Валасы Чэ Гевары прададзеныя за 100 тыс. $
Associated Press
Дешевые цены ее товаров — вот та тяжелая
артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены.
Маніфэст Камуністычнай партыі
Дзеці Маркса і «Кока-колы»…
Жан-Люк Годар
Андрэй Расінскі: На пачатку ХХ стагодзьдзя камунізм быў ідэяй, якая ахапіла масы й прывяла да ўсталяваньня энэргічных таталітарных рэжымаў. Сёньня людзі яшчэ ходзяць з чырвонымі сьцягамі і партрэтамі сваіх правадыроў. Але камунізм ужо ня столькі ідэя, колькі тавар. Вось нядаўна валасы Чэ Гевары прадалі на аўкцыёне за 100 тыс. даляраў…
Максим Жбанков: Что вполне закономерно. На первом этапе коммунизм — интеллигентские упражнения для узкого круга радикалов. Это ещё не товар, а мечта о будущем. С научными выкладками. Впрочем, безразличными потенциальному адресату — широким пролетарским массам. Научность была важна как аргумент для образованного меньшинства. Вторая стадия — это присвоение теории марксизма политическими структурами. И построение на ее основе идеологии социального действия. Тут уже можно говорить о тиражировании идей и превращении их в энергию волевого преобразования реальности. Но это тоже был не товар! Потому что денег за коммунизм не брали. Как раз напротив — маяком коммуниста было бескорыстное служение идее. Но уже тогда коммунизм стал превращаться в поп-тексты, в набор агиток. В призывы на красных транспаратах. Третья стадия связана с 60-ми годами, когда общий кризис системы социализма совпал с активизацией радикальных форм марксистской мысли. Возвращение интеллигентской популярности марксизма, реанимация троцкизма, экспансия маоизма как аттракционных форм канонического учения.
А.: Жан-Люк Гадар раскідваў маіскія ўлёткі і свае фільмы рабіў, як цытаты Вялікага Стырнавога…
М.: Это завершение цикла: то, что начиналось как интеллигентская мечта меньшинства, стало успешным товаром. 60-е — это пик массовой продажи коммунистических идей. Красные книжечки председателя Мао, «Куба — любовь моя», маоистские кепочки, майки с Че Геварой. На излёте своей тоталитарной судьбы марксистская идея превращается в популярный товар.
А.: Гэта продаж камуністычнай формы. Сама тыповы прыклад — парастыражаваны партрэт Мао Цзэдуна, напісаны Эндзі Ўорхалам паводле кананічнае фатаграфіі. Мао як пэрсанаж поп-культуры. Камунізм як модны трэнд. Дарэчы, мааізм спрычыніўся да зьяўленьне францускага постстуктуралізму — і, адпаведна, постмадэрнізму. А вось знутры камуністычнай сыстэмы ішло разлажэньне. Спачатку ідэалягічнымі спажыўцамі былі кіроўныя вярхі, якія плацілі за чарговага гранітнага Леніна. Масамі гэта высьмейвалася ў анэкдотах — і сталася… настальгіяй з надыходам перабудовы. Як у літоўскім парку савецкіх скульптур. А соц-арт — Ленін з кока-колай?
М.: «Опопсение» любой идеи неизбежно связано с упрощением оригинала. И с выхолащиванием его сути. В поп-товар коммунизм начинает превращаться, когда теряет сакральный ореол. Современный рынок — это игра в коммунизм, работа со знаками, за которыми не стоят реальная кровь и насилие. Игра становится возможной, когда теряет свой опасный характер. Точно так же в 60-е годы европейское общество стало играть в эстетику нацизма, в стиль СС.
А.: Нацызм быў пераасэнсаваны, як шоў-біз, як радыкальнае сэксуальнае вычварэньне — дзесьці паміж садызмам і нэкрафіліяй (фільмы naziplotaition). Як нацызм праходзіць па ведамстве сэксуальнага вычварэньня, так і камунізм ідзе па ведамстве зайздрасьці, апранутай у шаты фальшывага спачуваньня. Зайздрасьці ў стане татальнае параноі, што выдае сябе за справядлівасьць. Не пагаджуся, што камунізм стаўся бясьпечным. 70-ыя гады спарадзілі тэрарызм Чырвоных брыгадаў. Пачыналася ўсё з гульні, але гульня перайшла ў крывавае дзеяньне.
М.: А это опасность воздействия любого поп-товара, если он активизирует в сознании людей забытые опасные смыслы. Отождествлять поп-коммунизм с насилием вменяемый обыватель не будет. Но для человека социально недовольного марксизм перестаёт быть поп-товаром и становится личной судьбой. Когда декоративная коммунистическая идея совпадает с отдельной линией жизни, возникает опасный резонанс. Как и в случае с неонацизмом.
А.: Сацыёляг Іонін заўважыў, што людзі спачатку граюць (у камунізм, фашызм) — адылі маскі стаюцца тварам і ўсё ідзе сур’ёзна. Камунізм, які з самага пачатку быў прывідам прышлага, здольны час ад часу ўвасабляцца. І гэта небясьпечна.
М.: Марксизм как теоретическое высказывание глубоко архаичен и остался артефактом XIX века. Именно в таком ключе он изучается в любой программе вуза. Но как политическая сила — это инструмент массовой манипуляции. Сейчас тексты Мао, работы Троцкого или заметки Грамши сами по себе не опасны. Опасность возникает, когда поп-продукт совпадает с социальной нестабильностью, а растерянные люди начинают искать новые ориентиры. Марксистская схема — это эрзац-религия, которая обещает ясные перспективы, чёткие рецепты действий и однозначно гарантированный результат. Очевидно, что марксизм использует ту же провиденциальную риторику, что и христианство.
А.: Але прынцыпова антыхрысьціянскі. І прыкрываецца тым, што «навуковы» (а навука гэтая на практыцы даказала сваю нішчымнасьць). Гэта сэкта псэўдасправядлівасьці, якая запрыгоньвае чалавечую душу. Камунізм яшчэ не аджыў: мы ходзім па вуліцах, названых імёнамі савецкіх катаў, у кожным горадзе тырчаць стоды Ленінаў. І беларускі камунізм застаецца прэрагатываю пэнсіянэраў.
Але, калі пакаленьні сыйдуць — будзе існаваць сталая пагроза зьяўленьня маладзёвага камуністычнага падпольля, тэрарыстычных марксісцкіх гурткоў.
М.: А оно уже есть — в России. Национал-большевистская партия Лимонова.
А.: А «Авангард Чырвонай моладзі»? Разам з НБП яны рэклямуюцца ў лукашэнкаўскіх часопісах.
М.: Национал-большевизм Лимонова возникает в ситуации капиталистической России. Где вместо коммунистической возникла новая правящая элита. Элита «питерских». И возникает новое сообщество недовольных — тех, кто лихую эпоху 90-х с активной работой социальных лифтов и сказочными возможностями скоропостижного обогащения уже не застали. Национал-большевики — это партия опоздавших к делёжу пирога. Партия молодёжи, которая не видит для себя место в путинской России. И естественным образом примеряет защитный френч социального протеста. У нас все иначе. Для того, чтобы здесь возник красный молодёжный протест должна произойти смена власти. И возникнуть то самое капиталистическое общество, против которого сражались ортодоксальные марксисты. Пока этого нет — у «молодых красных» нет врага. И, соответственно, нет их самих.
А.: Будзе, найхутчэй, варыянт анархістаў-антыглябалістаў. На Плошчы ў сакавіку ўжо былі анархісты. Мо, «новыя чырвоныя» будуць не камуністамі?
М.: Говоря о реальном статусе коммунистической идеи, надо сравнить её шансы с товарищем по ХХ веку — нацистской идеологией. И здесь есть принципиальная разница. Нацизм как голос крови представляет собой идеологию радикального, волевого национализма. В глобальном мире он закономерно становится маргинальным. В случае коммунистической идеи ситуация прямо противоположная. Изначальная идея планетарного триумфа пролетариата, обещание всемирного красного пожара делает теорию коммунизма глобалистской. И схлёстывает ее с глобализмом американского образца. Налицо конкуренцию глобальных проектов. С этой точки зрения миф коммунизма выглядит гораздо более актуальным. И героичным. За коммунистическим движением тянется шлейф мучеников идеи. Никому в голову не придёт считать мучеником идеи Геринга или, скажем, Шпеера. Они не иконы. Они чёрное кладбище ХХ века. А левые (взять того же Че Гевару) — это люди, красиво сгоревшие на жертвенном огне революции. И в этой энергии сопротивления — привлекательность красной идеи.
А.: Са зьнікненьнем рэальнага камунізму (нам да гэтага пакуль далёка) антыхрысьціянскае джала марксізму вырываецца (дый ад самога яго нічога не застаецца, акрамя гандлёвае формы). І ў такім выпадку магчымыя альянсы нацыяналістаў, кансэрватараў — і «новых чырвоных», якія выступаюць супраць глябалізму.
М.: Коммунистическая идея сегодня приобретает романтический флёр. Потому что в новом мире за ней уже не стоит мощь советской империи. Рядовым европейцем коммунизм воспринимался как форма имперской агрессии. А сейчас красного медведя нет. Современный коммунизм теряет ГУЛАГовский акцент, тоталитарный привкус. Он становится из идеологии сильного идеологией слабого — и в чём-то повторяет ситуацию раннего христианства.
А.: О, не…
М.:. Коммунизм возникает и развивается, как своеобразная изнанка христианского учения. Как вульгарный пересказ. Профанация…
А.: Без Хрыста, бяз Бога…
М.: И с этой точки зрения можно сказать, что с коммунизмом происходит то же, что происходило с христианством. Когда возникают апокрифы и конфликты между различными версиями учения. И возникает своеобразный красный экуменизм в лице антиглобализма.
А.: У будучым чырвоныя будуць мець шанцы, не як ваяры жорсткай ідэалёгіі, а як удзельнікі лякальных рухаў — у глябаліскім маштабе. Глябальныя рухі за канрэтную абарону своеасаблівасьці і абарону канкрэтных пакрыўджаных. У гэтым варыянце рух можа мець пэрспэктывы. Але для Беларусі, у сувязі з цяжкой спадчынай камунізму, гэта доўга не станецца актуальным. А лепей, каб і не сталася.
М.: Но на идеологическом рынке этот товар присутствует. И имеет чёткую целевую аудиторию. Обиженных, недовольных — которым не доплатили и которых не докормили. Пока есть протестная аудитория, мы будем обречены встречаться с радикальной красной идеей ещё не раз и не два. Там, где социальный порядок будет давать сбой, всегда кто-то скажет «Долой систему!» и наденет майку с Че Геварой. И это не заслуга идеи. Это заслуга социальной динамики — и товарной формы, зажигающей в чистых глазах очередные красные отблески.
Топ-5 гандлёвых марак сучаснага камунізму
- Чэ Гевара.
- Чырвоны сьцяг.
- Пудзіла чарговага амэрыканскага прэзыдэнта і спалены зорна-паласаты сьцяг.
- Бойкі моладзі з паліцыяй падчас міжнародных эканамічных форумаў.
- Сквоты.