Язык, на котором думает Александр Лебедь, — мат, только генерал переводит его на общедоступный.
Михаил Жванецкий
Какую бы партию ни создавали, получается КПСС. Какую бы детскую коляску ни собирали, получается тачанка. Какой бы пылесос ни принимали к производству на бывшем оборонном заводе — получается автомат. К какому бы диамату ни прибегали политические спорщики — обязательно сбиваются на мат.
Один говорит, наблюдая глазом кинокамеры за мирным шествием, что у участников временами «такое из штанов вываливается…», другой посему требует «мочить их, где попадя, а хоть бы и в сортире», третий их как «вшивых блох» угрожает лютым холодом уничтожить. А все в целом никак не могут отогнать «мух от котлет», не понимая, что проблема не в умении махать руками, а в антисанитарии, разведенной поварами на рабочем месте. Тут и помойное ведро рядом, и рыба в одной емкости с мясом, и холодильники не работают, и кошки мирно с крысами живут. Им как раз делить нечего — пищи хватает.
А обыватели другу дружке поутру при встрече: «Ты слышал, что он сказал? А что он ответил? Ну, теперь все…».
И, как правило, ничего не происходит.
Слово наших политиков, чиновников, вообще ответственных лиц, давно уже перестало быть морально ответственным. Разумеется, они несут ответственность перед начальством. Но, как в прежние времена прокурорским и судейским можно было не ломать голову над проблемой моральной ответственности, вынося приговоры врагам народа, а художникам создавать шедевры типа «Хрущев у доярок», а «Каганович у овцеводов», выставленных в павильоне «Животноводство» к открытию Всесоюзной сельскохозяйственной выставки 1 августа 1939 года, так и сегодня судьи не смущаются выносить стандартные приговоры молодым оппозиционерам, которые хулиганят, злоупотребляя бранным словом. Никто этого не видит и не слышит, кроме милиционеров, показаниям которых безоговорочно верят судьи.
И эта вера уже давно стала их внутренним убеждением. Можно с этим спорить, но лучше не надо. Поскольку совершенно прав, на наш взгляд, Жванецкий в своей характеристике образа мысли и ее выражения генерала Александра Лебедя. Очень, опять же на наш взгляд, симпатичных для героя, живущего по принципу: упал — отжался…
Не только генерал Лебедь в нашем союзном государстве думал и думает матом. Многие не в силу воспитания или недостаточности его, а в силу, не побоимся этого утверждения, генетической предрасположенности к скверному слову как наиболее адекватному для обозначения сути происходящего. Ведь если взять для примера власть, которая запретила себя критиковать в любой форме, то думать о ней приходится только матом. По необходимости, переводя матерные слова в очередные бюрократические неологизмы.
И вообще, лебедя делает вода. Лебедь без воды — просто гусь, утверждал какой-то пишущий натуралист.
Ведь если сказать кому, что твоя сестра (жена, мать …), то он или не поймет, или не сможет доказать в суде, что его оскорбили. А если при этом еще и оплеуху хаму залепит, то по вполне вероятно, наш суд квалифицирует его действия, как злостное хулиганство. Сказать, что в нашей стране нарушаются права человека, что власть сама повинна в том, что государство наше — социально безответственное, что режим существует благодаря «под себя» урезанной демократии, какой в том толк. Никто не поймет, за что человека судят. А то, что лучше молчать, а коль сорвался, то по-матерному, так с этим всякий согласится. Да, бывает. А для многих, эмоционально невоздержанных, по-иному и быть не может.
Сколько их вокруг. Прислушайтесь: мля, мля, мля, мля… Это они так думают и говорят без переводчиков. Но всегда или милиция далеко, или она плохо это «мля» слышит.
Однако такое упрощение, можно сказать, фольклоризация политической лексики оппозициями чиновниками, опасна для самого режима, поскольку вредит его авторитету. Если такое можно говорить о власти, значит, власть позволяет такое говорить, значит, власть того заслуживает… Логика рассуждения простая, психология незатейливая.
Незабвенный Венедикт Дорофеев обозначил такую лексическую эволюцию следующим образом: «Прежде, когда посреди разговора наступала внезапная тишина, — русский мужик говорил обычно: „Тихий ангел пролетел“… А теперь в том же случае: „Где-то милиционер издох!..“.
Из песни слова не выкинешь. Именно так относятся к представителям органов многие соплеменники. Хоть имя ЧК в суверенной Беларуси не было брошено «на ошельмование», хоть на Беларусьфильме снимаются романтичные кинолегенды о характерным для органов справедливом гуманизме, но нет-нет, терпение лопается. Даже у Лукашенко, который и в непрофессионализме обвинил доблестных чекистов, и в «крышевании». А в отношении к милиции, за исключением киношных «оперов», пиетета еще меньше.
Вот такой, можно сказать, реалистический социализм. В том смысле, что пишем мы не о конкретном факте, а о тенденции, которая в обществе имеет место быть. Коль в ней нет места для «оборотней в погонах».
Кстати, полотно «Каганович у овцеводов» по жанру вполне адеквтано картинкам, которые передаются с «Дожинок». Иное дело, что телевидение и прочая супесовременная пропагандисткая техника делают ненужными «художественные полотна» и творцов — художников, всегда готовых нарисовать тех, «кто поцекистей». История советского искусства перенасыщена такими творцами. Сегодня с этим делом меньше шума. Причиной тому можно считать, как мы уже отметили, технический прогресс в сфере информации, а также отсутствие у тех, кому «прислуживаться не тошно» полной уверенности в том, что вот эта нынешняя власть утвердится не на десятилетия даже, а на несколько лет. Да, пока она выглядит прочной, но не сильно то и кормит, а возможности вовремя «соскочить» резко ограничивает. А немногочисленные примеры ныне успешных, которые уже давно прошли «точку возрврата», в общем, не вдохновляют.
По-крайней мере, вдохновляют далеко не всех.
Какая вода, такие в ней и лебеди. Потому каждый год появляются лебедята, которым тесно в бассейне, наполняемом властью, но и выбора нет.
В общем, сложилась ситуация, когда судить можно всех. Но, как говорится, не по большому. Только за «мля, мля, мля… „, как мелких пакостников. А будить гнев народный против своих врагов и не нужно, и опасно.
Когда мат становится нормой повседневной жизни, он перстает быть бранным. В том смысле, что слова не воспринимаются как тягчайшие оскорбления, которые должны быть отмщены, а виновные наказаны.
Таковым он остается в основном в зонах. Иногда журналист получает письма от сидельцев, клиентов нашей пенитенциарной системы, в которой генеральные свойства общественной модели отражены специфически и в определенных смыслах более выпукло, более контрастно. Если на «свободе» существует определенная возможность для ухода от ответственности за содеянное и сказанное, то в зоне она становится в высшей степени относительной.
Перейдем к цитатам: «Место лишения свободы, откуда я пишу, — это ИК (исправительная колония). Нас тут много. Если вспомнить о ГОСТах, СНИПах — вдвое больше нормы. В общем, как огурцов в бочке. В ГОСТах после названия и номера меньшим шрифтом пишут: „несоблюдение стандарта преследуется по закону“. Но это не для технологического исполнения, а для проформы».
«Зэк» — понятие безусловное, в отличие от понятия «гражданин», применяемого для обозначения лиц, временно пребывающих на свободе. Эти лица вспоминают о своей принадлежности к виду «граждане», как правило, после официального обращения к ним: «Гражданин, пройдемте!».
Большинство сидельцев занято изобретением занятий для себя. Помимо сидения, лежания и чтения: «Но для меня это только повод, чтобы взяться за перо. И тоже не совсем от безделья. „Достала“ тюремная администрация. Нет, они тут никого не избивают — не подумайте. Условия, конечно, „свинские“, но трогать зэков опасаются. Да и тюремщики — тоже наш народ, о чем, похоже, иногда вспоминают. И народная мудрость — „От тюрьмы да от сумы не зарекайся“ — особо буйных сдерживает».
Поэтому тюремщики, как правило, не матерятся. Тем более, не употребляют бранных слов в адрес конкретного человека. Среди зэков на «понятийное и адресное» употребление мата тоже наложено табу. Ответственность наступает скорая, неотвратимая, суровая.
Зато для связки слов — сплошь и рядом. То мля, мля, мля…
Это вовсе не означает, что между тюремщиками и сидельцами существуют отношения, основанные на рыцарских представлениях о чести. Нет, стороны делают подлянки друг другу иными средствами: «Но, если бы и хотелось что-то хорошее сказать в адрес местной администрации, слов не находится. Чтобы оставаться объективным, посоветовался с коллегами-зэками. Их мнение тоже совпадает с моим. Всех „достал“ правовой беспредел, формализм, безразличие и попирание человеческой сути. Отсюда мои предложения: переименовать ИК (исправительная колония) в ИК (истязательная колония), или в УП — училище преступников. Здесь озлобляют людей, и тех, кто послабее духом, инфицируют вирусом мести».
Действующее уголовное законодательство предусматривает стимулирование исправления, и за хорошее поведение предусматривает условно-досрочное освобождение (УДО). Но в зоне, из числа осужденных, которым по объективным показателям наступает срок замены режима, ее получают не более 30%. Остальным 70% отказывают. Формальная причина отказа — не стал на путь исправления.
Для формального подтверждения намерения вступить на путь исправления надо вступить в «актив». Актив — это не особое какое-то поведение или какая-либо работа. Это просто написание заявления с просьбой принять в какую-либо секцию и последующее ношение на рукаве кожаного треугольника с аббревиатурой названия этой секции. Большинство осужденных не знают, что означают эти буквы и как их расшифровать.
Шаламов, кажется, писал, что тюремщик меньше думает о сохранности ключей, чем зэк о свободе. Поэтому зэки очень внимательно следят за поведением начальства. От непосредственного, до самого главного в стране. И обратили внимание несовпадение в оценках наличного количества сидельцев. «Мы на распутье — кому верить и чему верить? Судите сами. Один из главных чиновников РБ, заместитель министра Андрей Тур через прессу сообщает, что в РБ в местах лишения свободы находится более 200.000 человек, и что это чувствительно сказывается на состоянии экономики и препятствует дальнейшему улучшению благосостояния народа. А начальник Департамента исполнения наказаний через ведомственную газету „Трудовой путь“ доводит, что в РБ в местах лишения свободы находится только 36 тысяч».
Кому верить? А получается, что обоим. Г-ну Туру нужно в проект госбюджета «заказывать» сумму расходов на содержание тюрем, а это лучше всего делать при наличии достаточно большого контингента заключенных. Как говорится, проси больше, дадут сколько нужно. А главный тюремщик не стремится привлекать к своему ведомству слишком большое внимание, не хочет засвечиваться. А то понаедут, станут требовать организовывать производство, создавать дополнительные рабочие места, хоть для этого нет условий. Нет в стране, а в тюрьме — тем паче. Значит, зэки не могут заработать ни на себя, ни на администрацию. Что-то там делают, да и Бог с ними. Недостачу покроет бюджет.
Так что у каждого своя правда.
Но как ни крути, у осужденных времени много, и их самих много. И они радуются своему соучастию в народнохозяйственном процессе, благодаря чему снижается процент безработицы, и так едва ли не самый низкий в мире.
Потому что потенциальные безработные сидят. В Европе, например, тоже борются с коррупционными преступлениями. Причем сажают, но не за все. Преступления, связанные с неуплатой налогов, невозвратом кредитов и долгов, наказываются применением процедуры погашения ущерба посредством изъятия части доходов должника, вынужденного не просто работать, а в буквальном смысле слова, вкалывать.
И это связано не столько с тем, что экономики этих стран менее развиты, чем белорусская, поскольку они не могут содержать дополнительную армию нахлебников. Это в большей степени определяется общепринятой там нормой — за свои долги каждый должен платить сам. Тем более что материальный урон, нанесенный многими сидельцами потерпевшим, совершенно несоизмерим с тяжестью наказания — «одолжил» у соседа две банки огурцов и курицу — тюрьма.
А помимо лишения свободы, применяются сопутствующие виды наказания. Конфискация, если оно есть, имущества, выставление иска на возмещение ущерба и судебных издержек, запрет занимать определенную должность. А неофициально нигде не фиксируемое наказание — лишение здоровья. И этот вид наказания исполняется с завидным усердием и изрядной фантазией, давно ставшими критериями профмастерства работников пенитенциарной системы.
Зачем же материться.
Тем более, если бранное слово никак не может повлиять на внутреннее убеждение судьи. В той части мира, которую принято называть цивилизованной, факт взятки доказывается при наличии признания дающего и берущего с документальной (а вдруг на суде кто откажется!) фиксацией этого события. У нас же все это совсем не обязательно. Один утверждает, что давал взятку несколько лет назад, второй говорит — не брал. Но по внутреннему убеждению судьи — брал, а не признается, чтобы избежать ответственности.
Интересно, что профессии уметь быть внутренне убежденным нигде не учат. Но внутренне убежденные растут как грибы после дождя.
Чем не повод поразмыслить. На адекватном языке.