Либерализм

Либерализм*

Рональд Дворкин

В этой статье я попытаюсь построить теорию либерализма. Но передо мной сразу же возникает проблема. Мой замысел опирается на предположение о том, что такой объект как либерализм существует, однако в последние годы неожиданно популярным стало мнение, что его не существует. Перед вьетнамской войной политики, называвшие себя либералами, придерживались определенных позиций, которые можно объединить в одну группу. Либералы отстаивали большее экономическое равенство, интернационализм, свободу слова и были против цензуры, защищали равенство между расами и осуждали сегрегацию, выступали за решительное отделение церкви от государства, за большую процессуальную защиту тех, кого обвиняют в преступлении, за декриминализацию нарушений нравственных норм, в особенности нарушений, связанных с наркотиками и сексом, при условии, что они совершаются с обоюдного согласия и касаются только взрослых, и, наконец, за энергичное использование центральной правительственной власти в решении всех этих задач. Эти задачи составили, по известному выражению, «общие дела» либералов, и сподвижников этих дел можно было легко отличить от приверженцев другой большой политической партии, которую целесообразно назвать «консервативной». Консерваторы, как правило, придерживались противоположных позиций по каждому из перечисленных вопросов.

Однако ряд процессов, происходивших в шестидесятые и семидесятые годы, заставил многих усомниться в том, что либерализм — это отдельная самостоятельная политическая теория [1]. Одним из таких процессов была война. Джон Ф. Кеннеди и его команда называли себя либералами, так же называл себя и Джонсон, сохранивший команду Кеннеди и добавивший к ней своих собственных либералов. Но война была негуманной и дискредитировала либерализм как партию гуманности. Конечно, мы могли бы сказать, что Банди, Макнамара и Ростоу были ненастоящими либералами, ибо они пожертвовали либеральными принципами ради личной власти. Или же мы могли бы обвинить их в некомпетентности, поскольку они не сознавали, что совершают действия, запрещаемые либеральными принципами. Однако многие критики сделали другой вывод — вывод о том, что война обнажила скрытые связи между либерализмом и эксплуатацией. Как только эти предполагаемые связи вышли наружу, стали говорить, что либерализм связан как с эксплуатацией внутри страны, так и за ее пределами. Граница между либерализмом и консерватизмом стала казаться иллюзорной.

Во-вторых, появились вопросы, которые, казалось, больше не делили политиков на либералов и консерваторов. Например, неясно, считать ли либеральным делом защиту окружающей среды, даже если она требует отказаться от политики экономического роста, ведущей к снижению безработицы. И защита прав потребителя в равной мере затрагивала и тех, кто называл себя либералом, и тех, кто относил себя к консерваторам. Помимо защитников окружающей среды и прав потребителей, многие другие группы выступали против так называемой ментальности роста, т. е. предположения о том, что важной задачей правительства является улучшение общего благосостояния и увеличение валового продукта страны. Стали популярными требования предоставить небольшим местным группам больший контроль над принятием политических решений — не потому, что решения, принимаемые на местном уровне, как правило, лучше, а потому что личные отношения между политиками, принимающими такие решения, строятся на взаимном уважении и сотрудничестве, а потому эти отношения желательны сами по себе. Протест против экономического роста ради самого роста и неприятие концентрации власти являются либеральными по духу, ибо традиционно либералы выступали против роста крупного предпринимательства и поддерживали политическое равенство. Но, с другой стороны, эти позиции означают отказ от стратегии экономической и политической централизации, которую со времени политики «нового курса» общепризнанно относят к числу отличительно либеральных стратегий.

В-третьих, вследствие всего этого политики не так охотно, как прежде, стали относить себя к либералам или консерваторам, а с большей готовностью предпочитали сочетать политические позиции, которые раньше считались или либеральными или консервативными. Например, президент Картер открыто заявлял о своей якобы «либеральной» позиции по правам человека и вместе с тем отстаивал «консервативную» точку зрения, когда подчеркивал необходимость сбалансировать национальный бюджет — даже за счет сворачивания усовершенствованных программ социального обеспечения. Поэтому неожиданное выдвижение Картера в кандидаты на пост президента многие комментаторы приписывали его способности к такому «прорыву» через политические категории. В Великобритании также появились новые комбинации старых позиций: например, последнее лейбористское правительство по вопросам цензуры оказалось не более «либеральным», чем тори, и чуть более либеральным — по вопросам иммиграции и охраны общественного порядка.

Администрация Рейгана и правительство Тэтчер приостановили этот процесс, возродив в своих нациях веру в важность различия между либерализмом и консерватизмом. Вопросы, решение которых сглаживало это различие в семидесятые годы, теперь отступили на задний план; преобладающими стали дискуссии по экономической справедливости и национальной обороне, а они легко вели к расколу политиков на либеральную и консервативную партии. Вместе с тем возникли дебаты между «старыми» и «новыми» либералами. Вальтера Мондейла, боровшегося за выдвижение в кандидаты на пост президента от демократической партии, назвали либералом старого закала, ибо он выступал за значительный контроль со стороны правительства в экономической сфере; Гари Харта, напротив, назвали представителем новых либералов, которые сочли программные установки «нового курса» непригодными для нации, нуждающейся в более гибкой и дифференцированной политике в области промышленности. Лейбористская партия в Великобритании сместилась влево; многие из наиболее влиятельных либералов вышли из нее и образовали социал-демократическую партию, которая, как они утверждают, несет теперь знамя подлинного либерализма.

Я собираюсь обосновать тезис о том, что главным нервом либерализма является определенная концепция равенства, которую я называю либеральной. Этот тезис предполагает, что либерализм представляет собой последовательную политическую теорию, и поэтому имеет смысл говорить о его главном принципе, хотя описанные выше процессы можно истолковать как свидетельство обратного. Эти процессы, казалось бы, подтверждают следующую скептическую позицию. Слово «либерализм» с восемнадцатого века использовалось как название различных совокупностей политических взглядов, не совпадающих в своих важнейших принципах. Поэтому поиск таких принципов не даст нам ответа на вопрос, почему при известных обстоятельствах сформировались эти различные совокупности взглядов и почему они были названы «либеральными». Объяснение этому следует искать в запутанных случайностях истории, а здесь не последнюю роль сыграли эгоизм определенных политических группировок, преобладающая политическая риторика и многие другие факторы. Одна из таких совокупностей взглядов сложилась, в сипу перечисленных причин, в период политики «нового курса»; в ней требование уменьшения неравенства и роста экономической стабильности сочеталось с более богатой системой политических и гражданских свобод для тех групп, которые в то время отстаивали эти цели. Наше современное понятие «либерал» сформировалось на основе именно этого пакета политических программ.

«Однако политические силы, сформировавшие и обеспечившие целостность этого пакета программ, со временем изменились в разных отношениях. Предприниматели, например, обнаружили, что различные составляющие этого пакета, в частности, программы обеспечения экономической стабильности, очень хорошо способствуют их выгоде. Белые рабочие усмотрели угрозу своим интересам в том, что определенные формы экономического и социального равенства были распространены на расовые меньшинства. Политическими свободами воспользовались не только те, кто добивался ограниченного экономического равенства, провозглашенного „новым курсом“, но главным образом бунтари, поставившие под угрозу идеалы общественного порядка и благопристойности — идеалы, не вызывавшие сомнений у старых либералов. Израильский вопрос и советские нарушения прав интеллектуалов заставили старого либерала отказаться от прежнего терпимого отношения к Советскому Союзу и растущей экспансии его влияния. Таким образом, либерализм „нового курса“ как пакет политических программ перестал быть важной политической силой. Может быть, сформируется новая совокупность позиций, которую ее сторонники и критики назовут „либеральной“, а возможно и нет. Это не имеет значения, поскольку новая совокупность, как бы ее ни называли, не будет совпадать в своих важнейших принципах со старым либерализмом. Идея либерализма как фундаментальной политической теории, лежащей в основе пакетов либеральных программ, не более, чем миф, который ничего не объясняет».

Это позиция скептика. Однако можно и по-другому объяснить, почему распался либеральный пакет идей. В любой последовательной политической программе присутствуют два рода элементов: основные (или определяющие) политические цели (constitutive political positions), обладающие самостоятельной ценностью, и производные цели (derivative positions), имеющие ценность как средства достижения основных целей [2]. По мнению скептика, либеральный пакет идей вообще не содержит определяющих политических принципов: этот пакет сформировался случайно и сохраняется в целостности, поскольку в этом заинтересованы определенные группировки. Согласно альтернативному объяснению, этот пакет имеет определяющие принципы и распался только потому, что стало неясно, какие производные идеи лучше служат этим определяющим принципам.

В таком случае распад либерализма «нового курса» был не результатом неожиданного разочарования в его основополагающих политических принципах, а следствием изменившихся обстоятельств, которые поставили под сомнение правильность имеющихся стратегий претворения в жизнь этих принципов. Если это альтернативное объяснение правильно, то идеал либерализма как фундаментальной политической теории не только не миф, но идея, необходимая для любого адекватного объяснения современной политической истории и любого адекватного анализа современных политических разногласий. Этот вывод, несомненно, важен для тех, кто продолжает считать себя либералом, но он касается и критиков либерализма, по крайней мере, тех, которые считают либерализм эксплуататорским, подрывающим важнейшие общественные ценности или пагубным в каком-либо ином отношении, ибо для подобных критиков так же, как и для приверженцев либерализма, пакет либеральных программ «нового курса» не мог возникнуть как случайное совпадение политических позиций.

Разумеется, мы не сможем отдать предпочтение скептическому или альтернативному ему объяснению до тех пор, пока не будет сформулирована теория, объясняющая, какие элементы либерального пакета следует считать основными, а какие — производными. К сожалению, именно в этом вопросе мнения как самих либералов, так и их критиков сильно расходятся. Например, критики часто утверждают, что либералы выступают за экономический рост, а потому поддерживают бюрократический государственный аппарат и развитие промышленности, обеспечивающие экономический рост, поощряют стремление к экономическому росту ради него самого и придают особое значение конкуренции, индивидуализму и удовлетворению материальных интересов. Конечно, политики, которых мы считаем образцовыми либералами (как, например, Герберт Хэмфри и Рой Дженкинс), подчеркивали необходимость экономического роста. Но если либерализм связан с определенным видом утилитаризма, для которого всеобщее благосостояние есть благо само по себе, то означает ли это, что требование экономического роста является определяющим либеральным принципом? Если означает, то разочарование многих либералов в идее роста подтверждает скептическую оценку либерализма как временного соединения несвязанных между собой политических позиций, которые теперь распались. Или же это требование выражает производную стратегию в рамках либеральной теории, отнюдь не бесспорную и имеющую цепью уменьшение экономического неравенства, из чего следует, что расхождения либералов относительно экономического роста не вызовут глубокого кризиса и раскола? Ответить на этот вопрос простой ссылкой на то, что многие, называющие себя либералами, когда-то поддерживали экономическое развитие с большим энтузиазмом, чем они это делают сейчас нельзя, точно так же, как нельзя доказать связь между империализмом и либерализмом простым перечислением политиков, называвших себя либералами и принадлежащих к числу тех, кто несет ответственность за Вьетнам. Здесь первостепенное значение имеют теоретические связи, а простые ссылки на историю, не подкрепленные никакой гипотезой о природе этих связей, совершенно бесполезны.

Тот же самый вопрос неизбежно встает и в отношении более общей проблемы — проблемы связи либерализма с капитализмом. Большинство либералов в Соединенных Штатах и в Великобритании заботились о том, чтобы механизмы и результаты функционирования рыночной экономики были более справедливыми, чтобы можно было дополнять свободный рынок коллективными формами экономики, но они вовсе не стремились полностью заменить рыночную экономику социалистической системой хозяйствования. Именно на этом основывается известное обвинение либералов в том, что в контексте западной политики они ничем принципиально не отличаются от консерваторов. Однако опять же можно по-разному понимать связь между капитализмом и либерализмом Возможно, либерализм «нового курса» включает в качестве определяющих принципов или само требование свободного предпринимательства, или принципы свободы, которые, в силу концептуальных причин, можно реализовать только в рамках рыночной экономики. Если это так, то поддержка либералами любых мер по ограничению рынка, будь то перераспределение, регулирование или введение смешанной экономики, означала бы отступление от основных либеральных принципов, которое могло быть обусловлено, скажем, практической необходимостью защичить базовую структуру общества в случае революции. Этот вывод подкреплял бы обвинение в том, что идеологические различия между либерализмом и консерватизмом несущественны. Если бы кого-нибудь удалось убедить отказаться от капитализма, то он перестал бы быть либералом; если бы большинство либералов отказались от капитализма, то либерализм утратил бы свое значение как политическая сила. Но, может быть, капитализм — это не определяющий, а производный принцип в либерализме «нового курса». Возможно, он был популярным среди либералов, поскольку казался им (правильно или нет — это другой вопрос) лучшим способом достижения других, более фундаментальных либеральных целей. В этом случае у либералов могут быть разные мнения относительно того, нужно ли поддерживать свободное предпринимательство в новых условиях, а это означает, что сохраняется важное идеологическое различие между консерватизмом и либерализмом. Вновь главное внимание мы должны уделить теоретическому вопросу и формулировке гипотезы и уж потом сопоставлять ее с политическими фактами.

Эти два вопроса — о связи либерализма с экономическим ростом и капитализмом вызывают особенно много разногласий, однако необходимость различать основные принципы и вопросы стратегии возникает при рассмотрении почти любого аспекта либерализма «нового курса». Либерал поддерживает свободу слова, но является ли свобода слова основополагающей ценностью или это лишь средство для достижения другой цели, например, для установления истины (как считал Милль) или для эффективного функционирования демократии (как считал Майклджон)? Либерал с неодобрением относится к использованию уголовного права для укрепления морали в обществе. Означает ли это, что либерализм противодействует формированию в обществе единого для всех чувства приличия? Или для либерализма неприемлемо лишь использование уголовного права в этих целях? Возможно, будет излишней предосторожностью повторять ту общеизвестную истину, что на все эти вопросы нельзя ответить, не обращаясь к фактам истории и к развитой социальной теории, однако это отнюдь не отменяет необходимости философского анализа идеи либерализма, который составляет важную часть ответа.

Итак, мой первоначальный вопрос «Что такое либерализм?», обернулся вопросом, на который нужно дать хотя бы предварительный ответ, прежде чем рассматривать исторические проблемы, поставленные скептическим объяснением. Этот вопрос звучит так: какие основополагающие принципы заложены в конкретных либеральных пакетах программ (liberal settlements) [3], аналогичных пакету «нового курса».

Мой план включает в себя определенное понимание роли политической теории в политике. Он предполагает, что либерализм содержит некоторые определяющие политические принципы, которые остаются неизменными уже на протяжении длительного времени и продолжают пользоваться влиянием в политике. Формирование либеральных пакетов программ происходит следующим образом: в силу тех или иных причин политики, руководствующиеся определяющими либеральными принципами, договариваются о конкретной схеме производных стратегий, которые, надстраиваясь над этими принципами, образуют единый пакет программ, а другие политики, в силу собственных причин, становятся союзниками первых в реализации этой схемы. Такие пакеты программ распадаются, а либерализм, соответственно, дробится, когда обнаруживается неэффективность производных стратегий, когда эти стратегии становятся неэффективными в силу изменившихся экономических и социальных условий или когда указанная схема утрачивает привлекательность для союзников, без которых либералы перестают быть действенной политической силой. Я не имею в виду, что определяющие принципы либерализма — это единственный или самый мощный фактор в формировании пакетов либеральных программ; я хочу лишь сказать, что роль этих принципов достаточно определенна и важна, чтобы либералы и их критики имели все основания говорить о существовании либерализма и спорить о том, что он собой представляет.

Как следует из сказанного выше, довольно сложное и спорное дело обосновывать, что тот или иной принцип является в политической теории определяющим, а не производным. Как я поступлю в этом случае? Я сформулирую ряд условий, которым должно удовлетворять любое приемлемое описание определяющих принципов либерализма. (1) Это описание должно содержать принципы, относительно которых можно предположить, что люди нашей культуры считают их определяющими в политических программах. Этим я не просто хочу сказать, что какое-то множество определяющих принципов позволило бы объяснить либеральные пакеты программ, если бы люди придерживались этих принципов; я утверждаю, что некоторое конкретное множество принципов действительно позволяет объяснить либеральные пакеты программ, поскольку люди действительно придерживаются этих принципов. (2) Эти принципы должны быть тесно связаны с недавним четко сформулированным либеральным пакетом программ, т. е. с теми политическими позициями, о которых шла речь в самом начале статьи и которые я охарактеризовал как «общие дела» либералов; это позволит считать эти принципы определяющими для всего пакета программ, а остальные составляющие этого пакета — производными по отношению к этим основным принципам. (3) Следует достаточно подробно сформулировать эти основополагающие с тем, чтобы иметь возможность отличать либеральную политическую теорию от других конкурирующих с ней политических теорий. Если, к примеру, я говорю, что либерализм содержит в качестве определяющего принципа требование, чтобы правительство относилось к своим гражданам с уважением, то это недостаточно подробная формулировка, поскольку хотя либералы и могли бы утверждать, что все их политические стратегии вытекают из этого принципа, то же самое о своих теориях могли бы сказать консерваторы, марксисты и, видимо, даже фашисты. (4) Если перечисленные требования аутентичности, полноты и различия соблюдены, то следует отдать предпочтение наиболее четкой и экономной формулировке определяющих принципов, поскольку она будет иметь большую объяснительную силу и обеспечит лучшие условия для проверки тезиса о том, что определяющие принципы не только предшествуют либеральным пакетам программ, но и продолжают существовать после того, как те исчезнут с политической арены.

Второе из этих условий послужит нам отправной точкой. Поэтому мне имеет смысл напомнить политические позиции, включенные мной в недавний либеральный пакет программ. Для простоты я буду называть «либералами» тех, кто придерживается этих позиций. В своей экономической политике либералы выдвигают требование уменьшить неравенство по богатству, используя программы социального обеспечения и другие формы перераспределения на основе прогрессивного налога. Они поддерживают вмешательство правительства в экономику в целях содействия экономической стабильности, сдерживания и контроля инфляции, уменьшения безработицы и обеспечения той сферы услуг, которая иначе не была бы обеспечена, но они отдают предпочтение прагматичному и избирательному вмешательству, а не резкому переходу от свободного предпринимательства к полностью коллективным решениям в отношении инвестиций, производства, цен и заработной платы. Они выступают за равенство между расами и одобряют ограничения, вводимые правительством в целях обеспечения этого равенства и направленные против дискриминации при приеме в учебные заведения, найме на работу и в решении жилищных вопросов. Но они выступают против других форм общественного контроля над индивидуальными решениями: они против введения ограничений на содержание политических речей, даже если бы это обеспечивало более прочный общественный порядок, они против регламентации в сфере сексуального поведения и публикаций на сексуальные темы, даже если такие регламентации получают поддержку большинства. Они с недоверием относятся к уголовному праву и стремятся исключить из области его применения поведение неоднозначное в моральном отношении; они поддерживают процессуальные ограничения в судопроизводстве, запрещающие, например, использовать признания, что затрудняет вынесение обвинительных приговоров.

Я не хочу сказать, что каждый, кто придерживается одной из этих позиций, автоматически принимает и все остальные. Некоторые люди, называющие себя либералами, не поддерживают тех или иных позиций из этого пакета; некоторые люди, называющие себя консерваторами, поддерживают большую часть этих позиций. Но именно эти позиции мы используем в качестве критерия, когда оцениваем, в какой мере кто-то является либералом или консерватором, и именно их имеем в виду, когда говорим, что граница между консерватизмом и либерализмом в настоящее время более расплывчата, чем когда-то раньше. Я опустил здесь позиции, включение которых в либеральный пакет довольно спорно; например, я не включил поддержку военной интервенции во Вьетнаме, современную кампанию в поддержку прав человека в коммунистических странах, борьбу за расширение полномочий органов местного самоуправления, защиту прав потребителя и охрану окружающей среды. Я также опустил такие спорные аспекты либеральной доктрины, как перевозка школьников (busing) [4] и установление квот, создающих более благоприятные условия для меньшинств при приеме в учебные заведения и найме на работу. Я буду исходить из того, что все бесспорно либеральные позиции образуют ядро либерального пакета программ. Если я прав в том, что определенная концепция равенства служит основополагающим принципом этого ядра либеральных программ, то благодаря этой концепции у нас есть возможность утверждать, что та или иная позиция «действительно» является либеральной, и проверять правильность подобных утверждений.

Нет ли какого-нибудь стержневого принципа, с которым согласуются все важнейшие либеральные позиции и который отличает их от соответствующих консервативных позиций? Хорошо известен ответ на этот вопрос, но он ошибочен, правда, его ошибочность очень симптоматична. Этот ответ гласит, что политика в демократических государствах ориентируется на несколько независимых политических идеалов, наиболее важными из которых являются свобода и равенство. К сожалению, свобода и равенство часто противоречат друг другу: иногда обеспечить равенство можно только ценой ограничения свободы, а последствия свободы порой оказываются пагубными для равенства. В таких случаях мудрое правление состоит в том, чтобы найти наилучший компромисс между этими противоположными идеалами, однако политики и граждане по-разному понимают этот компромисс. В отличие от консерваторов, либералы склонны в большей степени поддерживать равенство и в меньшей степени — свободную. Важнейшие либеральные позиции и есть результат установленного равновесия между этими идеалами.

Это объяснение предполагает определенную теорию либерализма. У либерализма и многих других политических теорий, включая консерватизм, есть общие определяющие принципы, но либерализм отличается тем, что придает свое особое значение этим принципам. Таким образом, в описываемом этой теорией спектре политических позиций есть место и для радикала, который еще больше, чем либерал, заботится о равенстве и придает еще меньший вес — свободе, а потому стоит в этом спектре еще дальше от крайних консерваторов. Либерал оказывается промежуточной фигурой, и это объясняет, почему либерализм так часто называют нерешительным, видя в нем своего рода компромисс между двумя более принципиальными позициями.

Безусловно, это описание американской политики можно сделать и более изощренным. Например, можно было бы внести в эту схему другие независимые и основополагающие идеалы (такие, скажем, как стабильность и безопасность), которые также являются общими для либералов и их оппонентов; в результате компромиссы, достигаемые в конкретных решениях, оказались бы более сложными. Но если ядром теории продолжает оставаться соперничество между идеалами свободы и равенства, то теория не может быть успешной.

Во-первых, она не выполняет условие (2) из предложенного мной списка условий. В лучшем случае ее можно использовать для объяснения только части политических разногласий, которые она призвана объяснить. Она позволяет объяснить разногласия по экономическим вопросам, но совершенно неприменима или просто вводит в заблуждение, когда речь идет о цензуре, порнографии и уголовном праве.

Однако это объяснение страдает другим, более серьезным недостатком. Оно предполагает, что свободу можно измерять и, стало быть, если из двух политических решений каждое посягает на свободу гражданина, то мы вполне осмысленно можем утверждать, что одно решение отнимает у него больше свободы, чем другое. Это необходимое допущение, ибо без него теряет силу постулат, согласно которому свобода является определяющим идеалом как либеральной, так и консервативной политических теорий. Даже убежденные консерваторы согласны с тем, что следует ограничивать свободу ездить по дорогам, как вздумается (например, следует запрещать движение по Лексингтон авеню в сторону центра), — не ради какого-то важного конкурирующего политического идеала, а ради незначительного удобства, обеспечиваемого четкими схемами движения. Но поскольку правила дорожного движения неизбежно связаны с потерей свободы, то о консерваторе только тогда можно сказать, что он превыше всего ценит свободу, когда у него есть доказательство, что при соблюдении правил дорожного движения теряется меньше свободы, чем при ограничении свободы слова, запрещении свободных цен, или ущемлении любого другого вида свободы, который он считает основополагающим.

Но именно это консерватор и не может доказать, поскольку понятие свободы, которым мы располагаем, не допускает количественного измерения, необходимого для такого доказательства. Например, он не может утверждать, что правила дорожного движения в меньшей степени препятствуют желанию большинства людей, чем, скажем, закон, запрещающий выступления в поддержку коммунизма, или закон, запрещающий устанавливать цены по своему усмотрению. Многих людей больше заботит вождение автомобиля, чем выступления в поддержку коммунизма, и им редко случается самим устанавливать цены. Я вовсе не хочу сказать, что идея основополагающего характера таких свобод, как свобода слова, не имеет смысла. Но мы не можем обосновывать эти права, ссылаясь на то, что они гарантируют больше свободы (как будто ее можно хотя бы приблизительно измерить), чем право ездить, как душа пожелает, основополагающие свободы важны, ибо мы ценим то, что они защищают. Если это так, то нельзя объяснять различие между либеральной и консервативной политическими позициями простой ссылкой на то, что вторая позиция защищает свободу, ценимую ради нее самой, более эффективно, чем первая [5].

Однако мы могли бы попытаться спасти вторую часть этого объяснения. Если нельзя утверждать, что консерваторы ценят свободу, как таковую, больше, чем либералы, то, по крайней мере, можно сказать, что равенство они ценят меньше, а это и объясняет различие между этими политическими позициями. Консерваторы склонны преуменьшать ценность равенства по сравнении с такими цепями, как общее процветание и даже безопасность, тогда как либералы ценят равенство больше, а радикалы — еще больше. Совершенно очевидно, что и это объяснение применимо лишь к разногласиям в экономических вопросах и не годится, когда речь идет о разногласиях по другим вопросам. Впрочем, и на этот раз у него есть недостатки более общего и важного характера. Если мы попытаемся четко определить, в каком смысле равенство могло бы быть определяющим идеалом для либералов и консерваторов, то сразу убедимся в ошибочности того мнения, что консерватор меньше, чем либерал, ценит равенство, понятое в этом смысле. Напротив, мы увидим, что они придерживаются разных представлений о равенстве.

Следует различать два принципа, с помощью которых формулируется политический идеал равенства [6]. Согласно первому принципу, правительство должно относится ко всем своим подданным как к равным (treat those in its charge as equals), то есть должно исходить из того, что все граждане имеют право на равную заботу и уважение с его стороны. Это не пустое требование; большинство из нас не считает своим долгом заботиться о детях соседей так же, как о своих собственных, или проявлять к каждому встречному одинаковое уважение. И тем не менее есть основания полагать, что для любого правительства все его граждане должны быть равными в этом отношении. Согласно второму принципу, при распределении некоторого ресурса правительство должно одинаково относиться ко всем своим подданным (т. е. предоставлять всем равные доли — treat those in its charge equally) или, по крайней мере, добиваться такого положения дел, когда все граждане равны или почти равны в этом отношении. Все согласны с тем, что правительство не может обеспечить равное распределение всех ресурсов, но существуют разные мнения относительно того, в какой мере правительство должно добиваться равенства граждан в отношении какого-то конкретного ресурса, например, богатства в его денежном выражении.

Если ограничиться только экономико-политическими разногласиями, то можно с полным основаниям утверждать, что либералы в большей мере, чем консерваторы, требуют равенства, формулируемого вторым принципом. Но мы сделали бы ошибочный вывод, если бы предположили, что еще больше либералы ценят равенство, формулируемое первым, более фундаментальным принципом. Я называю первый принцип более фундаментальным, ибо и для либералов и для консерваторов он является определяющим, тогда как второй принцип — производным. Иногда одинаковое отношение к людям — это единственный способ отнестись к ним как к равным, а иногда — нет. Допустим, для оказания неотложной помощи двум густонаселенным районам, пострадавшим от наводнения, имеется ограниченное количество средств. Отношение к гражданам обоих районов как к равным означает предоставление большей помощи более пострадавшему району, а не разделение имеющихся средств поровну. Консерватор полагает, что во многих других, менее очевидных случаях, одинаковое отношение к гражданам означает, что к ним не относятся как к равным. Например, он мог бы признать, что дискриминация в пользу негров при приеме в университеты будет способствовать сближению уровня благосостояния двух рас, но вместе с тем он не согласится, что подобные программы означают отношение к белым и черным абитуриентам как к равным. Если он утилитарист, то он может предложить аналогичный аргумент более общего характера против любого перераспределения богатства, ведущего к снижению экономической эффективности. Согласно этому аргументу, единственная возможность относиться к людям как к равным — это максимизировать среднее благосостояние всех членов общества, подсчитывая все их выгоды и потери на единой шкале, а потому свободный рынок служит единственным или наилучшим средством достижения этой цели. Я не считаю этот аргумент правильным, но если. выдвигая его, консерватор искренне убежден в своей правоте, то его нельзя обвинить в том, что он принижает важность отношения к людям как к равным.

Итак, мы должны отказаться от той простой идеи, что либерализм отличается установлением особого соотношения между определяющими принципами равенства и свободы. Рассмотренная нами идея равенства предлагает в этом отношении более плодотворный путь. Я исхожу из того, что в современной политике, как правило, все согласны с тем, что правительство должно относиться к своим гражданам с равной заботой и уважением. Я вовсе не склонен отрицать огромную власть предрассудков, скажем, в американской политике. Но сегодня найдется немного граждан, а еще меньше политиков, которые признались бы в своей приверженности взглядам, противоречащим абстрактному принципу равной заботы и уважения. Однако, как следует из вышесказанного, у разных людей очень разные представления о том, как трактовать этот абстрактный принцип в конкретных случаях.

Что значит для правительства относиться к своим гражданам как к равным? Думаю, этот же вопрос мы задаем, когда спрашиваем: что значит для правительства относиться к своим гражданам как к свободным, независимым, наделенным чувством собственного достоинства. Именно этот вопрос был главным в политической теории, по крайней мере, со времен Канта.

На этот вопрос можно дать два принципиально разных ответа. Первый ответ предполагает, что правительство должно быть нейтральным в том, что можно назвать вопросом о достойной жизни. Второй ответ предполагает, что правительство не может быть нейтральным в этом вопросе, так как оно не может относиться к своим гражданам как к равным человеческим существам, не имея представления о том, каким должен быть человек. Это различие нуждается в пояснении. У каждого человека есть более или менее четко сформулированное представление о том, в чем состоит ценность его жизни. Такое представление есть у ученого, посвятившего свою жизнь размышлениям; оно есть и у гражданина, предпочитающего смотреть телевизор, пить пиво и приговаривать: «Вот это жизнь!», — хотя этот гражданин меньше задумывается над тем, в чем ценность его жизни, и в