В начале учебного года тема образования становится дежурной. Нет, пожалуй, ни одного издания, в котором бы не появилась хотя бы небольшая статья или репортаж об этом. Однако всякий раз в сентябре все больше принято говорить о средней школе. Нам бы хотелось порассуждать о судьбах белорусского высшего образования. Об этом пойдет сегодня речь на очередной встрече «пикейных жилетов».
«Наше мнение»: Светлана Наумова (модератор), Сергей Паньковский, Янов Полесский, Александр Федута.
Члены клуба — Юрий Гуралюк, политолог; Григорий Миненков, философ, декан факультета философии и культурологии ЕГУ; Ольга Шпарага, философ.
* * *
Светлана Наумова: Начну с того, что в нашем обществе силен миф (во всяком случае, я это называю мифом), что наша, прежде советская, а ныне — белорусская, система образования является очень хорошей. Есть и некоторые объективные цифры, которые не могут не радовать: в Беларуси на 10000 жителей приходится 350 студентов. В одном из последних интервью ректор БГУ В. Стражев утверждает, что мы продвинулись и по пути реформирования вузовского образования. Хотя при этом оговаривается, что мы все же готовим кадры для Беларуси, а потому не все европейские новации нам нужны. Это с одной стороны. С другой стороны, часть академической общественности утверждает обратное: система высшего образования в Беларуси находится в критическом состоянии, и этот кризис все углубляется.
Проблема в том, что вместо реформ возводится большая «потёмкинская деревня», в том смысле, что белорусские вузы вводят двухступенчатую систему образования (бакалавриат и магистратура), Совет министров даже издал соответствующую концепцию, — но все это не более чем декорация. А за ней — та же советская система. Например, бакалавриат в белорусском смысле слова — это лишь допуск к получению диплома специалиста. В то время как на Западе бакалавриат — это система массового высшего образования (пока еще не обязательного, но уже массового). У нас это пустая формальность. Можно называть и другие проблемы. Так что же происходит сегодня в высшем образовании Беларуси?
Сергей Паньковский: Прежде всего, не стоит забывать, что система образования всегда «вписана» в социум. И в этом смысле утверждение о том, что в Беларуси система образования иная, нежели на Западе, соответствует действительности. Вспомним историю с Европейским гуманитарным университетом. У ЕГУ не было проблем с признанием дипломов, программ и оценкой качества преподавания на Западе. Но в Беларуси он оказался неуместным, чуждым. Нельзя не заметить, что проблема ЕГУ — это не проблема Министерства образования, это проблема общества в целом.
Затронем еще один популярный сейчас вопрос: низкий уровень подготовки сельских абитуриентов. Это открыто признают все, включая президента страны. Но разве можно найти здесь решение, реформируя только систему образования? Да нет же, это опять-таки проблема общества. Президент любит говорить о том, что «нужно идти от жизни». Так в конечном счете и выходит. Какая жизнь, такое и образование. Требовать от образования, чтобы оно значительно отличалось от общества вряд ли возможно.
Светлана Наумова: Но тогда, может быть, и не надо готовить иных специалистов, по иным программам, если они «неуместны» в своей стране?
Сергей Паньковский: Нет, это не так. Если не подготовить тех людей, которые не смогут мыслить иначе, чем мыслилось 50 лет назад, то общество не преобразуется никогда.
Григорий Миненков: Когда мы говорим об образовании, особенно о высшем, мы должны четко понимать — оно становится определяющим институтомсовременного общества. Оно сегодня во многом формирует это общество, его социальную структуру. И в этом смысле важно постоянно ставить вопрос: что будет в системе высшего образования через 10 лет? Каким оно будет? У нас же все прогнозы строятся на том, сколько и каких кадров обществу может понадобиться в будущем. Мировые тенденции сегодня таковы, что понятие «подготовки кадров» вообще исчезает. Люди получают образование, выходят в свет и работают там, где смогут, хотят, будут востребованы. Об этом сегодня у нас не говорится. Должно ли над этим задумываться государство. Должно. Замечу, что в Европе реформирование образования (то, что у нас называют Болонским процессом) во многом было навязано сверху именно государством, когда стало ясно, что англосаксонская модель (в США) доказала свою эффективность, а европейские университеты отстали.
Светлана Наумова: Да, это, кстати, еще один миф о том, что в Америке система образования очень плохая. У нас он как-то очень прижился.
Ольга Шпарага: У меня возникает вопрос: а кто вообще у нас задумывается о том, что нужно другое образование? Есть ли вообще некто, кто готов обсуждать: это образование нам нужно, а это — нет; это хорошая модель, а это — плохая? Государственные чиновники утверждают: нам нужно возродить советскую систему. Часть академической общественности говорит о необходимости внедрения западных образцов. Могут ли они это вообще обсуждать между собой? Есть ли у университета право заявлять в этом смысле свою, самостоятельную позицию?
Светлана Наумова: Это скорее риторические вопросы.
Григорий Миненков: Я бы хотел уточнить термины. Когда мы говорим «западная система», мы имеем в виду современную систему образования, независимо от того, где она внедрена. В Сингапуре или в Тайване она может быть гораздо более западная, чем в Германии. Есть система современная и несовременная. Вот мы сегодня сохраняем и воспроизводим древнюю систему.
Светлана Наумова: Тогда нам нужно пояснить, в чем суть этой современной системы?
Янов Полесский: Воспользуюсь сравнением. Советская модель образования — это модель, которая готовила людей под определённые рабочие места: столько-то инженеров, столько-то врачей … По сути диплом был ничем иным, как символическим подтверждением этого рабочего места. В современном мире ситуация иная. Мы не знаем, каким будет общество через 10 лет. Не будем забывать, что развитие идет в инновационном режиме. А это значит, что специалист должен сам готовить социальную матрицу, создавать трудовые места, о которых мы сегодня, может быть, вообще не имеем представления. Значит, и учить его нужно иному: добывать знания, быть готовым меняться и менять мир. Это своего рода «игра», когда человек «легкомысленно» (с точки зрения вчерашнего дня) проделывает некие изменения стилей и моделей жизни. Это требования глобального мира.
Сергей Паньковский: Я думаю, что, не сумев сделать этого, советская система в целом и система образования в частности проиграла в конкуренции с Западом. В этом смысле нам нужны эти самые «вечные студенты», которые постоянно чему-то учатся. Не случайно на Западе так много внимания уделяется образованию взрослых. Как же иначе? В течение 10-ти лет просто исчез целый ряд профессий. И все же я хочу подчеркнуть еще раз самое главное. Если мы не будем готовиться к новым социальным параметрам сейчас, то страна просто не будет меняться.
Александр Федута: У меня есть некоторые возражения и соображения. Прежде всего, хочу заметить, что белорусская власть не реставрирует советскую систему образования, это уже невозможно. Для того чтобы ее реставрировать, нужно, по крайней мере, чтобы исчез Интернет. Далее. Даже в советские времена, а тем более в «горбачевские», в средней школе (а я там проработал пять лет) было понимание того, что модели могут быть разные. Первая модель была основана на приобретении так называемых знаний, умений, навыков по определенному стандарту. Она была рассчитана на чёткое разделение труда, не было необходимости в переквалификации, и, чему человека научили в системе образование, с тем он и шел по жизни. Его не учили переучиваться. Вторая модель (ее связывают часто с феноменом педагогов-новаторов) была направлена на то, чтобы научить человека учиться. И в этом смысле она была нацелена на постоянное обновление.
Светлана Наумова: Так Вы хотите сказать, что в Беларуси идет переход к этой современной модели?
Александр Федута: Нет, я говорю о другом. Власть выстраивает систему образования так, чтобы она обслуживала ту экономическую модель, которая есть сейчас. Но тут возникает большая проблема. Советское высшее образование сопровождалось механизмом распределения, и белорусские ВУЗы были рассчитаны на весь СССР. Огромное количество студентов из других республик приезжало, поступало в вузы и уезжало в другие республики. Сегодня это еще во многом сохранилось, но неизбежно должно измениться. Нынешняя система образования рухнет, когда рухнет экономика, а рухнуть она обречена. В общем, конечно, наша система образования во многом все еще советская, и это отставание чувствуется не столько в высшей школе, сколько в средней. И произошло это после того, как Министерство образования ещё при В. Стражеве перечеркнуло большинство методических новаций, которые пробудились к жизни в «горбачевскую» эпоху.
Светлана Наумова: Но я бы хотела обратиться, если угодно, к проблеме ответственности, как это ни пафосно звучит. Если обучать студентов по-новому в обществе, которое является традиционным, то насколько это нравственно и ответственно? Ведь они могут быть просто не приняты своей страной. А жить-то им здесь.
Александр Федута: Это возвращает нас к проблеме ЕГУ. Позвольте мне как человеку «со стороны» сделать несколько замечаний. Во-первых, я не согласен с тем, что там готовили других студентов. Группа выпускников ЕГУ, работающих в самом ЕГУ, — такие же догматики, которых выпускали государственные ВУЗы, у них просто есть свой набор догм. Готова ли большая часть студентов ЕГУ учиться и переучиваться самостоятельно? Для ответа нужны время и анализ, нужно смотреть статистики. Если они к этому готовы, то, значит, в этом вузе происходила подготовка нового слоя, который мог бы ускорить реформы.
Григорий Миненков: Не будем забывать, что ЕГУ создавался в 1992 году для новой экономической и политической системы. И тогда верилось, что они будут востребованы.
Александр Федута: Позвольте, я продолжу. Мне кажется, проблема ЕГУ была не в том, что это был западный ВУЗ, а в том, что это был вуз гуманитарный. Я как историк литературы хочу напомнить, что в XIX веке были две эпохи в образовании. Эпоха Николая I, когда граф Уваров сказал классическую вещь: «Образование равносильно политической благонадёжности». Во всех университетах Российской империи изучали классические языки, классическую систему права, классическую философию — все это было обязательно. В эпоху Александра III гуманитарное образование, напротив, считалось категорически неприемлемым. Гуманитарную подготовку начали исключать с юридических, естественнонаучных факультетов, поскольку гуманитарные знания стали считаться символами оппозиционности. Сейчас мы как бы возвращаемся в эпоху Александра III. Будь Европейский гуманитарный университет Европейским техническим университетом, то его финансировало бы белорусское государство, как финансировало бы оно передовые методики в политехническом университете.
Юрий Гуралюк: Опыт преподавания в вузах у меня не такой долгий, как у многих здесь присутствующих. Но все же мне довелось преподавать около 10 лет в Беларуси и в Литве и очень тесно соприкасаться с университетами в Польше, Ирландии и Украине. Могу сказать, что белорусские студенты пока мне нравятся больше других. При этом лучшие из белорусских — это, все же, мне кажется, студенты БГУ. Дело не в том, что в ЕГУ учили хуже, а в том, что ЕГУ был очень молодой университет, у него только начали нарабатываться какие-то традиции. Студенты ЕГУ только-только начали вырабатывать свой стиль студенческой жизни, обретать свое лицо среди студентов других университетов. Еще не все детские болезни, препятствующие плодотворной студенческой жизни и учебе, были пройдены.
Светлана Наумова: Уточняющий вопрос: а что такое в Вашем понимании «хорошие студенты»?
Юрий Гуралюк: Что требуется от студентов? Усвоение программы и стремление к самообучению в дальнейшем. Белорусские студенты в целом, мне кажется, отличаются очень хорошей личностной установкой, они более технократичны, чем студенты, скажем, в Литве. Им не приходится тратить слишком много усилий на преодоление сковывающих мышление национальных или иных специфичных культурных комплексов. Кроме того, мы живем в среде очень распространённого языка и не придаем этому значения, для других стран это грандиозная проблема. Студентам из стран, где говорят на не очень распространенных языках, приходится тратить достаточно много времени и сил, чтобы освоиться в интеллектуальном пространстве, опирающемся на распространенный европейский язык. Нашим студентам также не нужно преодолевать проблему низкого качества математического образования, уже из средней школы они приходят с достаточно развитым умением абстрактно мыслить. Именно в этом смысле я говорю о наших студентах как об относительно «лучших».
Что же касается проблемы ЕГУ, то его закрытие к системе образования, мне кажется, она имеет самое отдаленное отношение. Закрытие ЕГУ, вероятнее всего, было следствием ошибочного именно политического решения. В принципе, можно было бы ставить вопрос об исправлении этой ошибки, если бы не та реформа высшего образования, которая началась у нас в мае и которая не связана непосредственно с проблемой закрытия ЕГУ. Именно отказ от ориентации на Болонский процесс обессмысливает ЕГУ как проект и идею в Беларуси. Не было бы бюрократического разгрома ЕГУ в июле, большой вопрос, насколько плодотворным было бы его существование в условиях антиболонской реформы высшего образования уже в сентябре.
Я согласен, что белорусская система образования и всё белорусское общество развиваются иначе, чем другие. Видимо, в нашем случае мы имеем конфликт идеи свободного университета и общества, которое пока сориентировано на иное. Это конфликт чего-то нового и общества, которое не хочет модернизироваться. Общество, конечно, развивается, но это происходит в рамках некоей стабильности. Все его структуры — и политическая власть, и средняя школа, и высшая школа — устойчивы. И эта устойчивость настолько высока, что способна парализовать восстановление свободного университета, столкнувшегося с не касающимися высшего образования политическими трудностями. Ведь в Беларуси, как и практически в любой стране Европы, есть два вида высшего образования: государственное, которое готовит человека системы, и коммерческое, что готовит человека базара. В целом обе эти системы, к сожалению, оказалось, вполне удовлетворяют общество. ЕГУ же вызывал раздражение как творческий проект, как сообщество интеллектуалов, в каком-то смысле «всего лишь» удовлетворяющих свой исследовательский интерес. В результате ныне, когда ЕГУ понадобилась поддержка, дабы пройти через надуманный конфликт с частью бюрократии, в обществе не находится достаточных сил, чтобы поддержать свободный университет.
Сергей Паньковский: Короткая реплика по поводу стабильности и нежелания общества модернизироваться. Много лет назад я служил срочную службу и не помню в своей жизни ничего стабильнее, чем наша рота солдат: три раза в день подают еду, и можно ни о чём не думать, а тем более не положено на что-либо отвлекаться, кроме как в рамках устава выполнять распоряжения и приказы. Может ли появиться внутри роты сама мысль о модернизации?
Ольга Шпарага: Мне кажется, что возникает некоторое противоречие. С одной стороны, мы говорим о том, что наша система образования поддерживает имеющуюся стабильность, с другой — речь шла о том, что эта экономическая система обречена. Следовательно, образование в его нынешнем виде подталкивает ее к концу, к краху. Значит, новая модель должна быть, и она должна «питаться» вопросом не о стабильности, а о том, как общество может существовать нестабильным образом, так, как живут нормальные современные общества. Иными словами, должен быть порождён дискурс не стабильности, но развития. Возникает вопрос: где может возникнуть новая образовательная модель, модель порождения дискуссии, принятия решений? Может быть, это сделает сообщество интеллектуалов-гуманитариев, которые сегодня работают или уже не работают в вузах и которые не хотят обслуживать интересы власти. Может быть, они создадут то, что сделает возможным другое образование.
Янов Полесский: Я считаю, что у нас как раз мало «базарного образования», мало, если угодно, образования легкомысленного. Система образования должна быть разнообразной, не должна быть «заточена» под какую-то победившую модель, она должна предполагать какие-то варианты развитию.
Александр Федута: Мы забываем об очень важной вещи. ЕГУ был не только пилотным проектом в области образования. Это был негосударственный вуз, который сам определял выбор пути. В условиях, когда ректор назначается министром, а не избирается на конкурентной основе, о всяких новациях можно забыть. Ни один университет сегодня не может позволить себе выполнять новаторские функции, если это не санкционировано начальством.
В ситуации с ЕГУ мы имеем дело с попыткой государственной системы уничтожить систему негосударственную. Раньше тоже закрывали негосударственные вузы, но там были претензии к качеству образования. К ЕГУ по поводу качества образования претензий, по сути, не было. Можно говорить о попытке государства установить своё всесилие в сфере образования, и это очень плохой симптом. Огосударствление продолжается. Запад, патронировавший ЕГУ, должен воспринимать это как системную борьбу, и реакция Запада должна звучать как системный ответ государственному образованию.
Если Европейский Союз не введет санкции против всей системы государственного образования в Беларуси, если преподаватели государственных вузов будут ездить на стажировки за счет ЕС, если в БГУ будут развиваться программы, финансируемые французским правительством, то можно махнуть рукой на все возможности влияния ЕС на процессы в Беларуси. Если система образования в Беларуси хочет быть изолирована, она и должна быть изолирована мощно и, прежде всего, на уровне финансов, и тогда это почувствуют все. Я всегда был против изоляции, но не в этом случае.
Григорий Миненков: В ходе нашей беседы мы затронули два уровня: событийный, конкретно-политический, и более общий, связанный с ЕГУ и образованием вообще. Фактически мы должны понять, что независимо от того, кто находится у власти в нашей стране, мы имеем дело с фундаментальным столкновением общества старого и общества нарождающегося, нового, которое, в частности, олицетворял и ЕГУ. ЕГУ выражал тенденцию современного образования. Это не просто удар по ЕГУ, это отбрасывание нашего общества в целом на несколько десятилетий назад. Это удар по безопасности страны, поскольку образование — это безопасность. Да, наше общество не готово к новому образованию, но ему и не выжить без него.
Наше Мнение
16.09.2004
См. специальные листы ссылок:
Европейский гуманитарный университет: публикации NMN
Европейский гуманитарный университет: публикации в Сети