В одних режимах власть нуждается в самодеятельности сторонников, в других обходится без нее, считая любую несогласованную активность вредной. Россия большую часть своей истории относилась ко второй разновидности, но в последние несколько лет сделала шаг в сторону первой, более динамичной, заколебалась и, похоже, передумала. Это скучнее, но может быть не так плохо для будущих реформ.

Во время суда над Савченко в нескольких украинских городах неизвестные патриоты напали на российское посольство и консульства — подожгли машины, разбили стекла, помяли капоты и бамперы; стены, калитки и заборы закидали краской и тухлыми яйцами. Телеканалы будто бы между прочим сообщили номер, по которому можно опознать машины российских дипломатов — общественно значимая информация, нельзя утаить.

В ответ в Москве у украинского посольства прошли две акции — сперва имитация украинской; сердитая молодежь тоже бросала яйца в посольство, но полиция заранее выставила ограждения так, что ни одно не долетело, а через несколько дней был дисциплинированный пикет. Демонстранты с типовыми плакатами в руках держали строй и потом организованно разошлись, смирно, вольно, кругом; ни одна дверь не пострадала. Никто также не сообщил рассерженным патриотам, как отличить украинских дипломатов от прохожих, пусть сами расспрашивают дворников: многие парни плечисты и крепки, многие носят футболки и кепки. Но они не расспрашивают: раз не сообщили, значит, не положено.

Это различие касается не только Украины и России, оно универсально. После того как в Саудовской Аравии шиитскому проповеднику отсекли голову, негодующие иранские патриоты разгромили саудовское посольство. В ответ в саудовской столице Эр-Рияде ничего не разгромили, просто прервали с Ираном дипломатические отношения и попросили персидских дипломатов покинуть королевство в течение 48 часов, а те мирно сложили чемоданы и отправились на вокзал под охраной полиции.

Первый, буйный тип поведения может показаться признаком большей свободы, второй — цивилизованности, однако в действительности оба представляют собой две разновидности отношения власти со своими сторонниками, которые существуют и в демократиях, но особенно важны для понимания авторитарных режимов. В одном случае власть нуждается или делает вид, что нуждается в самодеятельности сторонников, в другом обходится без нее, считая любую несогласованную активность вредной, и предпочитает все поручать профессионалам.

Россия большую часть своей истории, за исключением коротких революционных периодов, относилась ко второму типу, однако в последние несколько лет сделала шаг в сторону первого, заколебалась и, похоже, передумала. На пользу это ей или нет, зависит от того, какой из двух типов взаимодействия власти и народа при авторитаризме считать более опасным и менее реформируемым.

Масленица и пост

То, что в одних странах дело борьбы с врагами поручено инициативным патриотам, а в других все заботы берет на себя государство, связано не с разграничением по линии демократия — тирания или право — бесправие. В правовой Британии и бесправном сталинском СССР монополия на преследование врагов одинаково принадлежала государству. Зато после очередной обиды со стороны японских политиков в свободной Южной Корее и несвободном Китае группы рассерженных патриотов одинаково атакуют объекты японской дипломатии и бизнеса (часто это суши-бары местных владельцев, ну и нечего кормить вражеским борщом). Зато в разгар советско-китайского конфликта, на рубеже 1960–1970-х, советские рабочие и колхозники и не думали тронуть гостиницу «Пекин», где столичная богема продолжала закусывать женьшеневую водку ласточкиными гнездами, ее даже не переименовали, как сейчас никому не приходит в голову переименовывать гостиницу «Украина», а до этого обе грузинские улицы.

Это важное разделение проходит поперек границ, которые отделяют демократии от диктатур, и делит сами авторитарные режимы, назовем условно, на статические — где поддержка граждан выражается в форме согласия и послушания, и динамические — где власти имитируют поведение главарей народного бунта. В первых собрание молчит («зевая слушает молебен»), во вторых — свистит и хлопает, раздаются выкрики с мест, наконец, оратор ведет его на улицу для изъявлений негодования или поддержки.

Первые сохраняют прочность и равновесие, как бы все время находясь в движении: сияющий диск власти, если к нему присмотреться, оказывается бешено вращающимся, чтобы не упасть. Прочность вторых обеспечивается полным покоем, отсутствием лишнего движения.

Ключевое различие проявляет себя в том, как эти два типа относятся к провластной низовой инициативе (к инициативе против власти, понятное дело, оба относятся отрицательно). А вот несогласованную инициативу за власть против врагов одни считают полезной и необходимой, а другие — вредной: ведь если можно по своему усмотрению выступить за, ниже порог перед тем, чтобы выступить против или забежать вперед.

В конце концов, власть сама может быть уличена сторонниками в неполном соответствии выдвинутым ею лозунгам, всегда найдется тот, кто попеняет ей за это из лучших побуждений, а то и вовсе предложит более последовательно воплотить ее же идеи в жизнь, а это опасно. В итоге у двух типов несвободных режимов может быть совершенно разный ценз отсечения низовой активности.

Два шага назад

После того как российская власть столкнулась с искренним протестом сначала в арабских странах, потом в собственной столице и, наконец, в Киеве, она попыталась противопоставить им провластную искренность, а для этого отойти от привычки к статическому типу отношений с населением, взбодрить его, динамизировать себя и сторонников. Начать крутиться, чтобы остаться на месте. Однако в последнее время мы видим признаки отхода от попытки выстроить в России динамический авторитарный режим.

Во время матча в Стамбуле полузащитник «Локомотива» Дмитрий Тарасов снял майку команды, а под ней оказалась другая — с Путиным в военной пилотке: вот вам, турки, любуйтесь (не только русские бояре носили одну шубу на другой). УЕФА возбудила дисциплинарное дело, но родной клуб «Локомотив» (собственность РЖД, чей недавний глава Якунин был главным патриотическим философом страны) вместо того, чтобы вступиться за стихийного патриота, оштрафовал его на 300 тысяч евро. Давая понять: ссора с Турцией — дело профессионалов МИДа, администрации президента, гостелерадио. Любительской инициативе тут не место.

Хотя ввели закон об оскорблении чувств верующих, но приговорили к 14 суткам работ Энтео-Цорионова, который в качестве оскорбленного верующего отправился срывать выставку в Манеже, а потом уволили его покровителя, спикера Патриархии священника Чаплина. Правительству виднее, когда, где и кем именно чувства верующих оскорблены.

Бранить 90-е можно, но наказание их деятелей — дело государственной машины, а народная месть им — тяжелое государственное преступление: исполнители наказаны. Лояльные власти активисты из движения «СтопХам», филиала движения «Наши», в том числе на президентские гранты боролись с теми, кто с особым цинизмом паркуется на тротуарах и во втором ряду. Месяц назад организацию ликвидировали по требованию Минюста.

Хаос во имя порядка

Если продолжить превращать слова в термины, то по отношению с народом эти две разновидности режимов можно описать как герметичные и открытые. Открытые живут в одном пространстве со своими сторонниками, правящая бюрократия и группа поддержки словно все время объединены общей борьбой. Это похоже на состояние политика, которое Гарри Трумэн описывал идиомой «сидеть на спине у тигра», в том смысле, что упал — съели, и которая (привет Мао), восходит к китайской пословице «сел на тигра — не слезешь» (ей отчасти соответствует русская идиома «оседлать волну»).

В герметичных правящая бюрократия изолирована и от лояльных граждан: она не нуждается в соавторах повестки, а поддержку предпочитает принимать в пассивной форме подчинения и порядка. Как искренне умилилась на совещании в ЦК московский секретарь по идеологии Шапошникова в разгар 1968 года, когда в Китае бушевали хунвейбины, в США — пацифисты, во Франции — студенты: «Прочтешь про подобные безобразия, и улыбаешься лишний раз, какой же все же у нас сознательный, дисциплинированный народ!» (Л. Зорин. Авансцена. М., 1997, с. 274).

Описанная разница не только между Россией и Украиной, Саудовской Аравией и Ираном, но и между СССР и коммунистическим Китаем, Кубой и Венесуэлой, Югославией Тито и националистическими Сербией Милошевича и Хорватией Туджмана и так далее. При сходстве идеологий, символов и священных марксистских писаний Китай с его «митингами критики и борьбы» и чистками партийного аппарата снизу был полной противоположностью СССР, где чистки проводились сверху, а людей иногда выпускали постоять с плакатами.

«Полный беспорядок в Поднебесной ведет к всеобщему порядку, — писал Мао в 1966 году. — Это повторяется через каждые семь-восемь лет… Пройдет семь-восемь лет, и снова поднимем движение по выметанию нечисти: впоследствии надо будет много раз ее вычищать» (цитата по А. Панцов. Мао Цзэдун, МГ, 2012, с. 673). Главный инструмент чистки — низовой «хаос, который ведет к порядку». Это, конечно, чуждо и зрелому СССР, и современной России.

Когда Фидель Кастро начал копировать советскую статическую модель, Че Гевара бежал с Кубы от скуки. Он не бежал бы из Венесуэлы Чавеса, где власть не только все время стремится обновлять революционный мандат на выборах и референдумах, но и все время находится в состоянии обмена лозунгами и инициативами с народом, поддерживая циклы хаоса.

Югославия Тито представляла собой статический тип, где наверху сиял неизменный маршал, а главным достижением была победа над немецким фашизмом, в то время как сербская диктатура Милошевича и хорватская Туджмана воспринимались на ее фоне как демократии, потому что все время обращались к народному чувству родины и справедливости и вели крикливое собрание соотечественников туда, куда оно, в сущности, хотело.

Эти разновидности режимов отличаются и по их отношению ко времени, у них, как сказал бы Бахтин, разный хронотоп. У статических легитимация власти опирается почти исключительно на прошлое — на времена сакрального события и отцов-основателей, которое надо отмечать при помощи соответствующих ритуалов. У динамических она продолжает строиться в режиме live: им словно бы нужно все время повторять сакральное событие в настоящем. Они относятся друг к другу как грамматические перфект и презенс, как юбилейный праздничный концерт с митингом времен «культурной революции».

Год на спине у тигра

Россия в основном, включая даже большую часть ельцинского десятилетия (граница ведь проходит и внутри демократий тоже), принадлежит к статической разновидности. Провластные митинги в честь взятия Крыма или переизбрания Путина выглядят жалко не потому, что в России авторитаризм, — авторитарные, даже тоталитарные режимы имеют обширную традицию самых искренних проявлений уличной поддержки. А потому, что в России консервативный статический авторитаризм с верхушкой изолированного типа и даже митинги поддержки не могут нарушить нашей важнейшей традиции слушать молебен, зевая, то есть поддерживать власть в форме согласия и послушания. Сурковские «Наши» провалились как проект уличного отпора протестам не только потому, что там все украли или организовали как-то особенно бездарно, а потому, что искренняя провластная активность противоречит традиции российского управления даже больше, чем протестная.

Однако сами эти провластные митинги, начавшиеся с первого на площади Революции, для которого из Брюсселя вернули Рогозина, потом на Поклонной и так далее, были явным признаком того, что власть в трудные для себя минуты попыталась ощутить или создать восходящий поток кипучей народной поддержки, сделать российский авторитаризм более динамичным и открытым.

Затем народная инициатива оказалась востребована в борьбе с ЛГБТ и послом Макфоллом, которых выбрали на роль главных врагов до киевского Евромайдана. Наконец, война в Донбассе стала временем, когда российский режим максимально приблизился к несвойственному ему динамическому состоянию.

Для гибридной войны понадобились добровольцы, рекрутеры, неформальные группы по интересам, организации, занятые логистикой и прочими надобностями войны, в которой государство не хотело участвовать напрямую. А для того чтобы закрепить впечатление именно добровольческого характера войны, понадобилось широко освещать и расхваливать их деятельность.

Россия 2014–2015 годов — это Россия независимых героев в камуфляже, которые в глазах многих простых людей выгодно отличаются от чиновников в костюмах и галстуках хотя бы тем, что решаются говорить вслух то, что не позволяют себе представители власти (эти вечно мямлят). Это год расцвета военно-патриотических и прочих бойцовско-исторических клубов, блогеров, локальных сетевых ресурсов, многочисленных негосударственных силовиков (добровольцы, казаки, ополченцы), притягательных альтернативных символов и ритуалов (имперские флаги патриотов, добровольческая и казацкая символика; изображения, напрямую сочетающие советские, националистические и православные элементы), радикальных лозунгов. Пропагандируя героев Крыма (Чалый в свитере) и народных республик (Стрелков и Захарченко в форме), власть узаконивала автономность и независимость. Сепаратист — человек, по определению не подчиняющийся власти, автономный, неформальный. Со всем этим «инициатива в обмен на поддержку».

Сквозь консервативную элитарную диктатуру вдруг ненадолго прорвался мир намного более радикальный и громкоголосый: показал голову тот самый тигр, на котором едет вроде бы уверенный в себе седок.

Другим очагом нарушения статичной российской традиции оказалась Чечня Рамзана Кадырова. Миллионные митинги в защиту Пророка от богохульной Европы, потом в защиту чести лидера от либеральных СМИ и предателей, народные кампании «Рамзан, не уходи», развернутые перед федеральным центром, угрозы не только самого чеченского главы, но «простых сторонников» Рамзана федеральным политикам и журналистам, убийство Немцова, избиение неизвестными патриотами правозащитников, связанных с Президентским советом, — все это не только нарушение монополии центра на насилие, но и все основные признаки динамической диктатуры в одном подарочном наборе.

Кадыров, кстати, предложил заплатить штраф за футболиста Тарасова и позвал его играть в грозненский «Терек», в очередной раз косвенно указав центральной власти на ее недостаточную решительность. Ведь с точки зрения главы динамического режима, его сторонники должны вести себя именно так, как Тарасов.

Прописан покой

Довольно быстро политическое руководство России почувствовало, что этот тип поддержки расходится с национальной традицией управления, и распознало угрозу. Динамическое состояние оказалось недостаточно комфортным для правящей бюрократии: оно требует поддерживать живое общение со сторонниками, терпеть низовые инициативы, действовать рядом с неформальными лидерами, испытывая конкуренцию с их стороны: кто это там с горочки спустился, звезда Героя на груди?

Донбасскую войну с разгулом беспокойных добровольцев и патриотов заменили на сирийскую, которая полностью находится в ведении профессионалов из Министерства обороны, владеющих высокими военными технологиями. Операция в Сирии — дело правительства и его официальных вооруженных сил, ее герои — не вчерашние шахтеры с ружьем, а спецназовцы с высшим военным образованием, полностью встроенные в официальную иерархию.

И то верно — реальной угрозой для режимов новой России, за исключением отдельных эпизодов, всегда были не либеральные силы, а левые и консервативно-патриотические с лозунгами полной суверенизации, разрыва с глобальной экономикой, наказания всех внутренних и внешних врагов, тотального регулирования культуры и частной жизни и пересмотра налогов и собственности. Именно эти лозунги стали воплощаться, или во всяком случае обсуждаться, в героизированных Луганской и Донецкой республиках.

Не только по внешнеполитическим, но и по внутренним причинам начали сворачивать добровольческую активность, разгромили казаков в «республиках», зачистили и дисциплинировали активистов и добровольцев. Расседлайте, братцы, тигра. Новые герои, которые со скоростью останкинского лифта поднимались к общенародной популярности, поисчезали с экранов и, как писали античные биографы, впали в ничтожество. Те, кто не исчез окончательно (Захарченко и Плотницкий), нужны для новостей о переговорах и судьбе Минского соглашения, а не для звуков сладких и молитв. Чалый в свитере проигрывает борьбу той части крымских политиков, которые полностью встроились в традиции российской бюрократии.

Иногда случающиеся, неожиданно радикальные выступления высоких чиновников, вроде статьи Бастрыкина или заявлений Мединского, — не только желание взять на испуг самых независимых граждан и представить президента гарантом умеренности, но и обращение к самому этому гаранту: смотрите, мы заняли крайний окоп, мы нужны системе для того, чтобы аккумулировать энергию ее самых подвижных сторонников и конкурировать с неформальными лидерами сходных убеждений.

Про новую Национальную гвардию, вероятно, справедливо написали, что это личная силовая структура Путина, вроде преторианской гвардии в Древнем Риме. Однако сам Путин и высшие чиновники несколько раз говорили, что это способ поставить под контроль людей с оружием, а, судя по закону о гвардии, ей должны подчиниться не только ОМОН и Внутренние войска, но и многочисленные военно-патриотические клубы. От нового силового ведомства боятся репрессий в отношении либеральных критиков руководства, однако дисциплинирование и приведение к покорности полунезависимых патриотов для нее может быть не менее важной задачей. Из того же списка задач — стандартизация и нормализация в качестве главы региона Рамзана Кадырова, который виден издалека и превращался в образец для сторонников патриотической самодеятельности.

Сейчас говорят о возможной либерализации России. Вероятно, лучше говорить не о ней, а о возвращении к привычной форме статического авторитаризма, которая сопровождается сворачиванием самодеятельной провластной активности и перегибов в борьбе с зарубежными и внутренними врагами. Это как раз может выглядеть как либерализация, даже является ее стороной, но за ней не обязательно вскоре последуют другие.

Трудности поворота

Вопрос: какая разновидность режима — динамическая или статическая — хуже для будущего развития России, которая почти, по всеобщему признанию, не может лежать, как лежала, и должна измениться, чтобы остаться хотя бы там, где есть? Какой тип отношения режима со сторонниками больше пригоден для полезных перемен?

Из большей народной активности, которая свойственна динамическим режимам, можно сделать вывод, что он эффективнее готовит людей к политике вообще. Режимы этого типа можно даже спутать с демократическими, часто они вообще являются электоральной диктатурой, как в Венесуэле, или нелиберальной демократией, как в Иране.

Однако такие режимы бывает труднее демонтировать и реформировать, потому что в них глубоко затянута не только верхушка бюрократии, но и обычные люди. Благодаря большей массе режим этого типа приобретает и большую инерцию, его труднее развернуть.

Кроме того, тут происходит «дурная политизация»: такой режим не только стимулирует активность, но и развращает. Лояльная часть населения привыкает к тому, что ей льстят, поднимают ее самооценку, позволяя бежать впереди власти и отчасти формировать ее повестку, разрешают искать врагов и атаковать равнодушных.

Прекращение постоянной активности создает пустоту и понижение социального статуса, которые в переходный период компенсировать нечем. Недовольство обращается против властей, которые пытаются вывести страну из состояния динамической диктатуры, переход дается труднее, с более кровавой внутриэлитной борьбой, часто требует внешнего вмешательства (свержение красных кхмеров вьетнамцами — представителей динамической коммунистической диктатуры представителями статической).

Статические диктатуры по возможности полностью гасят публичную активность граждан, но благодаря этому, когда созревают условия, их проще реформировать или свергнуть, как, например, почти моментально исчезла диктатура Франко. Бездействие или имитация действия тогда оказывается удобнее, чем искренняя вовлеченность.

Статические диктатуры чаще более консервативны и оставляют глубинные слои жизни и экономики (особенно если это правые диктатуры) нетронутыми, то есть их идеология является лишь удобной для хозяев страны декорацией, которую, соответственно, проще заменить. Динамическая диктатура существует в делах, а статическая больше в ритуалах и словах.

Статический режим может быть длительным и всепроникающим, как при Франко, в позднем СССР или сейчас на Кубе, но его опоры в человеческой реальности занимают не такую уж большую площадь, как показывает пример неожиданно легкого демонтажа позднего СССР, который многими мыслился возможным только в результате третьей мировой войны.

Почувствовав опасность, российское руководство передумало использовать те формы отношений со сторонниками, которые, казалось, обещали ей большую и более искреннюю поддержку, а обществу — более оживленную политическую среду. Однако то, что выглядит как неприятное оседание в наскучившее болото политической апатии, может оказаться более пригодным фундаментом и для реформ, и для более спокойного решения вечного российского вопроса о transition оf power — передачи власти от лица к лицу и от бюрократии к более широким слоям ответственных граждан.

Источник: Московский Центр Карнеги