East is East, West is West…
Редьярд Киплинг
East is West and West is East…
Джон Леннон
Андрэй: Нядаўнія расейскія выбары выклікаюць асацыяцыі зь Бізантыяй. Калі ёсьць цар, імпэратар, які абірае сабе пераемніка. Абсалютны аўтарытарны кіраўнік царуе над вялікай тэрыторыяй. І гэта падкрэсьліваліся шчэ дакумэнтальным фільмам пра Бізантыю, пастаўленым духоўнікам Пуціна.
Гэта ўсходняя расейская традыцыя. Але падобнага тыпу аўтарытарная ўлада спачатку запанавала ў нас, на захадзе былой імпэрыі. Быццам бы, увогуле, не існавала свабоды, якой славілася Вялікае княства Літоўскае.
Так, ці не атрымліваецца, што ў беларускай культуры адбыліся незваротныя генэтычныя зьмены? Ці не зьяўляемся — ужо назаўжды — аскепкам усходняй імпэрыі, якая цалкам зьнішчыла заходнія карані волі, аднаўленьне якіх у нас немагчыма?
Максим: Происходящее в России вряд ли можно обсуждать в терминах катастрофического сознания. Скорее, были сильно преувеличены те радикальные демократические преобразования, которые декларировались правящими элитами ельцинских времён. Я думаю, что на самом деле постсоветская Россия никуда не ушла от прежнего формата. Она не имела территории свободы. Точно так же, как не имели её мы. Были моменты демократического романтизма. Но за всей романтической риторикой шла работа по обустройству властных структур, которые традиционно (как это заведено в России) работают не на народ, а используют народ в своих целях.
А в Беларуси в постсоветское время власть перешла в руки провинциальных управленцев советской школы. Без западных учебников в ранце. Поэтому нам и откатываться никуда не пришлось. Поскольку мы гораздо раньше, чем Россия, пришли к централизованной, монолитной структуре власти с единоличным начальником.
А.: Быццам і не было слаўных стагодзьдзяў Вялікага княства са Статутам 1588 году, са свабодай, як цэнтральным пунктам гэтага Статуту — гэта цалкам забыта. І што, аднаўленьню не паддаецца? Код грамадзтва цалкам зьменены?
М.: Нельзя приказать быть свободными. Нельзя обязать быть креативным, творческим и талантливым. Гражданские свободы строятся на самоценности каждой личности, её праве озвучивать свою позицию и защищать свои убеждения. Жизнь в рамках Российской империи (а после — и Советской империи) произвела очень жёсткую прополку местного культурного поля. На протяжении нескольких поколений свобода, как таковая, ценностью не являлась. Говоря о свободе, имели в виду радостное подчинение высшей власти и полную с ней солидарность перед лицом внешних опасностей. Эта тщательная воспитываемая гражданская солидарность, гражданский конформизм по отношению к начальству превратили славные традиции истории в что-то очень условное, весьма невнятное и небезопасное.
А.: І яшчэ адзін момант зьмены культурных кодаў. У свой час Юры Лотман казаў пра культурніцкія адрозьненьні Расеі ад Захаду. Калі ў Расеі адбываюцца нейкія рэвалюцыі, зьмены, то і кампрамісных структураў, мадэляў паводзінаў не застаецца. Ідзе татальная ломка на працягу ўсёй расейскай гісторыі зь Пятром І, з Кастрычніцкай рэвалюцыяй, з 1991 годам. А для Захаду характэрна стварэньне супольнасьцяў, якія канфлікты вырашаюць, зьяўляюцца мэдыятарамі. І тое ж закладалася ў Беларусі. Але зараз мы назіраем ламаньне гэтага мэханізму.
М.: Здесь по-прежнему работает традиционная имперская модель «всеобщего согласия». Что представляет собой опасную иллюзию. Потому что нормальное общество со сложной структурой и разнообразием локальных интересов движут именно конфликты. А победивший на выборах ставленник Путина, выступая на Красной площади, вещает о преемственности и стабильности.
Та же риторика и у нас: стабильность, преемственность, благосостояние. Сначала народ убеждают, что любое инакомыслие — это опасность и преступление, а потому эту запуганную и убаюканную разнообразными развлечениями массу, как стадо гонят в заранее продуманном направлении.
Идея славянской соборности превращает свободу в фантом. Для такой паствы оказывается жизненно необходим вождь. И он просто не может не появиться.
А.: Тут мы закранаем тэму кантакту праваслаўя і дзяржаўнай улады. Калі Захад грашыў папацэзарызмам, гэта значыць рымскі Папа ўладарыў над сьвецкімі кіраўнікамі, то Бізантыя пакутвала на цэзарапапізм, гэта значыць на падпарадкаваньне царквы дзяржаве. Цэзар давіў сабой царкву.
Але цяпер былі жорсткія часы атэізму, калі царква проста зьнішчалася. А калі ўзяць Беларусь, то тут, акрамя праваслаўнай царквы, ёсьць і іншыя канфэсіі. І да таго ж, праваслаўе не абвешчанае дзяржаўнай рэлігіяй Беларусі — і ня можа быць такою абвешчана. Мяркую, нават калі б такія прапановы й прагучалі бы, то царква сама бы адмовілася ад такой радасьці.
М.: По нашей исторической судьбе мы принципиально не можем быть ни моноязычными, ни моноконфессиональными, ни мононациональными. То есть наш многократно оплаканный перекрёсток Европы, оказывается противоядием от монолитного марша имперских батальонов России. Вспомни: как мало было народа на инаугурации нашего руководителя! Как тщательно этот народ был отобран и плотно окружён охраной. Как он дозировано и очень испуганно время от времени издавал какие-то одобрительные звуки.
А после выступления Медведева я посмотрел на людей с Красной площади. И стало страшно. Масса восторженных лиц. Масса ликующих глаз. То, чего не было у нас. Разница между настороженным молчанием нашего электората и радостными русскими песнями и плясками — причем, неподдельными — в этом разница, если угодно, между Западом и Востоком.
А.: Беларускі момант натуральнай поліканфэсійнасьці — і спробы злому гэтай поліканфэсійнасьці, як крыніцы разнастайнасьці грамадзтва. Штучная маналітнасьць усходняга, савецкага кшталту. «Праваслаўны атэізм» — сумяшчэньне несумяшчальнага. І атрымліваецца даволі цікавая сытуацыя. Калі ў Расеі натуральная спасылка на «саборнасьць», «праваслаўе, самадзяржаўе, народнасьць», то ў нас сытуацыя поўнага рэлятывізму, абыякавасьці да любой рэлігіі, да любой канфэсіі, з сэрыі «а якая розьніца», «ну і што». Што праваслаўе, што каталіцтва, што паганства, што фэмінізм з Дэрыдою — усё аднолькава абыякава.
М.:Есть два достаточно серьёзных различия нашей ситуации и российской. Они внешне похожи, но по сути своей отличаются. Происходившее в России можно назвать интервенцией Запада на Восток. Для России западные структуры политической власти, западные структуры народного волеизъявления, даже западные структуры массовой культуры — в большинстве своем привнесённые, экзотические, чужие. Которые поверхностно накладываются на совсем иные состояния коллективной души.
А.: Імітацыйная дэмакратыя…
М.: И поэтому Россия сейчас просто возвращается к себе. Устав ходить на двух ногах русский медведь становится на четвереньки. Не потому что «озверел», а потому, что ему так удобнее. А у нас ситуация обратная — Востока на Западе. Запада колонизированного — захваченного, порабощённого восточной деспотией, восточными форматами власти, которые шли к нам сначала из России, а потом из СССР. Которые, по сути, представляли собой структуры колониального управления чужими народами. Мы существуем в ситуации, когда народ порабощён властью. И он ей вынужденно повинуется. Не потому что любит, а потому что она сильнее. В этом разница и основа для осторожного оптимизма. Трудно представить радикальную реформацию российских умов и поверить, что в одночасье на огромной территории восторжествуют идеалы гражданского общества.
А в реальном многообразии белорусской жизни подавленные, замученные, может быть не самые яркие структуры гражданского сообщества, существуют и действуют гораздо более активно.
А.: Знакамітая беларуская талерантнасьць мае два бакі. Адзін бок — канфармізм, калі ўсё абыякава. А другі, станоўчы бок — гэта разнастайнасьць. І правы кожнай супольнасьці на сваё, на свой лад жыцьця. Гэта пакуль у прыдушаным стане знаходзіцца. Але гэта патэнцыйна існуе і нікуды не падзенецца, проста па прыродзе беларускага грамадзтва — і поліканфэсійнага, і полімоўнага…
М.: …и мультикультурного…
А.: …натуральны стан разнастайнасьці. І ён прадугледжвае не татальны прэсінг зьверху, а дамаўленьне паміж рознымі групамі.
М.: В определенный момент совпав с российским сценарием торжества авторитарного лидера-харизматика, отстраивающего под себя вертикаль власти, мы затем — после прихода Медведева — начинаем расходиться.
А.: …мы і раней ужо пачалі разыходзіцца…
М.: …потому что и в том, и в другом случае происходит возвращение к своим корням. В случае России, это возвращение к славянской соборности, к идеалу сильного руководства. Не случайно, сейчас всё чаще аналитики, говоря о России, вспоминают китайский вариант. Говорят: вот это нормально, это сработает. Мы тоже возвращаемся к своим корням. Но реанимируем дух европейских свобод, потому что нам есть что реанимировать. Потому что у нас есть опыт этих свобод. В отличие от России, которая никогда его не имела.
А.: …У нас ёсьць карані волі, якія ня зьніклі. У нас ёсьць групы, якія могуць гэтыя эўрапейскія свабоды разгарнуць і рэалізаваць. Поліварыянтнасьць грамадзтва, дзе ніводная група не дамінуе, прадугледжвае дыялёгавы рэжым, а не рэжым зьнішчэньня.
М.: У нас получилась ситуация любопытная. Мы с самого начала, с приходом Лукашенко, оказались заповедником Советского Союза. Потому что мы не играли в западные реформы, в отличие от русских. И в этом плане мы их опередили. Мы играли на их поле. Сохраняли и отстраивали те структуры власти, которые в результате политической колонизации Беларуси пришли с Востока. Мы фактически проиграли для них варианты реанимации единоличной власти. Но в этом же и слабость нашей ситуации. То, что начинает раскручивать для себя Россия, для нас уже пройденный этап. Уже некуда развивать. Уже некуда дальше выстраивать. Дальше может быть только колонизация Луны, но туда нас вряд ли кто-то пустит. И там нас точно никто не ждёт.
А.: Тое, што мы захоўвалі і экспартавалі дыктатарскі рэжым у нас — як ні дзіўна, таксама станоўчая зьява, бо ёсьць сьведчаньнем натуральнага беларускага кансэрватызму «навіны ня ўводзіць, старыны ня рушыць». Не жадаюць ламаць усё адразу. А жадаюць скарыстаць тое, што заставалася, няхай кепскае. Засталіся ланцугі, кайданкі і пугі — дык, усё роўна, не прападаць жа дабру!
М.: Поэтому у нас то, что и есть. Совсем не из-за какой-то тотальной поддержки власти. Я могу предположить, что Путин в России реально является медиа-героем. И могу предположить, что его преемник нормально набрал свои баллы. Не думаю, что там речь идёт о невероятных приписках. За исключением радикальных политических активистов никто не оспаривает результаты. В большинстве люди им верят. А кто верит нашим выборам? Я думаю, что даже те, кто голосовал «за», чётко знал: всё нарисуют, как надо.
А.: «Гэтыя выбары мы сфальсыфікавалі…»
М.: Сейчас миссия заповедника советского авторитаризма нами уже выполнена. Эстафетная палочка перешла на другое поле. Дальше встаёт вопрос выбора другого сценария, другой игры. И в перспективе — других игроков. Есть четкое ощущение исчерпанности советской игры на европейском поле нашей культурной традиции.