Дорогая, ведь ворон не ловят,
Только соловьи сидят по клеткам
В. Высоцкий
Среди проблем, обеспокоивших белорусского чиновничество после выборов, особой остротой отличается, на взгляд простого человека, самая пустяковая. Речь идет о распоряжении главного начальника страны снять свои портреты со стен служебных кабинетов. Надоело, мол, выслушивать вздорные обвинения в бонапартизме.
Но начальство решило — и о своем решении, как и о многих других, может
быть, уже забыло. А бюрократическая вертикаль так устроена, что в ней властные импульсы передаются сверху вниз последовательно по цепочке. То есть техническому работнику, который обязан снять портрет, должен отдать приказ завхоз, завхозу — технический директор, техническому директору — директор, директору — куратор из администрации, последнему — зам (м.б., по идеологии), идеологу — руководитель администрации, тому — Сам. А Сам в сердцах бросил, да и забыл.
Любую вертикально организованную структуру можно сравнить с сороконожкой, приученной ходить только по инструкции. И если в данный момент нет указания о том, с какой ноги начинать движение, то насекомое не сможет сделать ни шагу. Главная трудность, разумеется, идеологического свойства, поскольку предполагается определенное «приземление статуса» «ведущего иерарха», уравнивания его с первым встречным, признания того реального обстоятельства, что как личность он нисколько не выше рядового клерка и даже (тьфу-тьфу!) уборщицы. Как после этого людьми командовать…
Кроме того, имеется вопрос чисто хозяйственного свойства. Все имущество, используемое госучреждениями, является казенным и, приходя в негодность, подлежит списанию специальной комиссией. Это когда речь идет о совках, швабрах, кочергах, ведрах, пусть себе даже унитазах и других оборотных средствах чиновничьего производства. А в случае с портретами речь идет об инвестициях в основные административные фонды. И, не побоюсь этого сказать, о предметах декоративно-прикладного политискусства, которые (особенно рамы), по мере того как с них слазит лак, становятся едва ли не золотыми. Это вам не вывески на проспекте поменять.
При желании можно подсчитать количество окон на одном этаже любого нашего несекретного министерства, отбросить технические помещения, разделить на два-три, умножить на количество этажей и убедиться, что речь идет о значительных средствах.
Ну, хорошо, списали, и куда это добро? Рамы, допустим, вещь функциональная и легко утилизируемая. А портреты? Жечь? — Так исполнены они на бумаге улучшенного качества, с повышенным содержанием вредных веществ. Надо нам это после Чернобыля? Для других хознужд такая бумага тоже не подходит. Остается только закопать в землю. Где и как, в какое время суток, чтобы тризна не стала праздником для злопыхателей, — нужна инструкция.
Все-таки живуче в нас совковое прошлое. Сев начинается — приступаем к авральному ремонту посевных агрегатов, хлеба созрели — ремонтируем комбайны, ударили холода — ломаем мостовые, пытаясь отогреть теплотрассы. Пришло время снимать идолов, но куда спрятать?
Или такая вот заморочка: знали, не могли не знать, что в ходе выборов и после них возникнет необходимость в «посадке» человеческого материала. Тюремных мощностей не хватает, те, что есть, — переполнены. Есть ледовые дворцы, есть даже вместительная национальная библиотека, куда пол-Минска можно согнать, тюрем, как выяснилось, маловато. Можно, правда, использовать стадионы, это в компетенции президента НОКа. Но тогда это будет слишком заметно — даже для братьев-россиян. Могут засомневаться в выборе белорусского народа. Хотя для них, как говорится, все божья роса…
«Ох, — говорят коллеги, — дошутишься!». А я без шуток, я о принципах. В частности, о принципе, согласно которому люди думают, что делают историю сознательно. Но в итоге слышат ее громкий хохот. Причем, по каким-то неясным причинам, у нас с этим лучше всех дела обстоят.
Вспоминается, как после событий в Сумгаите, Тбилиси и Баку в Минске собирались многолюдные митинги протеста против использования солдатиков срочной службы в деле восстановления закона и порядка. Де мол, у них подготовка слабая и психика неустойчивая. Нельзя их травмировать, нельзя умножать число психически больных в и без того ненормальном обществе. А надо готовить специальных бойцов, которые малым числом и могучим ударом (без кровопролития) смогут обуздать и рассеять любую, как пишет ныне «СБ», разнузданную и злую толпу. А чтобы могли они успешно защищать конституционные права (в том числе права на собрания, манифестации, демонстрации, организации и т. д.), кормить бойцов от пуза, обеспечить спецсредствами, спецтранспортом, средствами связи, компьютерами. Чтобы от одного грозного вида бойца потенциального бунтовщика бросало в дрожь.
А время, напомним, было не очень сытное, талонно-карточное, и народ отрывал от себя не от избытка, но в надежде, что эти бойцы уж точно защитят «демократические завоевания». Да что там говорить, был и демократический энтузиазм, и типичная совковость присутствовала. На одном из партхозактивов в Партизанском райкоме тогдашний первый секретарь Александр Герасименко сетовал: милиция испытывает недостаток не только в горячем, но и в элементарных наручниках, не хватает дубинок… Отдельные партхозактивисты предлагали даже поставить отделения милиции на содержание предприятий. Но в этом случае получилось бы, что, например, тракторный или автозавод имели бы собственные батальоны, а какая-нибудь артель инвалидов осталась бы безоружной перед лицом возможной угрозы.
В общем, народ в очередной раз затянулся ремнем потуже и все необходимое (даже и сверх того) своей «надеже и опоре» обеспечил. Теперь эта надежа и опора гоняет вскормивший ее народ по всему Минску, как каких-нибудь зайцев.
А как не побежишь, видя перед собой 80 (по меньшей мере) килограммов агрессивного, закованного в броню, до зубов вооруженного мяса. А если таких — шеренга за шеренгой, если ты точно знаешь, что от удара его сдерживает только отсутствие приказа. Если ты точно знаешь, что для него люди — не мы, а те, кто эти приказы отдает.
Многие поход на Окрестина называют провокацией. Можно с этим согласиться, но только с учетом того, что латинское provokacio дословно переводится как вызов. А вызов бросается тогда, когда этого требуют соображения чести. У бросившего вызов иногда не бывает никакой возможности защитить себя в виду явного недостатка физических сил, но это говорит только об его огромном нравственном превосходстве.
Пошли слухи о том, что на здании тюрьмы залегли снайперы. И предположения: у кого-то из них не выдержат нервы, он откроет стрельбу, прольется обильная кровь и т. п. Потому, разогнав мирное шествие, власть якобы спасла от смерти многих «бунтовщиков».
Поверьте, это полнейшая ерунда. Снайперами работают только люди, обращающиеся с винтовкой с таким же хладнокровием и умением, как хирурги со скальпелем. И режут не все подряд, а только то, что нужно отрезать. Снайпер, открывший хаотическую стрельбу по толпе, это и не снайпер вовсе. Это типичное недоразумение.
Вот и судите сами, кто бросил вызов, а кто на него ответил провокацией. Кто свободно каркает, а кого за песни сажают в клетки.