Коллективное сознательное

Если бы «постсоветское пространство» являлось чем-то вроде судна без переборок, оно затонуло бы давно, скажем, к концу 90-х — к моменту «окончательного» оформления суверенитетов. Однако постсоветский ковчег устроен более хитроумно, что позволяет ему некоторым образом удерживаться на плаву, несмотря на затопление отдельных отсеков. А ведь именно это обстоятельство — наличие различного рода интеграционных структур с взаимоисключающими и пересекающимися функциями — долгое время было предметом подслеповатой (как сегодня можно утверждать) критики и самокритики.

Вместе с тем выпадение из постсоветикума стран «евроатлантической ориентации» (Грузия, Украина, Молдова) требует адекватного юридического и организационного ответа. Решение исключить из нормативного оборота ОДКБ термин «постсоветское пространство» — это, пожалуй, принципиальный итог минувшей «интеграционной» недели. Другой принципиальный итог — переключение внимания России с ЕЭП (пока оно простаивает) на ЕврАзЭС, меченое актом назначения лидером этой организации Александра Лукашенко, человека, имеющего решительный взгляд на все.

I. Коллектив военно-политический

На сессии Совета коллективной безопасности в Москве было принято решение о прекращении функционирования Штаба по координации военного сотрудничества (ШКВС) стран СНГ и передаче его функций Объединенному штабу ОДКБ. Поскольку в ШКВС входили представители всех двенадцати стран Содружества, а структуры ОДКБ включают всего шесть стран постсоветикума — Армению, Азербайджан, Беларусь, Россию, Казахстан и Киргизию, можно утверждать, что этим шагом окончательно упразднено и «оборонное пространство СНГ». В данном случае воспроизводится «вискулевская схема»: менее малочисленное сообщество отменяет полномочия более многочисленного (но менее сплоченного вокруг Идеи).

Инициатива по изъятию из документов ОДКБ понятия «постсоветское пространство» прежде всего означает: геном «общей истории» (происхождение из СССР) более не является основой и гарантом военно-политического партнерства. Иными словами, негласно признается, что противниками стран-участниц Договора могут выступить в том числе и некоторые бывшие участники Содружества. Между тем термину «постсоветское пространство» не найдено адекватной замены, и это суть свидетельство того, что с объединительным принципом пока не ясно. Как и с образом врага.

На роль последнего, в общем, напрашивается блок НАТО (по старинке) и ГУАМ, пока, однако, не получивший сурового военно-политического оформления. Комментаторы отмечают, что лейтмотивом встречи под эгидой ОДКБ стал страх перед возможными «цветными революциями» (притом, что в организацию входит Киргизия; впрочем, устами своих представителей она обещает, что революций больше не предвидится).

Ценителей топологических меток, возможно, не оставит равнодушными такая деталь: ШВКС и Объединенный штаб ОДКБ делят особняк на Ленинградском проспекте, в котором ранее располагалось военное командование Варшавского договора. Преемственность по линии ОВД — ШВКС — ОДКБ прослеживается также на уровне «хранителей печати»: начальником штаба Договора назначен ветеран холодной войны начальник Генштаба ВС России Ю. Балуевский, его заместителем — И. Бабичев, заимствованный у ШКВС с аналогичной должности, а «учредительную речь» было доверено произнести А. Лукашенко, непревзойденному знатоку законов межблокового противостояния. В ту же символическую копилку следовало бы поместить принятое по итогам сессии заявление «о недопустимости попыток ревизии итогов Второй мировой войны».

ОДКБ, таким образом, призвано стать реальным военно-политическим блоком, «центром силы», противостоящим «однополюсному миру» (т.е. современному миру, каким он видится в оптике последовательного ветерана холодной войны). Уже сегодня, тем не менее, можно говорить о том, что в коллективной обороне проглядывают те же бреши, которые привели к благополучному затоплению секции ШКВС. Замечательно, например, что сессия ОДКБ состоялась вскоре после завершения учений НАТО на территории Украины с участием ВС России и Беларуси и почти совпала по времени с визитом в Москву генерального секретаря НАТО. «Мы намерены строить отношения [с НАТО. — Я.По.] на двусторонней и на блоковой основе, — подвел черту под этими обстоятельствами только что назначенный председатель Совета коллективной безопасности В. Путин. — Мы сделали предложение от имени ОДКБ наладить контакты».

Итак, с одной стороны — политические конфликты, с другой — военно-технические контакты, и это полностью отражает амбивалентную сущность Организации, вынужденной помимо воображаемого врага держать в уме врагов актуальных (наркотрафик, терроризм, нелегальная миграция, межэтнические и межконфессиональные конфликты и пр.), с которыми без внешней поддержки справиться не в состоянии. Отсюда — неизбежность сотрудничества с НАТО или, скажем, ШОС. Отсюда же — невозможность согласования оборонных (или военных) функций ОДКБ с ее же политическими функциями; притом, что странам-участницам Договора распределение этих функций видится совершенно по-разному — в зависимости от перечня «основных угроз». И поскольку прямые угрозы одним участникам ОДКБ (Нагорный Карабах, Ферганская долина, Чечня, выборы-2006, 2008 и пр.) остальных участников напрямую не касаются, мобилизовать их всех на решение конкретной проблемы не представляется возможным.

Совершенно очевидно, что «нелегальную миграцию» и «терроризм» в Минске понимают иначе, нежели в Бишкеке, в то время как в Бишкеке — не так, как в Москве. И если, например, руководство Киргизии беспокоит обстановка в районе г. Ош до такой степени, что оно настаивает на необходимости размещения там иностранной базы (американской, российской или даже китайской — неважно), то генсек ОДКБ Николай Бордюжа такой необходимости не видит. Потому что от Москвы Ферганская долина далеко.

Таким же образом существует запрос официального Минска на использование ресурсов Организации для предотвращения угрозы «оранжевой революции» или вмешательства ОБСЕ во «внутренние дела» белорусского президента. Каков же ответ ОДКБ? Казахстан отказывается подписывать протестную петицию в адрес ОБСЕ, а Николай Бордюжа, ссылаясь на учредительные документы, рассуждает о том, что Организация не может использовать войска для разрешения внутриполитических конфликтов, в лучшем случае — может выступить в качестве консультанта либо посредника при возникновении такого рода проблем. Опыт Киргизии задает канон: во время известных событий Акаев не смог получить помощи ни от российских, ни от американских военных, базирующихся в стране. Более того, обе стороны свой принципиальный нейтралитет жестко обосновали наличием друг друга и общим для всех нежеланием быть замешанным в военном конфликте.

Сотрудничество Казахстана с США, НАТО и ШОС (куда также входит РФ) отражает определенную степень недоверия относительно способности ОДКБ справиться со всем набором актуальных угроз. Ревнивое отношение России к подобного рода контактам — следствие «политического» стремления замкнуть все эти контакты на себе и «экономического» порыва, состоящего в сохранении «исконных» рынков сбыта российского ВПК (вклад РФ в поддержание ОДКБ состоит не только в покрытии половины бюджета, но и в поставках вооружений по льготным расценкам и подготовке военных специалистов). Эти вполне понятные мотивы находят свое выражение в неписанной оборонной доктрине ОДКБ, предполагающей, что остальные пять участниц Договора образуют своего рода буферную зону вокруг Федерации.

И коль скоро буферная зона есть буферная зона, то нет ничего удивительного в том, что «буферные» страны не торопятся принимать российские интересы за свои собственные и стремятся сотрудничать со всеми силами, так или иначе представленными в их регионах (с известными оговорами это касается и Беларуси).

Справедливости ради следует отметить, что военно-политические блоки создаются не столько для того, чтобы воевать (хотя учредительные документы НАТО и ОДКБ квалифицируют нападение на одного из участников блока как нападение на всех), сколько для того, чтобы демонстрацией военной мощи и сплоченности отбить у потенциального агрессора всякую охоту нападать. Мы не знаем, вступится ли НАТО за Литву в случае нападения на нее кого бы то ни было. Но проблема в том, что мы знаем почти наверняка: ОДКБ не вступится ни за кого. В лучшем случае малой стране, если произойдёт локальный конфликт, может помочь Россия. Хотя этого мы тоже не знаем.

II. Коллектив экономический

Предварительно резюмируя, можно говорить о том, что ОДКБ сегодня является не столько военным блоком, сколько: а) площадкой для продвижения различного рода политических инициатив, б) лоббистской структурой российского ВПК, в.) обычной бюрократической структурой (одним из главных итогов сессии следует признать решение о повышении расходов на содержание аппарата).

То же самое, в общем, верно и для ЕврАзЭС, еще одной организации, возникшей в свое время в силу принципа, согласно которому не следует складывать все яйца в одну корзину. Подобно ОДКБ, ЕврАзЭС содержит в себе известные родовые пороки, специфичные для интеграционного объединения данного типа (на сей раз «торгово-экономического», а не «военно-политического»). Так же, как и ОДКБ, эта организация позиционируется относительно собственной «потенциальной угрозы» — Всемирной торговой организации (ВТО), вступление в которую, впрочем, включено в актуальную повестку дня. Более того, вступление в ВТО сегодня организует эту повестку. В ВТО хотят и Россия, и Беларусь, и другие участники ЕврАзЭС. И по этой причине они стремятся окуклиться в пределах пространства льгот, преференций, гарантированного сбыта и пр.

И поскольку нормативы унификации (таможенного законодательства, налоговых кодексов, банковских систем и т. д.) оказываются в ведении ВТО, на попечении ЕврАзЭС (также как и ЕЭП, шевеление в котором прекратилось из-за «чисто инструментального» подхода Украины) остается «спецификация». То есть возведение таможенных заборов, введение ограничительных мер против товаров стран-участниц (вплоть до объявления торговой войны), но также и (и это очень важно) организация прямых президентских поставок крупных товарных партий и других полезных инициатив в обход «невидимой руки рынка».

Неэффективность этой структуры (если эту «неэффективность» мыслить узко экономически) — вопреки расхожему мнению — проистекает не из структурных различий, но, напротив, из сходств социально-экономических укладов, структурообразующий принцип которых довольно прост: доля общественного богатства, достающаяся индивиду, прямо зависит от его положения в политической иерархии. Так конкуренция национальных экономик преобразуется в конкуренцию национальных элит, вполне резонно принимающих те или иные экономические интересы (с национальной привязкой) за свои собственные.

Подобно всем другим постсоветским интеграционным «точкам роста», ЕврАзЭС никогда не являлся в строгом смысле экономическим союзом, но всегда был политической площадкой для выражения воли к союзу. На площадках ЕврАзЭС и ЕЭП мы говорим о воле к экономическому объединению, на площадке ОДКБ — о воле к формированию пространства коллективной безопасности, на всех площадках (посредством различного рода эвфемизмов) — об угрозе утраты власти и связанных с ней привилегий, а равным образом — о более конкретных и понятных всякому опытному президенту вещах типа лизинга, клиринга, факторинга, бартера и газовых поставок.

В отличие от других подобных объединений (например, Союзного государства, ЕЭП или СНГ), ЕврАзЭС является субъектом международного права (организация зарегистрирована в ООН), и это обстоятельство актуализирует известный мотив, связанный с тем, что с коллективным субъектом считаются в большей степени, нежели с субъектом единоличным (по принципу «потому что мы банда»). Правда, последний мотив скорее умозрительный, нежели руководящий — в случае с постсоветскими странами принцип «максиминимум», известный из теории игр, чаще всего не работает. Так, например, каждый из участников ЕврАзЭС стремится вступить в ВТО быстрее других (недавно устами Александра Лукашенко Беларусь заявила, что уже абсолютно готова к этой операции), разорвав, так сказать, порочный круг гласных и негласных договоренностей. В данном случае выполнение подобных договоренностей парадоксальным образом зависит не столько от договаривающихся сторон, сколько от ВТО.

Саммит ЕврАзЭС прошел бы без сучка и задоринки, если бы не сюжет с внезапным назначением Александра Лукашенко главой этой организации. Назначением вот именно внезапным: если не считать рокового во всех отношениях назначения Леонида Кучмы председателем СНГ, ротация руководящих кадров в рамках постсоветских объединений не проводилась (хотя и предполагается учредительными документами). Правило было простым: тот, кто предложил конкретный объединительный проект, — тот и командует соответствующей структурой. Наблюдатели отметили, что запуск механизма ротации сопровождался странным нарушением: согласно алфавитному принципу, преемником президента Казахстана должен был стать президент Киргизии (которого пока еще нет в помине), затем — Россия и пр. Однако участники саммита перешли прямо к началу алфавита. И у Александра Лукашенко, частично выездного человека, появилась теоретическая возможность постучать каблуком по трибуне ООН.

Оставим эту интригу на совести ее авторов и поприветствуем ротацию — пусть и совершенную на основе старой колоды.

III. И чтобы закончить

Велик соблазн происходящее в пределах пространства, выступающего «правопреемником» пространства постсоветского (которое, напомним, являлось «правопреемником» пространства строго советского; сегодня в него входят шесть стран — Армения, Беларусь, Киргизия, Казахстан, Россия, Таджикистан), обозначить в качестве процесса дезинтеграции посредством интеграции. В таком случае речь велась бы о том, что каждый последующий интеграционный проект, с одной стороны, сужает число участников, отсеивая «маргиналов» и «несправившихся», а с другой — перехватывает функции организаций-предшественников (которыми иной раз являются те же самые организации, но «старого типа»). Но это была бы половина правды.

Ибо вторая ее половина состоит в том, что выбывшие из игры участники — это прежде всего те, кто эмансипировался достаточно, чтобы формировать собственный национальный проект, самостоятельно выбирать судьбу. И в таком случае мы также имеем дело с процессом эмансипации посредством интеграции: различного рода объединительные проекты позволяют дозреть национальным суверенитетам до кондиции, позволяющей их расценивать в качестве таковых. В практическом смысле позитив партнерского и союзнического (интеграционного) взаимодействия состоит в том, что подобное взросление осуществляется относительно безболезненно, т. е., с одной стороны, без серьезных региональных конфликтов, с другой стороны — с сокращением числа «потерянных душ» (ситуация «государств вне союзов» — Корея, Куба, Туркмения). При всех оговорках.