/Ваше мнение/
По поводу национального государства (2)
Национальный проект — он, прежде всего, про что? Про то, что у тебя должна быть вот эта национальная идентичность и никакой другой.
А. Миллер
Для тех, кто не читал или не помнит первую часть статьи, опубликованную ранее, я осмелюсь процитировать заключительный абзац: «Связь между процессами либерализации и формированием национальных государств действительно существовала. Но связь эта в прошлом. Как отмечает Энтони Гидденс, „говоря об обществе, мы на самом деле имеем в виду национальное государство. Национальное государство — это очень специфический вид общества, которое в мировой истории возникло только в Новое время“. Основным понятием по Гидденсу, без которого невозможно уяснить причину возникновения национальных государств на определенном этапе исторического развития, является „информация“. Национальное государство есть в первую очередь информационное государство, но это уже тема отдельного разговора».
В принципе, любое государство по Гидденсу является информационным, ибо государство не может существовать без контроля за определенной территорией и проживающими на ней гражданами (подданными). Но что такое контроль, как не сбор информации. Согласно Библии, еще царь Давид проводил переписи населения. Для того чтобы править и править эффективно, необходимо обладать информацией об объекте управления, иначе ни налогов, ни рекрутов в нужное время не собрать.
Что нового внесло Новое время в этот процесс? На начальном этапе вклад его был чисто техническим. Новое время создало массовое производство, запустив тем самым цепочку социальных преобразований. Миллионы людей оказались вырванными из «идиотизма деревенской жизни» (Маркс) и сконцентрированы в городах. Быстрорастущие рынки потребовали иного уровня развития транспорта и связи. Перечисленные преобразования привели к рождению новой идентичности, которая решительно шагнула за пределы деревенской околицы и уперлась в государственную границу.
По словам российского историка Александра Миллера, «нация — это воображаемое и реальное <…> Мы же не знаем всех членов нашей нации, мы воображаем эту общность. Это в деревне все друг друга знают, это контактное сообщество, не воображенное. Воображенное не значит нереальное, искусственное. Это не значит, что есть большие воображенные сообщества и большие реальные сообщества. Все большие сообщества — воображенные…». Переход от того, что А. Миллер назвал «контактным сообществом», к «сообществу воображаемому» и означало рождение национальных идентичностей. Следствием этого перехода явилось добавление прилагательного «национальное» к названиям европейских государств. Речь в то время шла исключительно о западноевропейских государствах, потому что промышленная революция со всеми вытекающими из нее последствиями началась в Европе.
Сегодня плодами технических достижений Запада успешно овладевают и народы иных цивилизаций. Любой из нас может представить себе афганского крестьянина со стингером на плече или арабского шейха, разговаривающего по спутниковому телефону. Но процесс модернизации (освоение западных технологий) и процесс вестернизации (освоение западных культурных ценностей) — это, как говорят в Одессе, «две большие разницы».
«Воображаемое сообщество», предполагающее национальную идентичность, есть дитя процесса модернизации. Стоит только переселить основную массу населения в города, проложить дороги и провести в квартиры радиоточки, как у жильцов пробуждается воображение, и они начинают творить национальную идентичность. Раз возникнув, подобная идентичность становится потребностью. Спросите любого, кто в зрелые годы был вынужден длительное время жить вдали от родины, и он расскажет вам, что «за границей такого шоколада нет». Чаще в качестве шоколада выступают его заменители: черный хлеб, селедка и другие материальные носители «национальной идентичности».
Конечно, говоря о причинах формирования национальной идентичности, не следует все упрощать, поскольку этот масштабный социальный процесс был отдан на откуп стихийной саморегуляции. При этом, как отмечает немецкий философ Юрген Хабермас, «классические государственные нации Севера и Запада Европы сформировались внутри издавна существовавших территориальных государств. Последние составляли элемент европейской государственной системы, которая приобрела законченный вид еще при заключении Вестфальского мира в 1648 г. „Опоздавшие“ же нации, прежде всего итальянская и немецкая, прошли иной путь развития <…> Здесь формирование национального государства происходило вслед за предшествовавшим ему пропагандистским распространением национального самосознания».
Несколько схематизируя вышесказанное, сведем образование национальных государств к игре в прятки. Тут самое главное понять, кто кого нашел: государство нацию или нация государство. Ответ будет зависеть от того, кто первым образовался и, следовательно, первым отправился на поиски. Если государство, то на формирование национальных идентичностей существенную роль оказали «юристы, дипломаты и военные, входящие в штаб короля и создавшие рациональные государственные институты». Если нация, то «писатели и историки, вообще ученые и интеллектуалы». Однако влияние всей этой почтенной публики было бы существенно девальвировано без концентрации населения в городах, без модернизации транспорта и без печатного слова. Таким образом, отклонившись от объективных причин в пользу субъективных, мы вынуждены вернуться к технологиям, рожденным в Новое время.
Вырвавшись «из идиотизма деревенской жизни», человек занялся конструированием новой идентичности и новой государственности не просто потому, что так оно само собой получилось, а еще и потому, что на глазах разрушалась прежняя идентичность и прежняя государственность. Лишь принадлежность к «нации» устанавливала некую солидарную связь между людьми, бывшими до сих пор чужими друг другу. Достижение национального государства состояло в том, что оно сразу решило две проблемы: на основе нового способа легитимизации сделало возможным новую, более абстрактную форму социальной интеграции.
Проблема легитимности связана с тем, что конфессиональный раскол привел к развитию мировоззренческого плюрализма, постепенно лишившего политическое господство его обоснования «божьей милостью». Секуляризованному государству нужно было легитимировать себя, прибегнув к новым источникам. Другая проблема состоит в том, что население было вырвано из прежних сословных групп и стало одновременно более географически подвижным и разобщенным. На оба вызова национальное государство отвечает политической мобилизацией своих граждан. Ведь возникающее национальное сознание позволило связать более абстрактную форму общественной интеграции с изменившимися структурами принятия политических решений.
Перенесемся на родную землю из Нового времени в Новейшее. Все вышесказанное напрямую относится к процессу формирования национальной идентичности на внезапно и не по своей воле обособившейся территории в географическом центре Европы, имя которой Беларусь. Какая нация проживала здесь до подписания Беловежского соглашения? За ответом обратимся к данным, полученным ВЦИОМ в 1991 году. Тогда на вопрос «Кем Вы себя считаете в первую очередь: гражданами СССР или гражданами республики, в которой живете?» этнические белорусы, проживающие на территории БССР, дали следующие ответы: гражданами СССР — 69% (абсолютный рекорд среди титульных наций республик СССР), гражданами БССР — 24%. Для сравнения приведу ответы эстонцев: гражданами СССР — 3%, гражданами ЭССР — 97%!
Итак, до развала СССР на территории, обозначенной на административных картах аббревиатурой БССР, проживал «человек советский». Чувствовал он себя довольно комфортно и любил вспоминать, что до средины 70-х годов в магазинах продавалось 4-5 видов копченой колбасы, правда, потом она куда-то пропала. Распад СССР означал для «человека советского» потерю национальной идентичности, потеря же любой идентичности (в том числе семейной, профессиональной и т. п.) ставит под угрозу фундаментальную потребность в безопасности.
Первая реакция «человека советского» была довольно предсказуемой: он отказался поверить в реальность и попытался вскочить в отцепленный вагон прошлого. Результат подобных усилий подвели президентские выборы 94-го и референдум 95-го годов. Как долго могло продолжаться подобное состояние? Обратимся к соцопросу, проведенному в рамках проекта «Евробарометр» в апреле 2004 г. Только 15,2% граждан Беларуси выразили желание жить «Во вновь объединенном СССР». Не удалось обнаружить в массовом количестве «человека ностальгирующего» и у ближайших православных соседей (в России — 18,5%, в Украине — 18,6%).
И тут, если снова воспользоваться аналогией с игрой в прятки, возникает вопрос: кто же кого нашел? Мой вариант ответа отличается от предложенных Ю. Хабермасом: выявить однозначно «водящего» невозможно. Белорусское государство — после краткого периода более или менее выраженных притязаний А. Лукашенко на российский престол — бросилось на поиски собственной нации. Население же, в свою очередь, убедившись в окончательном и бесповоротном перемещении центра принятия решений из Москвы в Минск, ощутило потребность в простой житейской определенности, которую ему могло дать только «свое» государство.
Вернемся к «Евробарометру». Соцопросы, одновременно проведенные в трех бывших советских республиках, позволяют оценить разбежки в общественном мнении. Возьмем стандартный вопрос: «Одобряете ли деятельность президента?». Нетрудно понять, что у каждого народа сложилось свое «личное» отношение с главой государства. В апреле 2004 г. 73,5% россиян, 18,3% граждан Украины и 37,4% граждан Беларуси деятельность своих президентов одобряли. Разница в уровне одобрения — огромная. Ее можно объяснить лишь существенной разницей в политических процессах, происходящих внутри государств. Так и хочется добавить — «своих» политических процессах. Или еще пример: 14,9% россиян обеспокоены проблемой терроризма. Удивляться не приходится. Террористические акты происходят в России регулярно. В Беларуси подобной угрозы нет. Не случайно всего лишь 1,4% соотечественников поставили «птичку» в соответствующей графе анкеты.
И тут мы приближаемся к еще одному мощному источнику формирования идентичности (национальной в том числе). Речь идет о разделении на «своих» и «чужих». Всякое общество осознает, кем оно является, через осознание того, кем оно не является. Это несложно понять уже на примере очереди в магазине. Стоит лишь кому-то нарушить сложившийся порядок (очередность) — и вы сразу ощутите общность обиженных против «чужака». Различия в уровне образования, возрасте и прочих параметрах играют вторичную роль. Времени на согласование единой позиции не требуется. Появился чужак — и этого достаточно.
Приведенный пример позволяет по-новому взглянуть, скажем, на внешнюю политику, проводимую официальным Минском. В ней четко различаются две составляющие: экономическая и политическая. Причем главная функция второй составляющей сводится к постоянному воспроизводству «чужого», поскольку без него невозможно формирование эффективных условий для воспроизводства собственной национальной идентичности. А государство в этом кровно заинтересовано, ибо только среди «своих» оно может рассчитывать на бескорыстную поддержку.
На процесс образования новой национальной идентичности, безусловно, влияет прочность укоренения идентичности-предшественницы. Ясно, что проще всего начинать с «чистого листа». «Свобода воображения у людей в XIX веке была значительно больше, потому что у людей не было национальной идентичности <…> Другое дело, что если вы имеете дело с человеком, у которого уже есть определенная национальная идентичность, то заставить его от этой национальной идентичности отказаться и новую идентичность принять — это совсем другая история.» (А. Миллер)
Насколько прочно закрепился вирус советской идентичности у граждан Беларуси — вопрос открытый. Для серьезных выводов требуются профессиональные социологические исследования. Однако обратим свое внимание на еще один аспект формирования идентичности. Дело в том, что в условиях хаоса — прежде всего политического — проще всего избавиться от ограничений, налагаемых традицией. Потеряв опору в виде привычных установок, люди начинают выстраивать новые коммуникативные сети. «Строго говоря, — отмечает Сейла Бенхабиб, — на самом деле мы никогда не включаем себя, а скорее оказываемся вброшенными в эти сети… Когда мы рождаемся, то попадаем в сети обсуждения начиная с семейных и гендерных и вплоть до языковых коллективных идентичностей».
Политическая катастрофа — а именно так восприняло большинство наших соотечественников развал СССР — погрузила нас в новую коммуникативную среду, в которых мы постепенно и почти незаметно формировали новую идентичность.
Безусловно, процесс формирования белорусской национальной идентичности, а следовательно, и белорусского национального государства не завершен. Но подобный вывод справедлив для любой национальной идентичности, как, впрочем, и любого процесса. Завершенный процесс — это уже что угодно, но только не процесс.