Актуальное искусство в поисках локальной прописки
Участники круглого стола:
Михаил Гулин — художник, куратор проекта «Дворцовый комплекс»
Константин Селиханов — художник, скульптор, участник проекта «Дворцовый комплекс»
Алексей Иванов — художник, участник проекта «Дворцовый комплекс»
Руслан Вашкевич — художник и куратор
модератор — Максим Жбанков.
М. Жбанков: Тема нашей дискуссии — коллективный арт-проект «Дворцовый комплекс», прошедший недавно в Гомеле, а также неоднозначные обстоятельства его реализации. Несколько общих соображений. Мы собрались обсудить не качество конкретного проекта. Есть смысл рассматривать «Комплекс…» как отправную точку разбора жизни арт-инициатив в неблагоприятном для экспериментов окружении. Начнем с вопроса куратору: почему именно Гомель и почему именно дворец Румянцевых-Паскевичей?
М. Гулин: Меня, в первую очередь, интересовала децентрализация, выход из минской арт-среды. Я с недавнего времени стал задумываться над тем, что мы все-таки по сути минские, а не белорусские художники. Другой момент: мне не очень нравится эта жизнь в два параллельных мира. До сих пор современное искусство остается в статусе андерграунда. А я считаю, что это самостоятельный, достойный мир. Был и личный интерес: меня уже не принимают ни в Музее современного искусства, ни во Дворце искусств. Моей резервацией на сегодня осталась только галерея «Ў». Я ищу другие площадки. Очень не хочется глупой позы: мы не замечаем их, они не замечают нас. Я хочу, чтобы меня замечали. Чтобы знали, что я существую и не намерен жить в этой резервации.
М.Ж.: Так ты решил их заметить?
М.Г.: Да! И поработать в государственной институции с красивой фактурой.
М.Ж.: А для кого?
М.Г.: Периферии страшно недостает информации. То, что туда привозят под вывеской «Современное белорусское искусство» — абсолютно серый, неудобоваримый арт. Я надеялся, что проект вызовет резонанс среди публики Гомеля. Так и получилось. Резонанс был — вплоть до приватных споров в трудовых коллективах.
Просто удар в сердце
М.Ж.: Считается, что в современном арте главное не месидж, а создание пространства коммуникации. Вы, как участники проекта, почувствовали, что контакт состоялся?
К. Селиханов: Я как раз из тех, кто рад и доволен. В том числе и тем, что не получилось. Всё то, что я предложил, в той или иной степени не вышло. Но мне ценней моя внутренняя работа. То, что не произошло, было очень хорошим опытом… теории. Все мои проекты были очень хорошо придуманы.
М.Ж.: То есть твоё главное случилось еще до выставки?К.С.: В моем случае это действительно так. У нас кураторов-то один-два и обчелся. И если люди предлагают полноценную историю… Для меня подготовительные творческие посиделки — очень важный опыт. А коммуникация? Коммуникация состоялась. Тот зал, где были работы мои и Некрашевича — это ж был удар в самое сердце зрителя!
М.Ж.: Как ты это узнал?
К.С.: Стоял и смотрел. И видел именно ту реакцию, которой хотел!
М.Ж.: Даже когда забрали лаптопы?
К.С.: Об этом позже… Суть в том, что люди, пришедшие на открытие (а была их не одна тысяча), изменились навсегда. Даю гарантию!
М.Ж.: Но именно в день открытия состоялась первая (и последняя) демонстрация коллективного проекта в полном объеме. Работа Алексея Иванова в тот же вечер была безвозвратно снята с фасада дворца. Однако, в вашем сетевом тексте, Алексей, звучит парадоксальная мысль: пусть проект просуществовал лишь один день, он удался. Это так?
А. Иванов: Не совсем! Все художники получили возможность самореализации. В этом проект состоялся. Об этом можно не спорить. Другое дело, удался ли проект как событие, изменяющее что-то в культурном климате. И вот с этим уже сложнее. Иногда стоит выйти за рамки суждений типа «хорошо, что хоть что-то делается». У нас это незаметно становится единственным критерием оценки: «Разве лучше, если бы был отказ?» А почему должен быть отказ? Или административные «поправки» к экспозиции, уже имеющей место быть?
К.С.: А я не сторонник радикальных взглядов: «Как нами задумано, так и должно произойти!» Нет! Нет же, конечно! Хватит того, что это произошло там, где не должно было произойти. Во дворце! Они нас впустили, хотя у них тряслись руки-ноги… Я считаю, что на данном этапе, в данном месте и для данного контекста — это успех.
М.Ж.: То есть не побили — уже успех? И работа Алексея на фасаде — успех? Пусть ее почти сразу же сняли?
К.С.: Для меня странным было то, что они ее сами профинансировали. И сами же сняли.
«Это вам не Нью-Йорк, ёпрст!»
А.И.: Не надо заострять внимание на снятии моей работы. Через неделю там отсутствовала чуть ли не треть выставки! Принципиальным мне кажется то, что это было обнаружено лишь спустя довольно продолжительное время. И с опозданием обнародовано. Импульсом для моего публичного заявления как раз и стала статья Татьяны Кондратенко, описывающая экспозицию, которой на момент публикации текста уже не существовало! Как по советскому принципу: «Если мы о проблеме не пишем, ее не существует!» Но зачем замалчивать проблемы?
М.Г.: Признаю, большая проблема «Комплекса…» — оперативность освещения в СМИ. Текст Кондратенко задумывался как презентационный, представляющий проект. Татьяна в своей статье должна была поговорить об искусстве. А не о скандале. Когда статья готовилась, ситуация с дворцом была еще в развитии. Только 25 мая я получил окончательный официальный отказ по работе Иванова. До этого времени я продолжал бороться за его проект, поскольку он для меня был одним из ключевых. Но любое освещение проекта для меня должно начинаться с рекламных материалов. А когда возникают проблемы, надо на них реагировать.
А.И.: Но как раз реакции-то и не было! Представим себе читателя замечательной статьи Татьяны. Человек, воодушевленный, едет в Гомель — и видит совсем другую картину! Начиная с момента снятия первой работы (и по ходу изъятия прочих) проект стал жить по новым правилам. Но это никак не фиксировалось публично — вплоть до 5 июня, почти месяц. Таким образом, проект начинает функционировать внутри закрытой, непрозрачной модели, к которой актуальное искусство, казалось бы, должно быть критично настроено.
М.Ж.: Меня тоже поразило безнадежное запаздывание информационного эха. Полная глухота среды! Но важней другой момент: коллективный проект — это общее авторское сообщение, совместное послание. И вот из этого текста кто-то чужой вдруг начинает вырывать страницы, вычеркивать «лишние» слова…
А.И.: Здесь возникает вопрос границы, за которой проект становится инвалидом…
М.Ж.: Скажи, Костя, а тебя — как одного из подвергшихся «правке» авторов — как-то задевало происходящее?
К.С.: Я просто знал, в какую историю ввязываюсь. Узнав, какие проекты были предварительно отвергнуты, мы для себя решали: надо ли участвовать. Когда это нельзя, то не нужно… И решили: надо обязательно участвовать! Потому что есть у нас какая-то миссия: нести зерно сомнения и т. д.
М.Ж.: В теории войны есть такой термин: «допустимые потери». Ты хочешь сказать, что процент допустимых потерь «Комплекса» был заранее озвучен и принят участниками?
М.Г.: Он был озвучен мной как куратором. С этого начинались все наши встречи.
К.С.: Мы как-то здесь смещаем акценты. «Ужас, ужас!» Да ничего страшного не произошло. Все в порядке! Я каких-то художников просто там открыл для себя как зритель! Не нужно этого максимализма! У нас это не работает!
М.Ж.: Снимать работы — максимализм? А когда люди против этого — тоже максимализм? Лаптопы забрали из твоего проекта в середине показа — нормально?
К.С.: А чему удивляться? Это не Нью-Йорк, ёпрст! Нормальная ситуация!
Бабушки, видео, минное дело
М.Г.: Прежде всего: все художники знали условия проекта. Как куратор я ставил вопрос жестко: мы должны выставиться. Любой ценой. Всем я говорил об идеологических чистках, проверках и цензурировании. Правила игры были ясны и прозрачны. Насчет медиа. Я был на ОНТ, встречался с 34mag.net. Были статьи на Art Activist и в региональной прессе, сюжеты в местных новостях. Куда еще надо было обратиться, чтобы проект прозвучал?
М.Ж.: Речь о другом. Административные «исправления» проекта попали в поле публичного внимания с огромным опозданием.
А.И.: Да если бы не высказывания участников никто вообще о скандале мог бы не узнать! И мы бы праздновали очередную «победу».
М.Г.: А я не считаю это нашей потерей. Я подстраховал проект изнутри: «Дворцовый комплекс» — идеальная формулировка. Далее по проектам: «За фасадом», «Пустой звук», «Иллюзия места», «Нічога няма», «Школа цензоров»… Весь проект был «заминирован», на подтекстах. То, что начали это снимать — естественно. Я решил это сделать стратегией и частью проекта. Меня не было в Беларуси, я принимаю на свой счет упреки в запоздалой реакции и отсутствии коммуникации между художниками. Но изначально было ясно, что такое может случиться. И проект стал жить дальше, выявляя зоны тупости и закостенелости. У тамошних начальников не было злого умысла! Мы столкнулись с кромешным невежеством. Они не видят, что снимая работу «За фасадом», сами обнажают этот фасад! Безнаказанным такое оставить, конечно, нельзя. Другое дело, что сами они оценивают проект как успешный. И хотели бы дальше сотрудничать.
М.Ж.: В чем же они видят успех? Не в том ли, что удачно отфильтровали материал и сохранили контроль над ситуацией?
К.С.: Да нормальная человеческая реакция! Сидит бабушка в зале с видеоинсталляцией. Ей громко. Пошла и прикрутила звук. Надо было, конечно, своих смотрителей привезти…
Искать «крышу» или менять контекст?
М.Ж.: Мастер креативных интервенций Руслан Вашкевич прошлой осенью сам выставлялся в интерьерах Художественного музея. Чем важен опыт «Комплекса»?
Р. Вашкевич: На мой взгляд, в проект закралась системная ошибка. Вывезли на периферию крепкую команду художников — но не подкрепили затею, так сказать, ритуально. Такого рода выставки должны подкрепляться не только рекламой. Надо было вывозить лекторов, делать презентации — для зрителя это должно было стать чуть ли не основой экспозиции. Иначе получим встречу иноземцев с аборигенами. Что отчасти и произошло. В итоге пострадал не зритель: для толпы арт — это туризм. И не администрация: для нее выставка столичных художников — очередная галочка, все отлично. Серьезно поколебалось устройство художественного сообщества. На мой взгляд, Миша как куратор — с его энергией и темпераментом — мог бы противостоять «поправкам». Я просто уверен, что есть пути воздействия на администрацию. Вот была бы массированная рекламная раскрутка — снимать работы было бы очень сложно. Ехали бы из Минска, из Москвы, из Европы смотреть эти работы — а их нет? Как же так?
М.Ж.: Каталоги, кстати, делались?
М.Г.: Нет…
Р.В.: Обычная кураторская угроза снять все работы — наряду с «опальными» — тоже хорошо обозначила бы проблему. И как кураторская идея (куратор сплотил бы вокруг себя художников), и как обозначение общего энергетического заряда проекта. Даже в случае реализации этой угрозы, она произвела бы должный резонанс. А так масштабный, открытый по форме, почти активистский жест «экспроприации» государственных территорий оказался неадекватным мягкому, декоративному, почти партизанскому способу «захвата». Понимаю, что можно идти на компромиссы. Но где, действительно, пределы этого «легкого партизанского движения» (И.Тишин)? Что мы вообще делаем? Галочку чиновнику? Презентацию артиста? Последнее можно сделать и без державной «крыши», просто веселым сборищем на поляне — с теми же приглашенными СМИ эффект будет не меньшим.
М.Ж.: Действительно, если контекст пожирает тексты — может, стоит сменить контекст? И не проситься под административную «крышу»?
К.С.: А я тут проблемы не вижу. Люди из Минкульта, когда с ними разговариваешь по отдельности, — нормальные, вменяемые. Прижать их в углу покрепче — и все они понимают!
М.Ж.: Знаешь, люди из спецслужб тоже очень милы поодиночке…
К.С.: Но с ними же все равно надо разговаривать!
М.Ж.: Никто не против. Надо. Но у каждого, к кому мы обращаемся, есть свой предел понимания. То, что за его рамками просто требует других площадок. С другими хозяевами. Альянс с госструктурами не спасет бел-арт. И не нужно считать госплощадки панацеей от всех бед. Они не сделают артиста гениальным. И не превратят его в массово приемлемого.
Хранить и защищать
А.И.: Но готовы ли мы к системным ответным реакциям? Если нет — мы играем по правилам принимающей стороны. Куда мы затеваем арт-интервенцию. И тогда система нас самих экспроприирует. В чем был смысл «Комплекса»? Художники зашли в госинституцию? Ну, давайте устроим перформанс «Артисты заходят во дворец»! Зайдем. Внедримся. Освоим. И выйдем. Шоу на пять минут.
М.Г.: Не все так однозначно. Мои работы снимают регулярно. Примерно раз в год. Был у меня и опыт солидарного снятия студенческих работ с выставки, причем меня как куратора поддержали все студенты. Скандал замяли и сделали вид, что ничего не было. Что было бы в случае с «Комплексом»? Вижу возможную реакцию дворца: «Досрочно снимаете? Нанимайте фуру, везите сами в Минск!» Думаю, в этом случае проблем с художниками было бы гораздо больше. Плюс все локальные СМИ наделали бы фельетончиков типа «опять эти современные художники облажались!» Для меня было целью застолбить эту институцию для возможной дальнейшей работы. Надеюсь, эти люди еще не потеряны для нас. Насколько это нужно после случившегося — вопрос второй. Который я этому дворцу еще задам.
М.Ж.: А есть ли какие-то легитимные средства защитить цельность проекта?
Лариса Михневич (реплика из зала): Нужно было просто юридически оформить те или иные отношения. Потому что это консервативная структура, не умеющая работать с вашими выставками. Будут проблемы со звуком, будет гаснуть свет — все это оговаривается в договоре. Заставляйте их работать на вас! Надо просто делать договор и просчитывать все минусы! Как куратор работайте лучше — и всё!
М.Г.: Но подождите, я участник многочисленных белорусских коллективных выставок. Нигде со мной договор не заключали!
М.Ж.: В этом и проблема! В неочевидности правового поля, в котором мы движемся. При таком раскладе артист оказывается наедине с системой. В слабой позиции. И в случае спора тогда, как правило, побеждает система.
М.Г.: Я страховался не юридически! Я этими вещами не буду заниматься! Я — художник! Страхуйте меня!
М.Ж.: Подожди. Юридической страховкой заниматься можно?
М.Г.: Нужно!
М.Ж.: Значит, если тебе в пару дать юриста — защищенность проекта повысится? Смотри, что в итоге получается: команды не было — и как результат, не было организационной страховки в твое отсутствие. Юридическое прикрытие — второй урок. С администраторами надо говорить на их языке и в их диапазоне приемлемости (в том числе и на уровне бумажно прописанной ответственности) — третий. Медийная поддержка, особенно в экстренных ситуациях — четвертый. Есть смысл страховаться на многих уровнях.
К.С.: Напрашивается вывод: мы в данный момент находимся как бы на войне. И я себя тогда рассматриваю как агента в глубоком тылу противника. С этих позиций надо действовать. Видеть стратегические цели, ставить тактические задачи. И защищать свои позиции.