Наивен до крайности тот, кто считает белорусскую школу кузницей знаний. С ней все обстоит так же, как и с прочими государственными культурными ведомствами: реформы ее не берут, новации поспешны и абсурдны, бюджет смешон, зарплаты скудны. Зато выше крыши бумажной писанины, бюрократических циркуляров и идеологического контроля. После властного наезда на учебники истории (и самих «неправильных» историков) настал черед «неправильных» писателей: из новой школьной программы по белорусской литературе вымараны ключевые тексты современных авторов.
Этой славной акции предшествовала информационная волна, поднятая независимыми СМИ: о том, что в новой программе не будет базовых текстов Купалы, Быкова, Арлова и других героев родного слова заговорили еще весной. Все было как обычно: журналисты недоумевали, массы возмущались, чиновники вяло отбивались и ссылались на то, что вопрос пока на стадии рассмотрения. Знакомая схема: точно так же, стыдливо пряча лица и отделываясь пустыми фразами, закрывали в свое время Европейский гуманитарный университет, выжимали из столицы Колосовский лицей, душили кафедру философии и культурологи в Республиканском институте высшей школы. Прелесть нашей образовательной политики традиционно заключается в ее полной анонимности и безнаказанности. Нет системы образования. Есть чиновная коллегия с безгранично развитым чувством самосохранения.
То, что было проделано со школьной программой по литературе, тем не менее, имеет особый смысл. Поскольку здесь идеально совпали интересы трех игроков: идеологической вертикали, чиновных «образованцев» и провластного Союза писателей Беларуси (СПБ). Из программы изъяты тексты, которые одинаково не устраивали всех: пламенных пропагандистов, осторожных культур-начальников и штатных графоманов — купаловские «Тутэйшыя», быковская «Аблава», шамякинские «Ахвяры». Выжат в скромный раздел «внеклассное чтение» Владимир Арлов. Напрочь отсутствуют такие значительные авторы как Владимир Некляев, Андрей Хаданович, Ольгерд Бахаревич. Ни слова про Валентина Акудовича и Светлану Алексиевич.
Опасным оказалось именно то, без чего невозможно представить реальный литературный процесс (да и культуру в целом) — проблемные произведения, затрагивающие болевые точки судьбы нации и расширяющие палитру художественных средств. В «исправленном» виде школьники получат искаженную картину развития родной литературы, главным событием которой станут оперативно включенные в программу лояльных системе — и ничем кроме этой лояльности не отмеченных — авторов. Для Европы (и для отечественного читающего сообщества) белорусская литература — это Рязанов, Хаданович, Бородулин, Борисевич, Глобус, Бахаревич, Жибуль. А бедным школьникам достанутся Боровикова, Чергинец, Аврутин и Скаринкин (вы сами-то читали этих авторов?). Члены СПБ в отсутствие читательской любви и коммерческого успеха самоутверждаются за счет административного ресурса. И наоборот.
Впрочем, было бы странным ожидать от советской по духу и колхозной по сути системы внятной культурной политики и умения ценить изящную словесность. Для власти литераторы остаются идеологическими работниками, а образование — инструментом формовки сознания. Но вот беда: никакая программа не заставит любить то, что любить невозможно и запоем читать то, что скверно написано. Зачистка школьных программ — знак идейной импотенции. Потому что культуру «поправить» невозможно. Дети все равно отыщут правильные книжки. Ведь самая лучшая школа — та, из которой вовремя ушел.