Танцуй же, невеселый mob

И со слезами станет упрашивать он, чтобы вы станцевали; а я спою под ваш танец: плясовую песнь в насмешку над Духом Тяжести — высочайшим и всесильным демоном, про которого говорят, что он «князь мира».
Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»

В ряде информационных сообщений по поводу акции протеста предпринимателей, состоявшейся 1 марта на Октябрьской площади (или же Пупской площади, поскольку на ней расположен Пуп земли, фиксирующий километражи до Вильнюса и даже — страшно подумать! — до Москвы), говорилось об одном досадном недоразумении. По распоряжению властей — то ли городских, то ли республиканских — была включена музыка, которая мешала… сложно даже сказать, чему именно. Возможно, произнесению пламенных речей, возможно, их восторженному потреблению, возможно, тому и другому одновременно, но, возможно, также — тишине, которая предположительно способна облагородить всякий митинг.

Быть может, музыка препятствовала возможности очередного сговора предпринимателей с правительством? Говорят, из-за нее не было слышно выступления вице-премьера Андрея Кобякова, хотя, наверное, это и к лучшему. Вот ведь пример отношения «народного» правительства к народу: г-н Кобяков посчитал необходимым сообщить народу о том, что народ этот — не народ вовсе, поскольку большинство предпринимателей остались на рабочих местах. Вообразите ситуацию: предприниматели собираются на площади, а им говорят о том, что «на самом деле» никто нигде не собрался, что проблема НДС надумана, что все друг другом довольны, все прекрасно и т. д.

И все же: почему музыкальное сопровождение неуместно, почему оно воспринимается как досадное недоразумение? Потому ли, что оно «ангажировано» властями, — но кому до этого есть дело? Потому ли, что привлекает излишнее внимание? Казалось бы, что нужно для массовой акции протеста? Шум, веселье, наглядная агитация. Но белорусские «протестанты» (о ком бы не велась речь — о предпринимателях или оппозиции), похоже, предпочитают унылое стояние и унылое же выслушивание унылых речей всякому иному типу массовки. Тем самым, на мой взгляд, они дискредитируют современный смысл массовых выступлений, а в «техническом» смысле демонстрируют столь же кондовый и позавчерашний подход к политической активности, что и сами власти.

* * *

Можно сослаться на ряд альтернативных примеров. На майдан Незалежности в Киев был высажен донецкий десант: разъяренные шахтеры врезаются клином в шумную толпу (все это, конечно, под музыкальное сопровождение) — с тем, чтобы выразить свою шахтерскую правду по поводу г-на Ющенко и поколебать ряды его сторонников. Однако смертельно серьезная ориентация на «правду» эффективно подрывается сторонниками Ющенко: шахтеров начинают обнимать, угощать кофе, блинами, им начинают говорить: «Неважно, кого вы поддерживаете — Ющенко или Януковича; важно, что все мы — украинцы». Или так: «Поймите, что мы как раз и выступаем за то, чтобы мы могли поддерживать Ющенко, а вы — Януковича. В том и состоит смысл демократии». Успех подобных действий очевиден: боевой порядок шахтеров расстроен, сами же они рассредоточены среди массовки и, следовательно, воспринимаются как ее «естественный» компонент. Более того, им даже начинает нравиться происходящее.

Приведенный пример — лишь единичный симптом того, что в западной прессе было обозначено как «становление украинской нации» (в российской, напомню, предпочитали рассуждать о каком-то тотальном расколе), но симптом весьма показательный. Если сосредоточить внимание на «белорусской нации», то несложно придти к выводу, что существует, по меньшей мере, три несоединимых «ингредиента» этой предполагаемой нации — а.) замкнутый клан власти, б.) весьма лабильная в плане своих политических предпочтений масса и в.) оппозиция, у которой, как полагает Лукашенко, «нет родины». То есть эта третья группа как бы исключается, выносится за рамки представлений о некой «идеальной Беларуси». В известном отношении подобные воззрения (во многом сконфигурированные пропагандой) характерны и для многих представителей оппозиции, воспринимающих Лу-публику как эксцесс, нечто фундаментально противоположное «Беларуси» как идеальной конструкции.

Подобная радикальная разобщенность (или протосоциальная интегрированность) находит свое выражение, в частности, в массовых акциях протеста. Любое инициированное властью событие (например, музыка) не инкорпорируется массовкой, не присваивается ей, но отторгается как досадная фоновая помеха (то же самое можно сказать и об официозных акциях «поддержки»). Отчасти по этой причине, отчасти по ряду других всякая протестная акция «локализуется» внутри группы и воспринимается извне как «узкогрупповая». Так проблема НДС в результате выступлений предпринимателей (которые продолжаются уже третий день) не трансформируется в общенациональную и трактуется «случайными прохожими» как относящаяся к сфере частного бизнеса, т. е. затрагивающего интересы исключительно этого бизнеса.

На каком-то интернет-портале была высказана идея по поводу ценников: на них необходимо указывать «подлинную» цену товара и отдельно — сумму НДС, возникающую как эффект специфических усилий правительства. Это хорошая идея, поскольку наглядно демонстрирует наличие некоего «излишка», странным образом нависающего над «интересами бизнеса» и, следовательно, косвенным порядком символизирующего об «интегративном интересе» нации: действия правительства касаются не только частных продавцов, но и всех частных покупателей — таковыми же являются все. Итак, это неплохая идея, но каким образом она была разыграна в рамках «общенациональной» (так она нередко анонсировалась) акции протеста? Как она была представлена? Можно сказать, что никак. Бизнес остается при своих интересах, «народ» — при своих, правительство же, которое, казалось бы, должно служить этим интересам, ставит свой сомнительный интерес над всеми прочими. Кому служит такое правительство? — этот вопрос следовало бы сделать лейтмотивом описываемой акции протеста, но кому пришло в голову это сделать?

Хотелось бы сказать о том, что подобные идеи должны приходить в голову не столько аналитикам, занимающимся преимущественно ретроактивным конструированием событий, не столько предпринимателям, действительно озабоченным своими частными и корпоративными проблемами, но политикам, притязающим на способность подобные проблемы решать или, по меньшей мере, предлагать варианты их решения (в т. ч. в плане демонстрации интегративного потенциала общества, которое всегда неизбежно разобщено).

* * *

Вот еще один пример, в некотором смысле «альтернативный» украинскому. Во время одного из организованных российскими властями митингов в поддержку монетизации льгот участники независимого молодежного движения «Идущие без Путина» затесались в толпу — однако вовсе не с тем, чтобы доказывать сторонникам Путина их «неправоту». Скорее напротив — с тем, чтобы поддержать Путина, но на особый манер. Официозная акция была значительно «улучшена» за счет средств наглядной агитации, трактующих о том, что Путин — это наместник Бога, что он всегда прав, что Кремлю необходимо предоставить возможность тотального волюнтаризма («Да — произволу Кремля!», «Путин — для России, Россия — для Путина!», «Путин — ось Вселенной», «Вечное царство тебе, Владимир Владимирович»), и т. д. и т. п. На первый взгляд, «беспутинское» меньшинство доводит до абсурда смысл массовки «пропутинского» большинства, однако это не так.

Замысел «беспутинцев» состоит не в «прямой» демонстрации абсурда, но в том, чтобы этот абсурд возник как побочный эффект демонстрации подлинного смысла официозной акции поддержки. А этот подлинный смысл состоит вовсе не в том, что люди поддерживают монетизацию льгот, но в том, что они поддерживают всякое действие Кремля — по его же указке. Таким образом, массовка большинства успешно дискредитируется меньшинством за счет того, что символически присваивается им: над массовкой «надписываются» иные заголовки, она рубрицируется вовсе не тем способом, какой предполагался ее организаторами.

Хотелось бы подчеркнуть, что смысл всякого массового выступления состоит вовсе не в его массовости, не в том, кто именно выступает организатором этой акции, но в том, каким образом она интерпретируется «извне». Флэш-моб как современная форма массового выступления — это, разумеется, моб, толпа, подобная всяким иным человеческим толпам — организованным и дезорганизованным, но отличающаяся от них в том отношении, что это моб, организованный исключительно по законам «символического жанра». В строгом смысле, флэш-моб — это и есть символ, иероглиф, который, подобно мифу в интерпретации Ролана Барта, паразитирует на всякой иной символической системе. «Присвоение» всякой иной, альтернативной символической системы — неизбежный сопроводительный эффект паразитарного «образа жизни» такого символа.

Предположим, что на Пупской площади 1 марта оказалось несколько сообразительных людей (вроде «беспутинцев»), которые предлагают танцевать под «правительственную» музыку, так сказать, плясать под «чужую» дудку (или кататься на коньках — на площади залит каток), тем более что на улице мороз. Вся акция начинает восприниматься совершенно иначе: музыкальный фон «апроприируется» толпой, присваивается ей, символическая диспозиция сил меняется в пользу протестующих: они привлекают внимание, а стало быть, и «случайных прохожих», стихийно втягивающихся в это действие. Важно и то, что танцующую и веселящуюся толпу сложно воспринимать как агрессивную и угрожающую (предполагаемым стабильности и порядку): неслучайно массовку на майдане Незалежности государственным каналам никак не удавалось интерпретировать как «враждебную» и «несущую угрозу». Скорее наоборот: мои знакомые говорили мне, что именно благодаря официозному агитпропу им захотелось погрузиться в этот «бразильский карнавал».

Речи? К черту речи: всем — и предпринимателям, и правительственным чиновникам — без лишних словоизлияний понятно, в чем состоит проблема. Незачем ее дискредитировать идеей предполагаемого сговора по поводу НДС: разве нам не известно, что предприниматели (вместе со всеми остальными) страдают из-за волюнтаризма властей не первый год, разве нам не известно, что белорусские налоги — одни из самых высоких на континенте?!

Хотя в нашей ситуации проще вообразить иную тактику «протестных». Известно, что на площади оказались оппозиционные политические лидеры, попытавшиеся придать митингу политический окрас. Что же получилось? Люди шарахаются от них, как от прокаженных. Отчасти все это результат пропаганды, реализуемой официозными СМИ, но дело не только в этом. Если задаться вопросом о том, каким образом (или какими способами) оппозиция пыталась изменить публичное мнение о себе, то мы получим, если так можно выразиться, невменяемый ответ.

Вместо того чтобы использовать энергию масс в свою пользу, основной смысл всех действий оппозиционных политиков сводится к тому, чтобы растолковывать людям те вещи, в которых они предположительно заблуждаются. Но пытаться изменить (или выразимся сильнее — переломить) общественное мнение в свою пользу посредством публичного чтения молитв — это весьма затратный и малоэффективный способ (как тут не вспомнить о молитвах Зенона Позьняка). Наверное, проще не оспаривать чужие мнения, но символически оформлять их, как бы паразитируя на энергии этих мнений. Появись господин Лебедько в обрамлении лозунгов типа «Объединенные граждане — это покупатели. Мы не хотим оплачивать НДС из своего кармана» — он был бы воспринят предпринимателями вполне адекватно.

* * *

Анализируя итоги оранжевой революции, один российский автор обращает внимание на то, что пропагандистские акции в поддержку Януковича, наглядная агитация и «увеселительные» мероприятия — все были заимствованы из вчерашнего дня. Особенно в сравнении с аналогичными акциями в поддержку Виктора Ющенко. Иосиф Кобзон против «Воплей Видоплясова». Патетическая попса versus иронический фолк. «Правда жизни» versus апельсины. Понятно, в чью пользу должен в конечном итоге сказаться перевес сил: когда на исторических весах оказываются, с одной стороны, «серьезные интересы» и серьезные физиогномии как символ общественного раскола, а с другой стороны — карнавальные маски как символическая иллюзия единства, то игровое преимущество оказывается на стороне карнавала. Во всяком случае, сегодня, когда унылая, нудная, а главное, безальтернативная стабильность начинает отдаваться в душах все большего числа граждан напоминанием о чем-то очень неприятном.

Интересно, что автор, осуществляющий данный анализ, является не политиком или политтехнологом, притязающим на то, чтобы предлагать новые модели жизни, но священником. Хотя во многом это объяснимо: служители церкви быстрее политиков понимают, что в храм веры ни плеткой, ни молитвой не загонишь. Необходим соблазн свободы, и желательно — соблазн изящный. Между делом хотелось бы порекомендовать читателям ряд статей иеромонаха Григория (В.М. Лурье), в частности «Смерть и самоубийство как фундаментальная концепция русской рок-культуры», «13 полемических тезисов о церковных перспективах русской рок-культуры», «„Попробуем здесь“, или Церковь и современная культура». В этих и других публикациях описываются некоторые, на мой взгляд, осевые культурные тенденции, меняющие облик мира, и в частности мира постсоветского.

Выше я рассуждал о формах и содержательных «включениях» массовых акций, однако проблему можно и нужно ставить шире: в какой степени и в каких отношениях меняется политика как таковая? Я полагаю, что истерика российского официоза по поводу «оранжевой чумы» связана отнюдь не только с фактом революции как таковой или, скажем, с ущемлением так называемых российских интересов. Наиболее распространенные страхи российской элиты связаны с наступлением эпохи, в которой она совершенно не ориентируется и в которой ничего не понимает. На смену ей приходит новая генерация политиков, располагающая новыми политическими технологиями и новым пониманием «современности». Это пугает более всего.

В свое время Фридрих Ницше назвал философию «веселой наукой», и такое заявление считалось кощунственным, ибо философия трактовалась на манер схоластики — как занятие для «посвященных», построенное в соответствии с каким-то академическим планом. Сегодня следовало бы считать политику «веселой политикой». Политика больше не может быть «политикой генсеков», т. е. совокупностью закулисных интриг по поводу «серьезных дел», реализуемых «очень серьезными» дядьками. Политика — это уже не просто сфера публичного (или закулисного) решения общественных дел, но сфера творческого производства новых реальностей. То есть нечто вроде голливудской dream works. «Веселая политика» не равнозначна цинической отстраненности от публики и публичных дел, в том числе малых дел (подобная отстраненность характерна как раз для «политики генсеков»), и даже напротив — она предполагает определенного рода ангажированность этими делами. Ющенко это прекрасно понимает, а Путин с Лукашенко — нет. Они этого не понимают и боятся. Танцующая толпа? Что может быть для них страшнее!

Трансформационные процессы в области политики обусловлены отнюдь не только движением постсоветских республик в сторону демократии (восточной или западной), подобные процессы происходят во всем мире. Так что «серьезная» брюссельская бюрократия в скором времени, скорее всего, осознает все действительные последствия оранжевой революции. Эти последствия затрагивают в том числе и известную генерацию европейских политиков. Если время Гельмута Коля прошло, то это не означает, что началось время Тони Блэра, ибо последний воспитан все в тех же традициях, в которых — в конечном итоге — воспитан и Михаил Горбачев.

В комедии молодого режиссера Криса Рока «Глава государства», в которой он сыграл главную роль, рассказывается веселая история молодого чернокожего парня, которому в силу определенного стечения обстоятельств удается выиграть президентскую кампанию — за счет того, что серию «формальных» пропагандистских акций он замещает массовым шоу. Возможно, в ближайшем будущем Америка действительно изменится, и на смену профессиональным политическим кланам придет генерация новых политиков — «неоднородных» в расовом отношении и склонных к «веселой политике». Но все это касается не только Америки. Весьма показательно, что Кид Рок был приглашен на церемонию вручения Оскара в качестве ведущего — и телеканалам пришлось «фильтровать» его речь с помощью звуковых сигналов, которые, впрочем, не перекрывали хохот зала.

Итак, грядет смена политических элит. Это неизбежно, ибо никто не может быть вечным. Что можно добавить? Чем следовало бы закончить? Разве что словами человека, который современнее подавляющего большинства наших современников, словами Фридриха Ницше: падающего — подтолкни.