На протяжении последнего месяца власть, медиа и общество со все возрастающим напряжением и вниманием наблюдают за разворачивающимся шоу хождения во власть одного человека. Широко известного в узких кругах блогера Евгения Липковича, который с легкой руки журналиста «Радыё Свабоды» получил колоритное определение и место в фауне белорусской политики — ее «колорадского зубра». Причем ни сама значимость хождения во власть (речь идет «всего лишь» о выборах депутата местного совета по 54 столичному избирательному округу, что по белорусским меркам многими даже не рассматривается в качестве серьезной ставки в политической игре), ни раскрученность фигуры кандидата (до последнего времени вся политическая активность Липковича преимущественно измерялась саркастическими комментариями по поводу деятельности прочих агентов политического поля в пределах собственного блога), как представляется, не дают весомых оснований для проявлений столь пристального интереса, в том числе уже и за рамками ареала местной политики. Отсюда возникает закономерный вопрос: что же подогревает определенный ажиотаж вокруг «феномена Липковича»? Не пытаясь дать однозначный политический комментарий данному факту, попробую высказать некоторые разъяснения его возможных идеологических истоков в политико-философском ключе.

В своих недавних рассуждениях о постполитике как своеобразном диагнозе, который можно поставить современной белорусской политической реальности, призванном объяснить тотальное разочарование участников актуальных политических процессов в любых формах выраженного действия, я попытался в общих чертах обозначить отсутствие смысла как ключевой фактор осуществления политики сегодня, зачарованность властным спектаклем как форму восприятия политического его участниками и невозможность стратегий осмысленного политического действия при нахождении в рамках общего строя политической симуляции. Вкратце, то, что мы наблюдаем сегодня в «белорусской политике», есть не более чем спектакль, красивый образ, производимый властными стратегиями, который зачищает политическое поле от всяческих реальных проявлений политического, подменяя смысл понятий и выражений традиционного политического лексикона (такие, как «свобода», «равенство», «права» и т. д.) концентратом пустоты, реального отсутствия значения. Последнее замаскировано множественностью интерпретаций значений, которые изменяются в угоду властной конъюнктуре. При этом очарование подобного спектакля заключается, прежде всего, в том, что он превращает потенциальных участников политического действия в завороженных зрителей, которые наблюдают собственно «политику без политики», представление одного актера, медиа-спектакль, отдельные сцены которого четко прописаны и редко позволяют вмешиваться в отлаженный сценарий досадным случайностям спонтанного действия (каковым, по мнению некоторых аналитиков, можно считать событие «Плошчы — 2006»).

Игра в политику как на стороне властной труппы, так и их оппозиционных коллег начинает в такой мере напоминать перипетии популярных сериалов, что такие события как «исчезновение людей», «избиения», «превентивные аресты» и прочее воспринимаются сторонними наблюдателями как очередная сюжетная линия, та «соль», без которой было бы слишком скучно вкушать бесконечное множество сезонов политической «Санта-Барбары». Однако, что в конечном итоге так завораживает во властном спектакле, что он привлекает внимание людей, вполне сознающих его постановочный характер? Это стратегия властного соблазна. Как метко подмечает Жан Бодрийяр в книге «О соблазне», «в сущности, власти не существует: нет и быть не может односторонности силового отношения, на котором бы держалась „структура“ власти, „реальность“ власти и ее вечного движения»*. Кого же соблазняет власть? Соблазняя нас, она, прежде всего, соблазняет саму себя. Поэтому соблазн сильнее власти, хотя она и пытается его использовать как собственное оружие: «Соблазн сильнее власти, потому что это обратимый и смертельный процесс, а власть старается быть необра­тимой, как ценность, как она кумулятивной и бессмер­тной. Она разделяет все иллюзии реальности и произ­водства, претендует на принадлежность к строю реаль­ного и таким образом ввергается в воображаемое и суе­верия о себе самой (посредством разного рода теорий, которые ее анализируют, хотя бы и с тем, чтобы оспо­рить). Соблазн точно не относится к строю реального. Он никогда не принадлежал к строю силы или силовых отношений. Но как раз поэтому он обволакивает весь реальный процесс власти, как и весь реальный строй про­изводства, этой непрестанной обратимостью и дезаккумуляцией — без которых не было бы ни власти, ни произ­водства»**.

Иными словами, властные стратегии соблазняют нас пустотой самой власти, отсутствием реальных смыслов и одновременной невозможностью сдернуть это покрывало майи. Власть соблазняет по классическим канонам ритуального соблазнения, диктуя собственные правила игры в политическое, которые для многих превращаются в футбол на льду, затею забавную, но весьма малообещающую и опасную для ее непосредственных участников. Участие в выборах различного толка неизменно притягивает определенное число желающих, во многом именно в силу привлекательности и заведомой обреченности такой игры. В этом плане власть принимает образ своенравной и недоступной девицы, соблазняющей присутствующих не столько даже своей женственностью, сколько самой этой аурой недоступности. Любые же попытки домогательства она воспринимает с должным высокомерием и готовностью язвительно высмеять слишком рьяного ухажера: каждый раз оставляя в дураках очередных «независимых кандидатов», пытающихся ворваться в ее политическое поле.

«Феномен Липковича» может считаться таковым в той мере, в какой он обнаруживает попытку зеркального отражения властных стратегий, превращая фигуру независимого кандидата в образ иронического обольстителя. В отличие от достаточно прямолинейных действий других участников его стратегия весьма изобретательна и расчетлива, поскольку за его попытками обольщения также скрывается пустота, двойная пустота как отражение властного соблазна. Соблазнитель также очарован обольщением власти, однако для него это очарование превращается в борьбу и погоню за объектом его страсти — главный приз в этой гонке достижим, но лишь путем соблазна обольщающего. «Стра­тегия обольстителя как раз и есть зеркальная стратегия, вот почему он никого в сущности не обманывает — и вот почему он сам никогда не обманывается, ибо зерка­ло непогрешимо (если бы его козни и западни сплета­лись извне, он с необходимостью совершил бы какой-нибудь огрех)»***. Кстати, подрывая любые структуры реального сопротивления, окутывая все мантией соблазна, власть и сама поддается силе этого воображаемого, начиная следовать собственным правилам игры и попадая в свои же ловушки. Опытный соблазнитель никогда не заявляет о своих намерениях прямо, но постепенно затягивает жертву обольщения в капкан собственного зеркального образа, принимающего любые черты, которые ему склонен приписать партнер. Неудивительно, что обольститель всегда предстает более прозорливым и успешным, чем он сам бы мог о себе предполагать — эффективность его действий покоится на установках самой жертвы обольщения, фантазирующей собственную драму падения и вкладывающей ее в поведение своего зеркального двойника.

Если проанализировать образ кандидата Липковича, каковой он пытается интегрировать в местный политический дискурс, то явственно обнаруживается попытка соблазнить власть ее же собственными стратегиями. Вместо блеклого образа оппозиционного политика с потускневшим набором обличительных лозунгов в адрес власти и невнятным смысловым посылом потенциальным избирателям, Липкович демонстрирует черты «кандидата от народа», прочно стоящего на конструктивных позициях «настоящего ответственного гражданина Беларуси, последовательного сторонника политики Президента». В дополнение к этому яркий кумач футболки с лозунгом общественного движения «ЗаКолю!» и кавалерийская папаха приводят в состояние легкого замешательства практически любого представителя чиновничьей вертикали, которым по тем или иным причинам приходится сталкиваться с оценкой деятельности данного кандидата, например в формате утверждения его предвыборного плаката. Определение «колорадского зубра» белорусской политики как раз и было призвано подчеркнуть неразличимость цветов той команды, за которую выступает данный кандидат. Обнаруживая естественную аллергию на любые внесистемные события, представители властных структур не в состоянии выработать однозначного рецепта противодействия данному искушению политики. Их действия становятся вторичными и в большинстве случаев оборонительными:

Во всем этом политическом айкидо обращает на себя внимание то, что все привычные действия власти «не пущать», «запрещать», «облыжно обвинять» и т. д. умело оборачиваются против нее самой, вгоняя в пот и краску наиболее усердных местных чиновников. Липкович играет рискованно, зачастую на грани фола. Свою кампанию он разворачивает под скандальным заглавием «Mein Kampf». Его команда по выдвижению в депутаты составлена спонтанным образом, а ее руководитель «скрывает от жены, что вместо зарабатывания денег занялся очередной авантюрой». Его образ изобретается интернет-креативщиками, которые умело паразитируют на штампах и идеологемах властного дискурса и медиа. При этом Евгений Абрамович Липкович далеко не наивный участник политического шоу: за его действиями скрывается и юношеская романтика диссидентского движения и довольно успешная политологическая активность в начале 90-х, которую достаточно высоко оценивает обычно едкий в своих замечаниях Владимир Мацкевич. Так, что за некоторой буффонадой, гротескностью и сарказмом нынешней политической кампании независимого кандидата может в действительности скрываться тонкий расчет соблазнителя. Он выступает как факир белорусской политики, умело заклинающий змей. Змея, подчиняющая свои действия ритму движений и звуков, заклинается, зачаровывается и подчиняется ритмам флейты заклинателя: властные стратегии вынужденно кусают собственный хвост и отступают перед непривычным креативом политического действия. Что касается медиа и общества, то их очарование разворачивающимся спектаклем весьма удачно и иронично mutatis mutandi описал Эфраим Севела устами сантехника Коли Мухина: «Значит, не совсем в дерьме Россия, — заключил он, — если такие люди в ней еще водятся. Правда, они евреи. Но евреи теперь — вся надежда России, у своих-то, у славян, кишка тонка оказалась». В том смысле, что большинство зрителей с замиранием сердца ждет дальнейшего разворачивания шоу, недоумевая, почему на сей раз промахивается безотказный маховик государственной политики, питая робкую надежду увидеть в этом нарождающиеся приметы ее грядущего развала. С удивлением рассматривая субтильную фигуру «кандидата от народа» и восхищаясь его безудержной удалью.

Заканчивая данные развернутые пояснения, хочется еще раз процитировать «Соблазн» Ж. Бодрийяра — это своеобразное евангелие современной политологии: «Что же, собственно, происходит между отсутствующим, гипотетическим полюсом власти и нейтральным, неуловимым полюсом масс? Ответ: есть кой-какой соблазн, и кое-кто на него клюет»***. В том смысле, что возникает закономерный вопрос о пределах наблюдаемого политического действия. Действуя как изощренный соблазнитель власти, даже заполучив оную, пускай и в достаточно скромных пределах, Липкович может внезапно охладеть к своему объекту желания, что обычно свойственно соблазнителям. В качестве основного побудительного мотива для участия в политическом действии кандидат называет желание помешать реконструкции Севастопольского парка, грозящей превратиться в уничтожение этой зоны отдыха. При этом нельзя не учитывать, что возможности даже депутата местного совета при решении столь капитального денежного проекта остаются весьма скромными и не столь существенно превышают возможности гражданина Липковича, по крайней мере, в существующей диспозиции власти. Например, часто вменяемая ему в заслугу «битва за кефир», сопровождавшаяся многочисленными обращениями в различные органы власти и их стравливание между собой, приведшая к возвращению на прилавки нерентабельного обезжиренного молочного продукта, стала достижением необремененного никакими званиями и должностями «обычного» гражданина Евгения Липковича.

Остается гадать, удастся ли в дальнейшем кандидату Липковичу оставаться в местном политическом поле, умело используя в своих целях стратегии власти или же та все-таки изобретет действенный антидот. Несомненным остается одно: этот путь в белорусскую политику вовсе не магистральная дорога для всех желающих, о чем хотели бы мечтать многие «независимые кандидаты», но путь одинокого воина, самурая, обладающего необходимой интуицией, непредсказуемостью и расчетом и руководствующегося по отношению к власти слоганом «Это был не Бог. Обычные люди. Даже не очень умные…» Что, однако, настораживает — данная стратегия политического действия не является самодостаточной, она опирается на стратегии власти и не обнаруживает им явной конструктивной альтернативы. Впрочем, возможно сейчас самое время для деконструкции, а про будущую архитектонику власти предстоит задумываться уже post factum…

Обсудить публикацию