контроля.

Истина состоит в том, что на протяжении последних ста с лишним лет большой бизнес очень часто стремился заручиться поддержкой «большого государства».

История большого бизнеса — это история «большого государства»

В течение этого времени, когда федеральное правительство от десятилетия к десятилетию все больше «разбухало», каждый его серьезный шаг в области государственного регулирования, изменения налогообложения и увеличения бюджетных расходов был выгоден тем или иным кругам большого бизнеса. Начать, пожалуй, стоит с так называемой «прогрессистской эпохи», продолжавшейся с конца XIX века до начала Первой мировой войны, — из всех периодов активного государственного вмешательства в экономику именно об этом времени существуют самые неверные представления.

Роль героя в этом эпизоде американской истории обычно отводится президенту Теодору Рузвельту, а центральной сюжетной линией становится его «антимонопольная» кампания. В учебниках истории нам внушают, что Тедди наделил федеральное правительство и Белый дом новыми полномочиями, стремясь обуздать эксцессы в поведении большого бизнеса, характерные для «позолоченного века» [9].

Однако при внимательном изучении политики президента, а также принятых в тот период «прогрессистских» законов и осуществленных мер по государственному регулированию возникает иная картина. Так, история с мясной промышленностью — когда большой бизнес обратился за защитой к «большому государству» — повторялась в то время неоднократно. Зачастую целью и результатом рузвельтовских шагов по усилению полномочий Вашингтона была помощь самым жирным из «жирных котов».

В современных исторических трудах инициатором реформ в мясной промышленности называют «разгребателя грязи» — обличителя-новеллиста Эптона Синклера. Сам он, однако, открещивался от приписываемых ему заслуг. «Создание Федеральной инспекции мясной продукции связано с просьбами компаний этой отрасли, — отмечается в его статье, опубликованной в 1906 году. — Инспекция содержится на средства американского народа, но ее деятельность выгодна компаниям, выпускающим мясопродукты» [10].

Аналогичной точки зрения придерживается и историк, специалист по этому периоду, Гэбриэл Колко: «На деле, конечно, крупные компании по выпуску мясопродуктов с энтузиазмом выступали за государственное регулирование в этой отрасли, особенно потому, что оно в первую очередь ударяло по их конкурентам — бесчисленным мелким предприятиям» [11]. И действительно, промышленник Томас Уилсон, озвучивая позицию тех самых крупных компаний мясной промышленности, которые обличал Синклер летом того же, 1906 года, заявил на слушаниях в одном из комитетов Конгресса: «Мы всегда выступали и сейчас выступаем за расширение деятельности инспекции, а также за введение санитарных норм, гарантирующих наилучшие условия на производстве» [12]. Для мелких фирм государственное регулирование мясной промышленности оказалось куда обременительнее, чем для крупных.

А теперь обратимся к поистине легендарному эпизоду «антимонопольной» кампании — эпопее с концерном «U.S. Steel».

В 1880-1890-х годах результатом серии слияний в американской сталелитейной промышленности стало возникновение на базе 138 фирм настоящего мастодонта — компании «U.S. Steel». Однако в первые годы ХХ века прибыли концерна начали падать. Результатом пошатнувшегося положения стала одна важнейшая встреча.

21 ноября 1907 года за ужином в роскошном нью-йоркском отеле «Уолдорф Астория» собрались 49 высших руководителей ведущих сталелитейных компаний. В роли хозяина выступал председатель правления «U.S. Steel» судья Элберт Гэри. Целью этой встречи — первой из серии «ужинов Гэри» — была выработка «джентльменского соглашения» об отказе от снижения цен на сталелитейную продукцию. На втором собрании, состоявшемся через несколько недель, по словам самого Гэри, «все присутствовавшие промышленники высказали мнение об отсутствии в настоящее время необходимости и оснований для снижения цен» [13].

Итак, воротилы большого бизнеса в открытую — н, а встрече присутствовали даже чиновники из рузвельтовского министерства юстиции — д оговаривались о согласованных ценах.

Впрочем, эта схема не сработала. «К маю 1908 года, — отмечает Колко, — единый фронт сталелитейных компаний вновь начал трещать по швам» [14]. Некоторые фирмы в нарушение договоренности снижали цены на продукцию. «С июля 1908 года „соглашение Гэри“ существовало лишь номинально. Менее крупные сталелитейные компании начали снижать цены» [15]. В этот период компания «U.S. Steel» стала утрачивать позиции на рынке: Колко объясняет это «технологическим консерватизмом и негибкостью ее руководства». Вообще, по мнению ученого, «„U.S. Steel“ никогда не обладала особыми технологическими преимуществами, что часто характерно и для крупнейших фирм в других отраслях» [16].

Таким образом, рыночная экономика уравнивает шансы различных игроков. Хотя экономия за счет масштабов производства придает корпоративным гигантам большую свободу маневра в вопросах финансирования проектов и позволяет снизить издержки, сам их размер, как правило, порождает инерцию и догматизм. Руководству «U.S. Steel» компания виделась этаким беззащитным великаном, которому угрожает динамичный свободный рынок, и когда усилия Гэри по созданию картеля в отрасли провалились, в распоряжении концерна осталось единственное средство защиты. «Потерпев неудачу в сфере экономики, — отмечает Колко, — группа „U.S. Steel“ сосредоточила усилия на политическом направлении» [17].

15 февраля 1909 года сталелитейный магнат Эндрю Карнеги написал в «New York Times» письмо в поддержку установления «государственного контроля» над металлургической промышленностью. Двумя годами позже Гэри высказал ту же мысль, выступая на слушаниях в комитете Конгресса: «Я считаю, что нам необходимо идти к принудительной публичности и государственному контролю… даже над установлением цен» [18].

Когда комиссия по торговле между штатами приступила к разработке мер регулирования в области железнодорожных перевозок, среди наиболее активных сторонников этого шага были сами железнодорожные компании. Это немало удивило редакцию «Wall Street Journal» — в передовице, опубликованной в газете 28 декабря 1904 года, отмечалось:

«Особого упоминания заслуживает тот факт, что указание президента Рузвельта о введении государственного регулирования железнодорожных тарифов и рекомендации представителя Комиссии по делам корпораций Джеймса Гарфилда относительно контроля федеральных властей за деятельностью межрегиональных компаний были столь благожелательно восприняты менеджерами железнодорожных и промышленных компаний» [19].

То есть и в этом случае большой бизнес поддерживал меры государства, ограничивающие экономическую деятельность, а для журналистов это опять стало откровением.

Получается классическая иллюстрация теории о «баптистах и бутлегерах» [20]: «разгребатели грязи» вроде Синклера выступили в роли «баптистов», поддерживающих государственный контроль из альтруистических, нравственных побуждений, а крупные компании — будь то в мясоперерабатывающей промышленности, металлургии или на железнодорожном транспорте — были теми самыми «бутлегерами», которые стремились разбогатеть за счет государственного регулирования их отраслей. Рузвельт в приведенном нами примере выступал союзником «бутлегеров», то есть крупных компаний по производству мясной продукции. Синклер был для него лишь подходящим временным союзником, способным помочь «протолкнуть» нужные меры по регулированию. К самому обличителю и ему подобным президент относился без всякой симпатии: Синклера он называл «чокнутым».

Изобилие подобных фактов побудило Колко, которого никак не назовешь убежденным противником государственного вмешательства в экономику, прийти к выводу о том, что определяющим в американской политической жизни в начале XX века было то обстоятельство, что именно большой бизнес возглавил борьбу за регулирование экономики федеральными властями. С началом Первой мировой войны ничего не изменилось.

6 декабря 1916 года в военном ведомстве состоялось весьма необычное совещание. За одним столом собрались профсоюзный лидер Сэмюэл Гомперс, президент Вудро Вильсон, пятеро его министров-демократов, а также Дэниэл Уиллард (президент железнодорожной компании «Baltimore and Ohio Railroad»), Говард Коффин (президент «Hudson Motor Corporation»), финансист с Уолл-стрит Бернард Барух, Джулиус Розенвальд (президент «Sears& Roebuck Rosenwald») и еще несколько «капитанов» большого бизнеса. Это было первое заседание Совета национальной обороны (СНО), учрежденного Конгрессом и президентом Вильсоном с целью переустройства «всего промышленного механизма… наиболее эффективным образом» [21].

Бизнесмены, участвовавшие в заседании, связывали с деятельностью нового органа далеко идущие планы, масштаб и сроки реализации которых отнюдь не ограничивались неизбежным участием США в мировой войне. «Мы надеемся, — отмечал Коффин в письме братьям Дюпон за несколько дней до совещания, — заложить основы прочно спаянной структуры, которая будет объединять промышленность, государственный аппарат, военных и существование которой все мыслящие американцы будут считать жизненно необходимым для будущего нашей страны не только в ходе возможной войны, но и в условиях мира и торговли» [22].

К июлю 1917 года большинство полномочий СНО, осуществлявшего государственное регулирование промышленности, были переданы вновь созданному Военно-промышленному комитету (ВПК). Этот орган — настоящая коалиция ведущих бизнесменов и политических лидеров — все активнее брал под контроль все сектора американской экономики. Член Комитета историк Гросвенор Кларксон отмечал, что ВПК стремится к «концентрации торговли, промышленности и всех полномочий государства». Он продолжал: «Щупальца Военно-промышленного комитета проникли во все, даже самые укромные уголки промышленности […] Никогда еще не было столь всеобъемлющих познаний о деловых операциях в масштабе целого континента» [23].

Цели большого бизнеса, связанные с ВПК, отнюдь не ограничивались установлением контактов с правительственными структурами, и его участники, представлявшие деловые круги, лоббировали отнюдь не ограничение государственного вмешательства. По выражению Кларксона, «бизнес по собственной воле отказался от гегемонии, сам ковал себе цепи и обеспечивал свое подчинение государству» [24]. По сути, деловые круги призывали Вашингтон: «Регулируй нас!» Они требовали от правительства не только детальной регламентации производства, но и контроля над продолжительностью рабочего дня и зарплатами рабочих.

Десять лет спустя эту линию продолжил Герберт Гувер. Реальные дела этого политика свидетельствуют отнюдь не о том, что он стремился как можно меньше вмешиваться в дела большого бизнеса: напротив, Гувер не жалел усилий, чтобы правительство и деловые круги действовали как единая команда. В 1920-х годах, занимая пост министра торговли, он способствовал созданию картелей во многих отраслях американской экономики, в том числе в производстве кофе и каучука. Как пишет специалист по экономической истории Мюррей Ротбард, Гувер под лозунгом сохранения ресурсов и «в сотрудничестве с большинством нефтяных компаний принимал меры по ограничению нефтедобычи» [25].

Оказавшись в Белом доме (в исторических сочинениях деятельность Гувера на посту президента оценивается как бездумное и безоговорочное продвижение идеи о неограниченной свободе предпринимательства, игнорирующее интересы простых людей), в начале Великой депрессии он заставил большой бизнес «заморозить» зарплаты, чтобы не допустить падения заработков рабочих, сопровождавшего экономические кризисы в прошлом. Генри Форд, Пьер Дюпон, Джулиус Розенвальд, президент «General Motors» Альфред Слоун, глава «Standard Oil» Уолтер Тигл и президент «General Electric» Оуэн Янг единодушно поддержали курс на сохранение высокого уровня зарплат в условиях экономического спада.

Гувер высоко оценил их позицию, назвав ее «шагом вперед с точки зрения всей концепции отношения бизнеса к благосостоянию общества […] который разительно отличается от произвола и принципа „человек человеку — волк“, характерного для подхода […] деловых кругов тридцать-сорок лет назад» [26].

Еще до прихода к власти Франклина Рузвельта Гувер сделал первый шаг в строну «Нового курса», учредив Финансовую восстановительную корпорацию. Этот орган занимался выдачей государственных займов банковским и железнодорожным корпорациям, а возглавил его Юджин Мейер, занимавший одновременно пост председателя Федеральной резервной системы. Шурином Мейера был Джордж Блюменталь, один из руководителей компании «J.P. Morgan& Co», владевшей крупными пакетами акций железнодорожных компаний.

От «Нового курса» до наших дней

Альянс большого бизнеса с «большим государством», основы которого заложили «прогрессисты», Вильсон и Гувер, существовал на протяжении всего XX столетия.

— В годы Второй мировой войны Франклин Рузвельт ввел те же меры государственного контроля над экономикой, что и апробированные Вильсоном во время Первой мировой, включая карточную систему и фиксированные цены. Большой бизнес извлек из этой системы регулирования такую же выгоду, что и при Вильсоне.

— Президент Гарри Трумэн очень хотел, чтобы выступление его госсекретаря в Гарварде 5 июня 1947 года, в день вручения дипломов, было посвящено послевоенному восстановлению Европы и не вызвало особого резонанса. Его желанию не суждено было исполниться. «New York Times» и «Washington Post» вынесли сообщения об этой речи на первую полосу. Уже через сутки весь мир узнал о «плане Маршалла». Однако лишь немногим было известно, что его разработкой занималась группа, состоявшая в основном из лидеров большого бизнеса, — Комитет по оказанию помощи иностранным государствам при президенте США. Руководил им министр торговли Уильям Аверелл Гарриман, сын железнодорожного магната, в прошлом председатель правления «Union Pacific Railroad» и «Illinois Central Railroad». Помимо него, в этот орган входили еще девять бизнесменов. «С самого начала члены комитета, представлявшие бизнес, особенно Гарриман, устанавливали повестку дня и характер деятельности этой организации, — пишет историк Ким Маккуэйд. — Без „бизнесменов-политиков“ план Трумэна никогда бы не осуществился. Люди вроде [хлопкового барона Уилла] Клейтона и Гарримана сумели преподнести идею о помощи Европе в прокапиталистической, антикоммунистической упаковке» [27].

— Воскресным вечером 15 августа 1971 года миллионы американцев слушали телеобращение президента Ричарда Никсона, в котором тот изложил суть своей «Новой экономической политики». Никсон пользовался репутацией убежденного консерватора, однако его НЭП (название, как это ни парадоксально, было заимствовано у Владимира Ленина) представил этого человека в совершенно ином свете. Он объявил о том, что федеральное правительство на 90 дней вводит мораторий на любое повышение зарплат, цен и арендных платежей. После этого специально созданный Совет по зарплатам и ценам будет указывать фирмам, когда и насколько они смогут повысить жалованье сотрудникам и цены на продукцию. И уже на следующий день Вернер Галландер, председатель Национальной ассоциации промышленников, заявил, что этот смелый шаг, предпринятый президентом для укрепления экономики, заслуживает поддержки и сотрудничества со стороны всех слоев общества. Подобная реакция была типичной для представителей большого бизнеса. 17 августа 1971 года «New York Times» сообщала: «Вчера ведущие бизнесмены с разной степенью энтузиазма поддержали далеко идущие предложения, объявленные президентом Никсоном воскресным вечером» [28].

— Джордж Буш-младший в рамках своей политики «человеколюбивого консерватизма» оказывает большому бизнесу важные услуги в виде закупок лекарств для отпуска по рецептам в рамках системы медицинского страхования «Medicare», закона об энергетике, предусматривающего массу новых налоговых льгот для топливно-энергетических компаний, и рекордного гарантированного займа на поставки оборудования для атомных электростанций в Китай, который, как известно, нарушает режим нераспространения ядерного оружия. Как отмечается в докладе руководителей Программы по реформированию здравоохранения Школы по изучению государственного здравоохранения при Бостонском университете, «по оценкам, 61,1% средств „Medicare“, выделяемых на увеличение закупок лекарств, отпускаемых по рецептам, достанется фармацевтическим компаниям в виде дополнительной прибыли. За восемь лет прибыль фирм, принадлежащих к самой доходной отрасли промышленности в мире, увеличится за счет этого на 139 миллиардов долларов» [29].

«Дьяволу удалось убедить всех, что он не существует, — говорит персонаж фильма „Подозрительные лица“ Кайзер Суза, — и это величайший из трюков, которые ему удалось провернуть» [30]. Аналогичным образом, представление о том, что большой бизнес и «большое государство» являются соперниками, а не сообщниками (по грабежу), идет на пользу и тому, и другому. История большого бизнеса — это история его сотрудничества с «большим государством». Самые серьезные шаги по расширению полномочий государства отвечают интересам большого бизнеса и проводятся по его просьбе.

Если возникает впечатление, что я «нападаю» на большой бизнес, то могу заявить, что это не входило в мои планы. Я критикую определенные методы, используемые большим бизнесом. Когда бизнес играет по мошенническим правилам политических игр, внакладе остаются простые граждане. И вина здесь лежит на тех, кто эти правила установил. Как говорят поклонники хип-хопа: «Плох не игрок, а сама игра».

Примечания

[1] См.: Poll Says 90% of Americans Believe Big Business Has Too Much Power. Will Change Follow? // ReclaimDemocracy.org. 2005. December 1 (www.reclaimdemocracy.org/articles_2005/business_power_poll.php).

[2] Bakan Joel. The Corporation: The Pathological Pursuit of Profit and Power. New York: Free Press, 2004. P. 102.

[3] Schlesinger Arthur. A Life in the Twentieth Century: Innocent Beginnings, 1917-1950. New York: Houghton-Mifflin, 2000. P. 372.

[4] Henning Arthur. 1936 Campaign Begins to Take Shape Rapidly // Chicago Daily Tribune. 1936. May 6.

[5] Krugman Paul. Jerking the Other Knee // New York Times. 2001. January 21.

[6] Mulligan Thomas, et al. Collapse of Merger Pushes Enron to Brink of Ruin // Los Angeles Times. 2001. November 29.

[7] Caroll Jon. Missing Bill Clinton // San Francisco Chronicle. 2002. January 22.

[8] См. об этом: Dewar Helen, Morgan Dan. House Blocks FDA Oversight of Tobacco // Washington Post. 2004. October 12.

[9] «Классический», наименее контролируемый и регулируемый период развития американского капитализма — последняя четверть XIX века. — Примеч. перев.

[10] Цитата приводится у Колко: Kolko Gabriel. The Triumph of Conservatism. Chicago: Quadrangle Books, 1967. P. 103.

[11] Ibid. P. 107.

[12] См.: Packers Face Report Music // Washington Post. 1906. June 7.

[13] Kolko Gabriel. Op. cit. P. 35-37.

[14] Ibid.

[15] Ibid.

[16] Ibid.

[17] Ibid. P. 39.

[18] Ibid. P. 174.

[19] Ibid. P. 78.

[20] «Теория» была сформулирована профессором Брюсом Яндлом в 1983 году в статье «Баптисты и бутлегеры» (Yandle Bruce. Bootleggers and Baptists: The Education of a Regulatory Economist // Regulation 7. 1983. № 3. P. 12), согласно которой для принятия мер по государственному регулированию необходима поддержка людей, выступающих за эти меры с нравственных позиций, и одновременно лоббистов, которые извлекают из вводимых ограничений выгоду. Название теории связано с тем, что введение «сухого закона» в США поддерживали баптистские организации, исходя из своих религиозных убеждений, и одновременно торговцы контрабандным алкоголем, которым это сулило огромные прибыли. — Прим. перев.

[21] Rothbard Murray. War Collectivism in World War I // A New History of Leviathan. New York: E.P. Dutton and Company, 1972. P. 70.

[22] Цитируется по: Kostinen Paul. The Industrial-Military Complex. Historical Perspective: World War I // Business History Review. 1967. Winter. P. 381.

[23] Clarkson Grosvenor. Industrial America in the World War. Boston: Houghton Mifflin Co., 1923. P. 63.

[24] См. об этом: Rothbard Murray. Op. cit. P. 74-75.

[25] Rothbard Murray. Herbert and the Myth of Laissez-Faire // A New History of Leviathan. New York: E.P. Dutton and Company, 1972. P. 123.

[26] Ibid. P. 129.

[27] McQuaid Kim. Uneasy Partners. Baltimore: John Hopkins University Press, 1992. P. 36-47.

[28] Hershey Robert Jr. Psychological Lift Seen // New York Times. 1971. August 17.

[29] Sager Alan, Socolar Deborah. 61 Percent of Medicare’s New Prescription Drug Subsidy is Windfall Profit to Drug Makers. Health Reform Program. Boston University School of Public Health. 2003. October 31. P. i.

[30] См. информацию о фильме: www.imdb.com/title/tt0114814/. — Прим. ред.