На границе всегда тревожно: кончается твоя земля и начинается чужая. Стоишь на краю с паспортом в зубах и преданно глядишь в светлые очи охраны: «Ну что? Похож на фотку? Можно мне дальше?». А те не спешат. Сверяют данные, тянут время. И ты уже готов сознаться, что у тебя полный чемодан наркоты, а сам ты — потомственный ракенрольный рецидивист, завербованный одновременно колумбийскими картелями и израильской разведкой.
И тут после дли-и-и-нной многозначительной паузы: «…Хорошего пути!». Ладно, мы выехали отсюда. Но надо еще въехать туда! И все по новой. Стоит ли удивляться, что знакомый артист с мутной репутацией предпочитает переходить кордон мертвецки пьяным?
Реальный эпизод: поезд Москва-Варшава. Подсаживаемся в Минске в купе к паре русских. Бутылки на столике. Огурчики вроссыпь. Один клиент еще сидит. Другой уже пластом. На границе заходит службист. Берет пахнущие водкой паспорта и так лениво, по-свойски: «Поднимите его, чтоб я понял, что он живой». Чувак приподнимается — и рушится назад. Все довольны. Cze? , Warszawa!
Фэйс-контроль. Проверка багажа. Если повезет — личный досмотр. Кажется, столько раз, сколько ты в году выездной. По сути — гораздо чаще.
Потому что все это совсем не про заграницу.
Есть такой британский термин rites of passage. Если грубо — «правила движения». Но точнее — «обряды перехода». В прежние времена любой переход в новое качество, любая смена статуса требовала своих ритуалов. Малолетний я, еще до всех своих личных ритуалов и миссий, читал как юные индейцы уходили в горы и много дней постились. Пока им не являлся их дух-покровитель. И тогда мальчики становились воинами.
Тогда это читалось как занятная книжка. И лишь сейчас я понял, как ошибался. Поскольку те самые ritesofpassage мы для себя изобретаем и практикуем каждый день.
Хотя нет. Все начинается с того, что становится явным новый горизонт смыслов. Чужой мир, который больше и ярче твоего. Который тянет присвоить и сделать своим. Да какого черта! Который уже присвоил тебя. И сделал тем, чем ты есть — патлатым эгоцентриком с Диланом в голове, Пастернаком в сумке и пэйпербэком Керуака в кармане джинсовки.
Лучшее в этой жизни приходит контрабандой. Без дозволов и лицензий. Вопреки утвержденным планам. Перпендикулярно разрешенным ценностям. Собственно, весь смысл контрабанды — предложить то, что просто так не достать. Втихую впарить то, что ты уже и так хочешь.
Первая стадия нелегального культур-активизма — запретные дегустации. Мою первую кока-колу я выпил в пятнадцать лет. В начале 70-х. На пару с сестрой. Маленькую бутылочку 0,33. Мама привезла из Болгарии, на большее командировочных не хватило. В комплекте заграничных артефактов были еще альбом «Червоных гитар» и сорокапятка «Роллинг Стоунз». Легальный груз. Но на вкус — чистая контрабанда.
В школу чуваки приносили запретные винилы. Их можно было переписать за два рубля. Примерно столько стоил официальный лонгплэй в магазине «Мелодия», кило колбасы или триста граммов водки. Ты перегонял диск на катушечный маг, а поставщик ракенрольной отравы гулял это время во дворике. Чтобы не рисоваться перед родителями.
Потом эту пленку переписывали до полного хрипа. И хорошо. И ладно. Поскольку качал энергию не дизайн, а контент. Работал не прикид, а почерк. Мессиджи читались даже так. Даже сквозь хрип и вой советских глушилок на чужой радиоволне. Даже с блеклых 5-х копий самиздатовских Стругацких: сверток листков папиросной бумаги, на одну ночь, утром отдавать. Даже в дурной телепрограмме «Камера смотрит в мир», которую включали потому, что в заставке там звучала битловская «Can’t Buy MeLove».
Мои первые джинсы тоже были тихой контрабандой — их привезла на продажу мать одноклассника, актриса Русского театра. И когда я их надел, ракенрольное грехопадение окончательно завершилось. Двигаться по-прежнему было просто невозможно.
LeviStrauss 501. Свободу звали именно так. Комсомольский билет проиграл вчистую.
Потом пришли вопросы. Кто и почему фильтрует культурку? Отчего вокруг трэш и шлак, а любимое не достать? С какого счастья «Последнее танго в Париже» надо смотреть на видаке, дома, с оглядкой, в ожидании налета ментовско-комсомольского патруля, а вот Лев Лещенко — из каждого утюга? И как так вышло, что в самые громкие праздники хочется заткнуть уши и навсегда уйти в себя?
Привычка к другой культуре — не диверсия интервентов. А ответ на бездарность легитимного мэйнстрима. Скажу иначе: контрабанду культуры порождает не отсутствие границ, а как раз их наличие. Правила важны. Поскольку без них не было бы нарушителей конвенций.
Что убило «совок»? Правильный ответ: сам «совок». Не верите — почитайте последнюю Алексиевич, этот дружный плач брошенных зомби.
Тупая блокада чужих влияний неизбежно заставляет искать обходные пути. И вот тогда из увлеченного дегустатора ты сам превращаешься в креативного нелегала. Движ поперек границ становится принципом жизни. А несогласие с общепринятым — жизненным выбором. Ты отдельный — и это нормально. Вот жить в стае — это болезнь.
Нелепейшая ошибка — считать, что несогласных делают в политике. Как раз там приспособленцев в избытке. А вот развитый вкус — это уже опыт просвещенного одиночества. Культура всегда DIY — индивидуальный хит-парад, личный выбор без права передачи. Своя волна вещания. Свой особый плэйлист.
Копии не выращивают. Копии штампуют. И у сырья не спрашивают согласия. А с вот культур-контрабандистом все наоборот. Он сам себе граница, фэйс-контроль, фэйсбук и программа телепередач.
Главная беда с контрабандой культуры — в том, что ее нельзя утвердить, построить и возглавить. Она продуцирует не массовку, а одиночек. Способных обмениваться продуктами своего одиночества. Если кто еще не понял, это и есть искусство.
Реальная культура — не парад образцов, а ветер, который прошивает насквозь. Не галерея икон, а ритуалы движения, опыты сопряжения и отрицания. Это работа. Внимательное чтение окружающего бреда. И его переработка в практики движения вопреки. Для настоящего контрабандиста граница — не знак «Стоп», а барьер, который надо взять. Вызов, что ждет ответа.
Контрабандиста порождает несогласие с контекстом. И понимание, что в него нужны внешние вливания. Реальная миссия культур-контрабанды — быть агентом культурного рынка. Качать новые стили и смыслы сквозь идейные и эстетические фильтры. Наполнять завозные матрицы здешней фактурой.
Тут история с географией.
Ветер с Востока обычно приносил тоску по общаку, имперские сны. А вот все западники нашей истории — подлинные контрабандисты духа. Подсаженные то на Гегеля, то на Конан-Дойля, то на Сида Вишиза.
Картавый Владимир Ильич из запломбированного вагона — тоже, кстати, контрабандный товар. Так тряханул империю — до сих пор аукается.
Но главное — не путать идеологию и идеи. Не смешивать власть и стайл. Нелегальный трафик культуры — это аварийные бригады, занятые апгрейдом разрушенных коммуникаций. То, что позволяет в доску заадминистрированному культурному полю подавать достоверные признаки жизни. Так бригада филармонических усачей, удачно подсевшая на польский фолк-рок, позволила 40 лет кричать про невиданный успех государственного ВИА «Песняры».
Но кто сказал, что границы лишь на выезде из родной песочницы? Это лишь самый очевидный вариант. С которым легко поладить честным взглядом и правильной визовой историей. Куда страшней границы внутренние — когда тормозят собственные мозги и благодарные соотечественники. Те, кто превращает твою контрабанду в свой конфискат.
Был не так давно на проспекте Машерова магазин «Конфискат». Там вечно толпились хозяйственные граждане в поисках уценки. А мне было интересно: чем, собственно, провинились вот этот японский телевизор и вон тот торшер с лебедем? Потом я понял: конфискат — это вещи, взятые государством себе за труды. Частью которых оно решило поделиться с народом. То есть вещи сами по себе не плохие, просто от новых хозяев. Все прояснилось: чтобы получить конфискат, надо тормознуть трафик. И перераспределить захваченное.
Слияние и поглощение — это не альбом «Мумий Тролля». Это практики нашего агрогородка. Зачем креативить, когда проще забрать и поделить? Вот почему я не верю в конструктивные альянсы и равноправное сотрудничество. Какая таможня даст добро неформатному грузу? Нет, ты совсем не диверсант. Хочешь дружить и договориться. А на выходе — все равно сплошной конфискат.
Кто виноват? Да никто. Такой расклад: гонишь смыслы, их фильтруют и визируют. Ты, дурачок, думал — это твоя страна? Нет, это наша страна. А ты живешь лишь пока в нашей сетке есть прорехи. Пока твой груз не угроза нашей лодке.
Но есть выход. Если нет входа — точно есть выход! Наш контрабанд-арт качает смыслы в обе стороны. Идеальная стратегия опытного челнока: не ходить порожняком. Меняем здешний неформат на тамошний: сюда — завтра, абсент и Берлин, отсюда — вчера, батьку и Сморгонь. Клеим поп-коллажи из предвыборных листовок. Гоним цифровое электро-этно с Путиным на подпевках. Любой активный жест здесь и сейчас — это движение в поле пост-имперского и пост-национального.
Для пост-индустриального автора конец прежних сюжетов порождает абсолютно новое состояние: свободу от прежних контрактов. То, что практики советской другой культуры называли «великолепным аутсайдерством». Но с одним существенным отличием: новый беларуский аутсайд — не андерграунд. Это не жизнь в подвалах системы, а признание ее нулевой значимости. Не практики внутренней эмиграции, но прямо противоположное: жизнь поверх мусорных дискурсов.
И тут впору вернуться к идее ritesofpassage — тех самых старинных ритуалов перехода, упражнений в перемене участи и смене статуса. Чем важна наша жизнь на изломе культур и эпох? Зачем менять имена и адреса, летая маятником между «Дажынками» и Диснейлендом? Затем, что это наш ресурс роста. Главный. Если не единственный.
У обычного обывателя на госслужбе таких переходов за жизнь обычно выпадает два-три: родился, учился, женился… Монотонный человек проживает один монотонный сюжет. А у контрабандиста их столько, сколько раз он перешел рубеж. Столько, сколько рисков он себе позволил. Тут каждая ходка — смена роли, каждый трип — ментальный апгрейд. Это делает жизнь плотной и яркой. Это позволяет отжигать, не думая о последствиях. Это дает возможность проиграть себя на полной громкости.
Лучший друг нелегала — предсказуемый враг. Лучший друг культурной альтернативы — культурный шаблон. Противник с четким рисунком поведения и списком приоритетов. Он живет по расписанию — и, значит, уязвим для мобильного оппонента. Если есть колея, возможен обход.
Наличный культур-порядок неспособен к импровизации. Это значит, что нынче у нас пора контрабандистов. Границы нужны, чтобы их нарушать.
В итоге нас спасает то, что должно бы раздражать.
Сквозняки и дыры в культурном порядке. Вечное пограничье нашей судьбы и таможенный блеск наших лидеров. Перманентный фэйс-контроль с переходом в личный досмотр. Дьюти-фри, притворившиеся заграницей, и Европа, тревожно треплющая наши ксивы. Трафик в две стороны: туда — за подзарядкой, обратно — за фактуркой.
Тревожное счастье транзитного патриота.