Если исходить из того, что Беларусь 1996 г. мало напоминает Беларусь 2001 г., а Беларусь 2001 г. — себя же образца 2004 г., то несложно предположить, что ситуация 2006 г. не есть строгая проекция ситуации нынешней. Тем, кто в силу тех или иных причин склонен к размышлению о перспективах эксцесса под названием «Беларусь», не следует забывать об этом. Об этом, наверное, не следует забывать оппозиции, заявляющей о необходимости выработки стратегии «под выборы».

Наиболее нежелательной преамбулой при создании подобных стратегий была бы экстраполяция нынешних резюме в ситуацию, в которой все эти «учтенные ошибки» окажутся столь же неуместны, как выводы образца 2001 г. в приложении к октябрю 2004 г.

Например, если уже сегодня власть продемонстрировала разнузданную склонность отказывать кандидатам в депутаты в регистрации по самым незначительным поводам, то не станет ли данный подход базовым на момент старта президентской кампании 2006? Если сегодня оппозиционных кандидатов преимущественно «обсчитывали», то не следует ли впредь им вообще отказывать в регистрации? И одной из главных мотиваций в отказе может стать, например, участие претендента в одном из незарегистрированных общественных и/ или политических объединений типа «ОГП». Уже сегодня в парламенте гуляет законопроект, в соответствии с которым основанием для ликвидации политической организации может стать отсутствие представительств в большинстве регионов. Вместе с этим все ведущие оппозиционные партии получают предписание Минюста о переводе всех партийных ячеек в нежилой фонд (единственным собственником которого — особенно в регионах — является государство). Нуждаются ли эти «случайные» совпадения в пояснениях?

И вот — вполне реалистичный футурологический набросок: к 2006 г. оппозиция уходит в подлинное подполье, и уже Оттуда достает власть своими фигами в кармане. Или сообща лепит единого кандидата, который «неожиданно» (с точки зрения сегодняшнего дня) меняется лозунгами с вчерашним Лукашенко. Эта единая кандидатура хотела бы донести до электората (который уже вовсе не электорат, но нечто иное) свои мысли о единой валюте и двойном гражданстве, правда неизвестно, располагает ли она такой возможностью. Будет ли издаваться «Белорусская деловая газета», которую уже сегодня — нет, не пекущиеся о своих «чести и достоинстве» чиновники, но «вольные» театралы — донимают судебными разбирательствами за информационные искажения?

Возможно, все будет несколько иначе, но важно иметь в виду, что все будет не так, как сегодня. Заклинания о том, что в Беларуси «ничего не меняется», что «время остановилось», что «ничего существенного не произойдет», — это лишь заклинания, ни к кому не обращенные и ни к чему не имеющие отношения. Все меняется, и, быть может, более стремительно, нежели это допускает «текучая» идея Гераклита. Для нас же представляется важным не столько выстроить правдоподобную футурологическую картинку (их серию) либо предложить некий набор стратегий по оппозиционному выживанию, сколько еще раз обратить внимание на общеизвестные симптомы (знаки), которые постепенно оформляются в могущественные тренды.

***

«Акт о демократии» — документ, не только предполагающий серию репрессивных мер по отношению к активистам режима, но также констатирующий ситуацию самоизоляции страны, официальные лица которой прежде говорили о «многовекторности». Это значит, что известная тенденция оформилась еще до принятия «Акта». После того, как результаты белорусского плебисцита не были признаны de facto нигде, эта тенденция становится сквозной, осевой и определяющей. Что это означает?

Прежде всего — не только и не столько сворачивание серии ориентированных вовне коннектов и контактов, сколько резким сужением возможности их осуществления. Другими словами, активизируется работа по созданию собственных шаблонов и стандартов. Неважно, фиксируется ли подобная «необходимость» в тех или иных документах — она формируется как структурный эффект взаимодействия вещей и тел. Иными словами, в рамках культивируемых сегодня общественных отношений люди поступают как подлецы не потому что они подлецы, но потому что подлецом быть проще и порой выгоднее.

Собственные стандарты и шаблоны не обязательно являются собственными. Чаще всего — это скалькированные и превратно истолкованные чужие цели и ценности, одновременно выступающие мерными инстанциями. Не следует думать, что идеология делается высоколобыми людьми загодя, чаще всего она поставляется задним числом в виде своего рода «пэчворк», собранного из подручного материала по ходу «усвоения» собственного и чужого опыта. «Ничего не происходит» = «стабильность» — это в строгом смысле идеологический постулат, легко обнаруживающий свои «референты» (нет терактов, власть не меняется, санкции неэффективны и ничего не изменят).

Так, например, «демократия» становится эквиваленцией представления о «народном волеизъявлении» (все отправляются к избирательным тумбам и бросают туда бюллетени), последнее же отсылает к еще одному фиктивному референту — «поддержка президента» (ибо если власть не поддерживается народом, но она не «народна» и не «демократична»). За счет символического слипания разнородных понятий возникают специфические ценностные инстанции: власть обретает «демократическое» звучание, «демократия» же обнаруживает сладковатый прикус властной инициативы. Такой «демократией» можно замерить все, что угодно — скажем, демократию в США и, разумеется, придти к выводу, что тамошняя демократия недостаточно «демократична», то есть «народна» (не дает большого процента поддержки и не предполагает прямого волеизъявления).

Это — пример негативного применения «демократического» канона. Но можно использовать его и позитивным образом, т. е. утверждать, что американские выборы были недостаточно «прозрачны», что высок процент досрочно проголосовавших, т. е., по сути дела, проецировать собственные «фишки» в область чужой избирательной системы. В данном случае исподволь утверждается вовсе не то, что Беларусь избежала нарушений, но как раз нечто обратное: белорусские выборы сходны с американскими, и в этом смысле претензии к Минску необоснованны. Каково ключевое значение подобных сопоставлений? В утверждении преимущества.

Для примера можно прибегнуть к логике корректировки идентичности, которую время от времени проделывают молодые женщины. В качестве предмета для сравнения они находят какую-нибудь модель или голливудскую актрису и «вдруг» обнаруживают, что у последней «хуже» глаза или ноги. И если у столь признанной красавицы имеется изъян, то именно этот изъян — а не сама красавица — становится «эталоном» для сравнения (разумеется, не в пользу эталона). Та же логика обнаруживается в репликах официального Минска: американские нарушения сходны с нашими, и если уж столь признанная демократия не без греха, то чего они хотят от нас (располагающих убойным преимуществом «волеизъявления»)?

Если даже у этих «тигров» ВВП уступает нашему, то что говорить обо всем остальном?

Понятно, что такое продуцирование идеологически заточенных стандартов позволяет без конца внимать идеям о преимуществах «белорусской модели», игнорируя те утраты, что стали ценой этих «преимуществ». С другой стороны, именно эти стандарты уничтожают все предусловия для диалога с окружающим миром. Изоляционизм проявляет себя прежде всего на уровне языковой прагматики (говорить не о чем и не с кем). Все прочее можно рассматривать как эффекты этой языковой игры.

***

С известной долей уверенности можно указать то направление, в котором развивается эта игра — в направление протофашистского дискурса или чего-то подобного. Возможно, лозунги Лукашенко к 2006 г. будут по форме напоминать лозунги БНФ (т.е. за 12 лет будет совершен полный идеологический цикл), но без элементов «языковой идентичности», а также с целой группой паталогий. Проблема идентичности — это, согласно многим исследователям, нормальное для националистических доктрин включение, патологии же начинаются тогда, когда на официальном уровне утверждается превосходство «национального» над тем, что таковым не является.

Склонность к специфической форме арифметики (если, например, иметь в виду отчеты правительства) — это лишь одна из возможных составляющих целой группы эталонных «превосходств» (в уровне жизни, в уровне образованности, в духовности и пр.). На одной из конференций один из местных аналитиков развивал тезис о том, что у белорусов самый высокий в Европе IQ, и что белорусские студенты значительно превосходят британских и ирландских (правда, непонятно в чем — то ли в способности поглощать пиво, то ли в умении шевелить ушами, — неважно). Осталось это зафиксировать в каком-нибудь программном документе.

Для дискурса данного типа характерна радикализация образа врага, имеющего «внешнее» и «внутреннее» измерение (причем, вся идеологическая система строится как направленная на его уничтожение). Уже исходя из этого можно прогнозировать маргинализацию оппозиционных партий до степени, при которой легальное «внедрение» их представителей в политическом поле становится настоящим эксцессом. Отныне все политические противники (но не враги) концентрируются внутри аппарата. Они плетут «заговоры».

Резкое сужение информационного поля — факт уже состоявшийся, но то ли еще будет. Сегодня Александр Лукашенко требует от fm -станций дожать представительство белорусских исполнителей до 75% эфира, оставив всем прочим (включая российских) его четверть. Завтра из сети телевещания будут изъяты все передачи, где упоминается слово «Беларусь», не прошедшее проверку уполномоченного цензора. Вот где в самом деле проявляется «забота» о потребителе.

Кстати, о потребителе в более широком смысле. Вне всякого сомнения, вскоре с прилавков начнут исчезать недорогие товары импортного производства, а на их месте появляться уродливые дети импортозамещения. Импортное будет дефицитным и дорогим. И если потребитель располагал какими-то альтернативами до 17 октября 2004 г., то сегодня таких альтернатив у него почти не остается. Он вынужден поддерживать бедствующего отечественного производителя уже не из патриотических соображений, но просто из отсутствия соображений (последние — эффект ситуации выбора).

Та же ситуация (ситуация как некое распределение политических вещей, тел и высказываний о них в пространстве и времени никогда не есть только «чистая» ситуация и в обязательном порядке включает ее идеологическое прочтение), что вынуждает оппозицию идти на сближение с Москвой, задает общую канву ускоренного отдаления от нее официального Минска. Уже прозвучали слова о невозможности двойного гражданства и единой валюты. По всей видимости, остается лишь строго прагматическая «кооптация» — определенный объем энергетических и товарных обменов.

Нужно ли говорить об увеличении потока мигрантов? Добавим, что некоторые из них будут членами правительства, счастливо избежавшими разоблачений. Следует ли истолковать произнесенные в Псковской области слова Василия Долголева о преимуществах жизни в Псковской губернии в сравнении с РБ в качестве просьбы о предоставлении политического убежища? Г-н Ерин был не последней ласточкой из позволивших себе группу фатальных оговорок. Вообще говоря, завидовать тем, кто остается в услужении аппарату, не приходится.

Можно ли прогнозировать социальное недовольство? Как раз об этом судить сложнее всего. Люди не чувствуют, что живут плохо не потому, что они в самом деле живут хорошо, но потому, что ничто не свидетельствует о том, что можно жить лучше при прочих равных. Те, кто задается вопросом о том, почему «белорусская модель» выживает (и дают как бы правдоподобные ответы — высокие цены на нефть), прежде всего должны уяснить, что правительство в любой ситуации остается в выигрышном положении. Склонность обывателя к выживанию — вот основной ресурс любой власти. И этот ресурс всего будет истолкован как «успехи правительства». Важно понять, что «хорошо» и «плохо», «успешно» и «провально», — это не просто слова, но мерные инстанции, которые можно использовать по собственному усмотрению.

С другой стороны, белорусизация Беларуси — это процесс, чьим имманентным содержанием является то, что Ленин назвал «революционной ситуацией». Под ней, по всей видимости, он имел в виду не только то, что верхи и низы в самом деле не могут и не хотят «по старому», но то, что эти взаимонаправленные невозможность и нехотение являются неизбежным содержанием любого политического процесса, патологического же — в особенности. В противовес меньшевикам, настаивающих на том, что для революции еще не созрели условия, он утверждает, что необходимый минимум условий (тех, кто с одной стороны, не хочет, и тех, кто с другой, не желает) имеется всегда. Дело, следовательно, не в условиях, но в готовности и решимости их использовать.