Не спыняюцца спрэчкі вакол ідэі «русскогомира». Дзе яе вытокі? Каму і навошта яна патрэбная? Каму пагражае? І што з ёй рабіць беларусам? У дыскусіі удзельнічаюць: этнолаг, гісторык і культурны антраполаг Павал Церашковіч, музыка, мастак і этнакультуролаг Тодар Кашкурэвіч, эканаміст Сяргей Чалы. Мадэратар — Максім Жбанкоў.

Максим Жбанков: Начнем с принципиального вопроса: насколько реален сам факт существования «русского мира»? Не является ли он изобретением кремлевских политтехнологов, чисто идеологическим конструктом?

Павал Церашковіч:Я лічу, што існуе пэўная супольнасьць людзей, якія выкарыстоўваюць у штодзённым ужытку русскую мову і падзяляюць каштоўнасьці, што засталіся з часоў былога Савецкага Саюза. Гэта можна пазначаць як «русский мир», «рускую дыяспару» ці «рускамоўнае насельніцтва”– залежыць ад кропкі погляду.

М.Ж.: Але ж «русский мир» — не проста словазлучэньне. Як на мяне, яно пазначае нейкую паза-дзяржаўную мэнтальна-эканамічна-палітычную еднасьць, пабудаваную на сантымэнце да імпэрскага мінулага. То бок, калі кажам, што «русский мир» рэальна існуе — мы сьцвярджаем, што сапраўды на чужых тэрыторыях ёсьць тыя самыя пакрыўджаныя і пацярпелыя аскепкі былой імпэрыі з марай аб уз’яднаньні і духоўнай рэабілітацыі.

П.Ц.: Гаворка ідзе ня толькі пра постсавецкую прастору. Носьбіты рускай мовы зараз шырока расьсяліліся па сьвеце. Напрыклад, у Нямеччыне маем некалькі мільёнаў рускамоўных жыхароў. Варта ўзгадаць, што панятак гэты зьявіўся адносна нядаўна, на пачатку 1990-х. Мэтадоляг Шчадравіцкі такім чынам пазначаў сеткавыясупольнасці расейскамоўных, з якімі варта было б зьвязаць палітыку Расіі. Больш эфэктыўная артыкуляцыя ідэі адбылася ў сярэдзіне нулявых, калі зьяўляецца дзяржзамова на абгрунтаваньне пэўных палітычных крокаў, і пра «рускі мір» пачынае прамаўляць прэзыдэнт Пуцін.

М.Ж.: Я тут бачу два бакі сюжэту. Хтосьці кажа пра «русский мир» як пра рэальную сеткавую супольнасьць — тых, хто ў СССР належаў да безумоўнай савецкай большасьці, а як ляснўся «Саюз нерушымый» раптам засталіся на «чужых» тэрыторыях і трапілі ў этнічна-мэнтальныя меншасьці. Тады маем схему культурнай кампэнсацыі, вяртаньня «кінутых братоў». Іншыя бачаць «русский мир» як праграму дзеяньняў, як пэрспэктыву стварэньня структураў «русского» уплыву — палітычнага, культурніцкага, якога заўгодна — па-за межамі краіны. І гэта ўжо сцэнар геапалітычнай экспансіі. Так бы мовіць, пуцінская «ліцэнзія на ўсё».

Тодар Кашкурэвіч: Для беларусаў галоўная праблема з «русским миром» ў тым, што яны завуцца «бела-рускім» народам. Расіяне яшчэ з часоў Івана Грознага ды Пятра Першага былі геніяльнымі стваральнікамі брэндаў і ідэялягемаў — таго, што і стварыла гэты «русский мир». Не эканоміка. Не этнічнае паходжаньне. Якія там славяне ў Масковіі? Але ж назвалі — «Расія»! Для мяне было шокам, што зараз ідэя «русского мира» раскручваецца прадстаўнікамі КДБ, праваслаўнай рускай царквы, і архідыякан Чаплін прамаўляе, што яна ўключае такія паняткі як «сьвятая Русь», «халіфат» і «спадчына СССР». Вось вам «рускі мір», вось на чым ён грунтуецца!

Сергей Чалый: Точного определения «русского мира», думаю, не дадут даже его адепты. Сейчас это соединение трех очень разных концепций с разными группами потребления. Первая идея — очень старый концепт разделенной нации или разделенного народа, который активно продвигал во времена Конгресса русских общин Рогозин (это самое начало 1990-х). Этот концепт, в принципе, был использован Путиным в его крымской речи 18 марта 2014 года. В чем-то это роднится с идеей защиты соотечественников времен Козырева-Ельцина, но тогда речь шла о защите этнических русских. Не более того. Даже не русскоговорящих. Вторая часть — идеологема цивилизационная, которая актуализировалась где-то с 2007–2008 года, когда российские правящие элиты поняли, что как ни пытайся дружить с Западом, для него они все-таки чужие. И пошла цепочка: Россия — отдельная цивилизация. Запад, соответственно, — политика сдерживания этой цивилизации. Вечное противостояние. Отсюда же возникает концепция неких естественных границ, естественных сфер интересов. А вот третья часть — именно то, почему «русский мир» сегодня так активно востребован. Это идеологический конструкт, который необходим для сохранения в России существующей власти. Поскольку никакой иной легитимности у нее, по сути, не осталось. А так все понятно: мы защищаем своих, а кругом все фашисты.

М.Ж.: Но, возможно, все не так плохо? Упомянутый профессор Щедровицкий в одном из своих текстов пишет: «Признание существования русского мира позволяет нам говорить о русском капитале — совокупности культурных, интеллектуальных, человеческих и организационных потенциалов, выразимых в языковом мышлении и коммуникационных (гуманитарных) ресурсах русского языка». В другом месте Щедровицкий обозначил необходимость «поддержки русского капитала за границами РФ-России». Насколько вообще можно говорить о русском капитале, как чем-то реально конвертируемом и важном?

С.Ч.: Нет никакого русского капитала! Деньги не имеют национального признака, это во-первых. Во-вторых, события после того, как Щедровицкий в нулевых это написал, четко показали: вся идея носителей русского капитала заключается в том, чтобы стать западными капиталистами. Конвертировать свои деньги в собственность, в активы, встроиться в элиты, которые не имеют никакого отношения к России. Как можно быстрее потерять этот лэйбл.

Т.К.: Ці можна сказаць, што «русский мир» — гэта ідэя расейскага алігархату?

С.Ч.: Да нет! Я зашел с конца: как эволюционирует русский капитал. А есть еще вопрос: откуда он берется? Для «русского мира» характерно рентное поведение. Даже не капиталистическое, а феодальное. Они поднимались либо благодаря эксплуатации природных ресурсов, либо благодаря эксплуатации дружеских отношений с правителями.

М.Ж.: Мы говорим о реакционной интенции концепта «русский мир». Но по тому же Щедровицкому, «русский мир» выглядит скорее перспективой. Способом преодолеть ограничения национальных государств и политических границ. Взамен государственным интересам, мол, придут интересы сверхнациональных сетевых диаспор. Павал, ці можна сапраўды лічыць «русский мир» квітком у лепшы, постмадэрны сьвет?

П.Ц.: Я б хацеў спачатку вярнуцца да думкі спадара Чалага пра адсутнасьць адзінай ідэялёгіі «русского мира». Сапраўды, няма ў яго свайго «Маніфэсту камуністычнай партыі» ці «Кароткага курсу ВКП (б)». Можна сказаць: ёсьць там дыскурс акадэмічны, паводле якога «русский мир» ёсьць супольнасьцю расейскамоўных, што павінны ляяльна ставіцца да сёньняшняй дзяржавы і дапамагаць ёй. Са свайго боку, дзяржава мае права ўмешвацца ва ўнутраныя справы іншых краінаў, і там, дзе колькасьць рускамоўных падаткаплатнікаў дасягае, скажам, 30% — патрабаваць наданьня расейскай мове статусу дзяржаўнай. Альбо фэдэралізацыі краіны. З іншага боку, ёсьць думка расейскай праваслаўнай царквы, якая моцна адрозьніваецца ад першага падыходу. Там галоўнае ня мова, а царква. Кажуць нават, што можна служыць у цэрквах і на мясцовых мовах. Мне больш за ўсё, аднак, падабаецца экзатычная думка Дугіна аб тым, што «русский мир» — гэта ўсе тое, што супрацьстаіць глябалізацыі. І таму ў пэрспэктыве ўвесь сьвет будзе рускім. Ідэялёгіі адзінай няма. З пазначанага кола ідэяй проста выхопліваецца тое, што патрэбна сёньня.

Т.К.: Адзінай ідэялёгіі няма ні ў Штатах, ні ў Эўразьвязе, ні ў ісламскім сьвеце. Ёсьць прыярытэтныя мэты, ёсьць пэўны баланс моцы. Як на мяне, адбываецца вайна глябалізацыйных канцэпцыяў, дзе Расія хацела б заняць сваё месца. Яна гэта пачынае рабіць агрэсыўна і вельмі відавочна.

П.Ц.: Што да постмадэрнасьці «руского мира» — лічыць яго навіной не выпадае. Па ўсім сьвеце ёсьць дзяржаўная падтрымка сваёй дыяспары, сваёй мовы. Звычайныя практыкі так званай soft power, нічога страшнага тут няма. Плюс Расія вельмі балюча адчувае скарачэньне сфэры карыстаньня расейскай мовай і спрабуе неяк замацаваць свае пазыцыі. Ёсьць і пэўныя шаблёны імпэрскага мысленьня. Аляксей Мілер у фэйсбуку нядаўна напісаў: «Навошта Расіі Украіна? Каб была стратэгічная глыбіня. Каб можна было адступаць да Масквы». Яны так і жылі. Захапілі Фінлядыю, каб не была швэдзкай. Захапілі Афганістан, каб ня быў кітайскім. Імпэрскія патэрны паводзінаў, якія склаліся яшчэ ў XVII–XIX стагодззях.

С.Ч.: «Русский мир» — конечно же, абсолютно архаическая идея. И если мы уходим в цивилизационный подход, оказывается, что Россия как особый мир несовместима с Западом и, по сути, с универсальными демократическими ценностями. В действительности получается, что никакой soft power у этого проекта нет. Русская культура? А какое вы, ребята, к ней имеете отношение? Примерно такое же как современные итальянцы к древнему Риму. Ваша культура — это Басков, Маринина и «Старые песни о главном». Политика? Истерично-криминальная. В экономике тоже предложить нечего. Выясняется, что метрополия — просто нормально развивающееся сырьевое государство. Не более того. Для позиции силы ресурсов нет.

М.Ж.: В сухом осадке от «русского мира» остается пропагандистский мессидж. На кого он рассчитан?

П.Ц.: Відавочна, на ўнутраную аўдыторыю, якая сумуе па былой моцы дзяржавы, а таксама на значны адсотак рускамоўных за мяжой (перад усім — у былых савецкіх рэспубліках). Гэтыя людзі перажылі сапраўдную драму і атрымалі моцную траўму праз страту расейскай культурай пануючых пазыцыяў у новым сьвеце. Зараз рускамоўныя рэгіёны ў Казахстане ці Эстоніі, Латвіі (Даўгаўпілс) ці Літве (Вісагінас) далека не самыя паспяховыя эканамічна, але эканоміка — гэта яшчэ ня ўсё. Прабачце, Данбас да вайны выглядаў вельмі няблага. У аўдыторыю «руского мира» варта залічыць і частку рускамоўных з далёкага замежжа. Мне ў Нямеччыне давялося сустрэцца з казахскімі немцамі, што з’ехалі дваццаць год таму. Яны дагэтуль глядзяць расейскае тэлебачаньне і вераць, што «Крымнаш».

Т.К.: Мая думка такая: унутранае карыстаньне тэрміну «руский мир» у Расіі патрэбна для карыстаньня навонкі Расіі…

С.Ч.: Любая идея кажется привлекательной, пока ее не начали реализовывать на практике. Проект «Новороссия» оказался уникальным антропологическим экспериментом — вплоть до типажей, собравшихся там. Все эти Моторолы, Гиви, Бабаи — атомная совершенно смесь в мозгах! Радиоактивный пепел, Сталин, православие… Как все это может быть вместе — никто не понимает. В результате реализации вовне проект нашел в качестве своих интересантов исключительно маргиналов. Что до внутренней реализации — это тот самый случай, когда телевизор побеждает холодильник. Крым наш — и можно не задаваться вопросом, почему же мы внезапно стали хуже жить. И еще очень важное насчет бесперспективности данного проекта: это анестезия фантомных болей. На любой международной конференции русские дипломаты начинают говорить об унижениях и обидах. Но по ходу выясняется, что унижение заключалось в том, что им не дали возможности делать что угодно в зоне их «естественных интересов».

М.Ж.: С политикой, в принципе, ясно. А что с культурой? Как вам высказывание нашей нобелистки Алексиевич про два «русских мира» — хороший и плохой?

П.Ц.: У савецкага ладу жыцьця было дзьве крыніцы і два складнікі: зона і казарма. Пры тым, зона перамагла казарму. Але, на мой погляд, усё ж магчыма адшукаць добры рускі мір — калі не кранаць стаўленьне Беларусі да яго. Як на мяне, клясычная руская культура ёсьць часткай эўрапейскай. Калі да гэтага дадаць культуру рускага замежжа — вось вам альтэрнатыва крымінальна-казарменнай культуры і хоць нейкая перспектыва быць часткай эўрапейскай цывілізацыі.

Т.К.: Як мастак і гісторык мастацтва, магу сьцвярджаць: пачынаючы з XV–XVI стагодзьдзя для нашай краіны «русский мир» — абсалютна кепскі ва ўсіх сваіх праявах. Наша культура пацярпела. І ў гэтым таксама праява «русскага мира», нам навязаннага. Ад нашай літоўскай спадчыны, ад спадчыны Рэчы Паспалітай застаўся адзін працэнт. Усё вынішчылі! Таму, разумееце, за любы касьцёл, за любую царкву, за спаленыя бібліятэкі, алтары… Яшчэ і Дастаеўскага забралі! І колькі яшчэ нашых…

С.Ч.: На открытии Олимпиады и Шагала попользовали.

Т.К.: Адзін працэнт! Какой Пушкін, блін!

М.Ж.: Дык вам не падаецца, што гэтую вайну мы ўжо прайгралі? З тым самым адзіным адсоткам пазасталай спадчыны. Можа, пакуль мы тут разважаем, «русский мир» ужо прыйшоў — а магчыма і не сыходзіў з часоў расейскай імпэрыі? Жыве ў кожным тэлевізары, у кожнай школцы, на галоўных канцэртных пляцоўках, у радыё ды фэйсбуку, танчыць сабе на «Славянскім базары». І што тут зробіш?

С.Ч.: Я считаю, что концепт «русского мира» — как раз оборонительный. Кризисный. Это реакция обиженных: «Нас нагибали, но мы поднялись…». Именно поэтому там нет позитивного содержания. Что касается практической экспансии русского мира — я считаю, что Дебальцево было его Бородином. Битвой вроде ничейной, но фактически проигранной более сильным с виду противником. «Русский мир» умирает на наших глазах.

М.Ж.: Но мне сложно представить, что Дебальцево дискредитировало, скажем, Филиппа Киркорова или Надежду Бабкину…

С.Ч.: То, что происходит сейчас с российской культурой — это движение к наименьшему общему знаменателю. От высоких образцов к тиражированному шлаку. Именно поэтому все это не имеет никакого отношения к той высокой «русскости», которую они как бы продвигают. Сколько в наших маршрутках ни крути русский шансон — я же вижу: не принимает народ!

Т.К.: Я, апроч таго, што мастак — яшчэ й музыка. І магу сказаць, што расейскі шансон — абсалютна выбудаваная крымінальная стылістыка, вельмі папулярная сярод вельмі харошых простых беларускіх людзей. Вельмі харошых! Людзі ня кепскія. Але іх кранае! Я упэўнены, што адбываецца вайна стыляў. І Расія перамагае у гэтай вайне — стылем.

М.Ж.: Але ж на тым шансоне нармальную беларускасьць будаваць немагчыма. У сытуацыі прарасейскасьці культурнага поля і адначасовай дэвальвацыі прапановаў з боку ўсходняга суседа — што нам рабіць?

П.Ц.: «Русскому миру» патрэбная альтэрнатыва. Напрыклад тэлевізія — але іншая: без блатной фені, не палохаючая Эўропай, з прапановай будаваць Расію, а не шанаваць свае комплексы. Вось так трэба змагацца з «русским мирам». Але абсалютна зразумела, што ў асобнай краіне, дзе ёсьць значная частка ягоных адэптаў (хай сабе патэнцыйных), гэтага адбыцца не можа. Тут патрэбныя супольныя дзеяньні. Але пачынаць можна паасобку. Канкрэтны прыклад: два месяцы таму Эстонія зарэгістравала расейскамоўны тэлеканал. Вельмі прафэсійны. Для сваіх, пра свае лакальныя, тутэйшыя справы. Вось і адказ: адбудоўваць сваё.

С.Ч.: Есть такой банковский термин unpacking — распаковка. В пакете русского мира вместе с русским языком идет всякое разное: «Ах, вы говорите по-русски? Тогда православие, самодержавие и далее по списку!» Нет, извините! Надо распаковать этот блок. Русский язык? Окей, у нас свой русский язык! У них уже кофе среднего рода, а у нас — нет. И наши русские речи — как британская и американская — будут расходиться все дальше. Но такой русский язык уже не будет иметь никакого отношения к тем паразитным смыслам, которые на него навешали. То же и с православием. Какое единство? Только на Украине его три вида.

Я бы вообще сказал, что концепт «тутэйшасьці» — лучший антидот против глубоких идей. Ровно так же, как Европа демократическая в свое время вышла из религиозных войн, уничтоживших четверть ее населения через индифферентизм: «Чума на оба ваших дома!». Быт важнее. Если ты хорошо себя ведешь в моем кабаке — заходи! И неважно, какой ты веры