/Веселая наука/

О радикальности

Нет ничего хуже — и в политике в том числе, — чем жажда всегда и всюду быть правым; быть правым во что бы то ни стало, любыми доступными способами. Скажем так: неправедная жажда быть всегда правым, принижающая других людей.

Сделав это предупреждение, попробуем ответить на следующий вопрос: что значит сегодня быть радикальным и в чем радикализм заключается? Или еще проще: кто — радикален?

Есть соблазн ответить: самое радикальное сегодня — мыслить. Мыслить, а не имитировать мысль. Я бы так и ответил, если бы так называемые «интеллектуалы» не притязали на монополию в этом увлекательном занятии. Ибо быть «интеллектуалом» (как, впрочем, и «антиинтеллектуалом») — вовсе не радикально. Мыслить в нашей ситуации действительно нелегко. Именно потому и может показаться, что это — «радикально», когда акт мысли удается; мысль «пробивает» нашу рутину, эту аморфную массу послушного не-мышления. Ведь «мыслить — значит сопротивляться». И все же — нет. Не будем путать; радикализм мысли — лишь особый случай радикализма; и «радикальные мыслители» не всегда самые лучшие. Хотя надо признать: «радикальная мысль» — это «мысль-событие»; следовательно, подготавливающая, участвующая или «закрывающая» событие в самом фундаментальном смысле этого слова. Имея в виду это участие, можно было бы поставить вопрос и так: радикализм критической беспристрастности — или вовлеченной приверженности?

Но вообще-то радикализм мысли двояк: это радикализм вопрошания и радикализм ответствования; т. е. никак нельзя ограничиться лишь радикальностью вопроса (типа: кто ты? с кем ты? против кого и чего ты?). Радикализм критической беспристрастности по сути самопротиворечив, ибо здесь «радикализм» вступает в противоречие с его же требованием «беспристрастности». Радикализм вовлеченной приверженности опасен. Компромиссные точки зрения как раз не радикальны. А «чистый радикализм» говорит нам всегда одно и то же: «и ни то, и ни другое», «стоять по ту сторону» и т. п. Как же нам быть «радикальными» — т. е. радикально быть?

Истинный радикализм означает, что нечто поставлено на карту; нечто решающее. В таком случае он противостоит и скептицизму, и нигилизму, для которых нет ничего значительного и важного. Радикальность также значит, что вы можете проявить себя безусловно. Следовательно, вы находитесь в неком предельном отношении и осуществляете, выдерживаете его. На основе этого последнего и все остальные вещи и явления либо вступают в бытие, либо убывают в бессодержательность. Эта радикальность подобна рентгену, она высвечивает решающее и важнейшее, превращая в прозрачность все то массивное, непроницаемое, что прежде заслоняло его. И хотя эта радикальность может означать также тотальную приверженность, парализующую всякую рефлексию, должны быть некие общие образцы величия, на которые ссылаются. Разумеется, ссылаются «радикалы» обеих сторон. В этом смысле очень интересно посмотреть, каковы они на самом деле у нынешней власти и у оппозиции.

Радикальность, так сказать, радикальна, если только она вносит в нашу жизнь прочность, смысл и значимость (тогда как наши так называемые «радикалы» хотят «внести» в нашу жизнь прежде всего самих себя). Радикальность и не в том, что мы выбираем свои ценности, производя их оценку; т. е. считается, что мы обязаны выбрать наши ценности — и они не обладают властью над нами, пока мы не решим, какие из них хотим принять. Но тогда сами по себе они не обладают безусловным авторитетом. В таком случае не ценности показывают, куда нам идти, а мы сами, утверждая те или иные из них, идем туда, куда «хотим». Потому-то Хайдеггер и сказал где-то: «Никто не умирает ради ценностей». Но осуществляли ли вы — хотя бы мысленно — эксперимент над собой, который можно сформулировать так: «давай-ка я буду делать то и только то, что сейчас хочу, что я вообще хочу»? — Так ради чего я готов умереть здесь и сейчас? Есть ли то, ради чего я всерьез готов умереть (ибо известны случаи, когда люди умирали и «шутя», а то и по собственному капризу)? Вот настоящая проверка радикальности — тогда как «радикальность», которую приходится брать в кавычки, есть только попытка протащить еще один новый род принуждения или вымогательства. Радикальность несет озарение, и радикализм самого радикализма в полном свете проявляется тогда, когда случается нечто такое, в чем и чем заявляет о себе новый тип людей и вещей. (Допустим, для древних греков, следуя опять же Хайдеггеру, это были герои, рабы и удивительные вещи, для христиан — святые, грешники, воздаяние и искушения; а для нас? Неужели демократы и либералы, национал-патриоты, права человека и верность государству? Смешно.)

Можно было бы говорить о двух видах радикальности. Первый ставит якобы радикальные вопросы и находит якобы радикальные решения, чаще всего очень простые; так, к примеру, пытаются быть «радикальными» (хотя, конечно, это лишь в идеале) иные наши политики. Но люди этого склада склонны говорить не о радикальности самих вещей, а о радикальности мнений (причем, лишь своих собственных, обличая нерадикальность мнений других людей). Как тут не вспомнить Макса Шелера, писавшего: «Там, где люди приходят к своим убеждениям не путем непосредственного общения с самим миром и вещами, но лишь в критике и через критику мнений других людей, в результате чего стремление к так называемым „критериям“ правильности этих мнений становится важнейшим делом мыслящего таким образом человека, — там именно ресентимент, псевдопозитивные оценки и суждения которого всегда суть скрытые отрицания и девальвации, становится флюидом, обволакивающим и замутняющим процесс мышления» (Ресентимент в структуре моралей. СПб, 1999, с. 48). И второй, который стремится выяснять и прояснять радикальные условия нашего существования — или те условия, которые стали радикальными и которые именно в качестве таковых требуют радикального изменения нашего миропонимания и самопонимания. Последнее, конечно, мы можем очень даже громко провозглашать, но мы еще никоим образом к нему не пришли. Поэтому нынешние «радикалы» — особенно у нас — одновременно и смешны в своей претенциозности, и скучны в самом содержании своих «манифестов».

Как заявил один автор, самое важное, самое главное в нашей жизни — это то, что мы не можем контролировать. В принципе не можем. А поэтому единственный способ отношения к нему есть доверие и любовь (ибо любовь, которая контролирует, — не любовь). Вот и Бог — все еще любит нас и доверяет нам. Так не должны ли мы обратиться к радикальности нашего доверия и любви — если, конечно, мы еще действительно кого-то и что-то любим и кому-то и чему-то доверяем? А если нет, и не любим, и не доверяем, то что же мы готовы предложить миру? на что мы сами годны? — Самое старое — и самое радикальное; обратиться к этому — а не к радикальному подозрению и ненависти, к которым, между прочим, нас по-своему призывают с обеих сторон.

Сказанное не означает, что мы не должны больше поднимать никаких радикальных вопросов. Как раз наоборот. Кто не ставит перед самим собой и другими вопросы, выдает свое равнодушие, умственную лень или скудоумие. Но тот, кто ставит напыщенные вопросы, выдает собственное тщеславие. К напыщенным вопросам я отношу и вопрос, не лишенный язвительности и чувства собственного превосходства: «А насколько ты радикален?». Но прежде чем мы поставим здесь точку, остановимся еще раз на вопрошании. Это не только акт, но и состояние ума; более того, состояние жизни, и оно свидетельствует о готовности. Вопрошающий готов к неожиданности и суровости ответа, ибо он уже находится в состоянии его поиска. Но есть не только вопросы, без решения которых мы не можем двинуться дальше. Есть и вопросы, которые мы, напротив, должны пока отодвинуть в сторону — тоже чтобы двинуться дальше. Есть вопросы, которые надо оставить; люди, завороженные ими, не понимают, что они потеряли свою актуальность, что мир давно занят другими проблемами, так что этими вопросами нас тащат назад. Есть вопросы праздные или бессмысленные; их надо просто снять или отклонить. Или вопросы, не касающиеся существа дела. И, наконец, есть вопросы, которые надо возвратить самим вопрошающим.

«Он (они) недостаточно радикален; его (их) позиция недостаточно радикальна». — В устах некоторых людей — и даже групп, партий — это звучит как приговор. И к «недостаточно радикальным» относятся либо с сожалением, либо с пренебрежением. Выносящий подобный вердикт самого себя, разумеется, считает «радикальным». Между тем политик «работает» в первую очередь как раз с «нерадикальными» людьми. Сама же эта оценка «радикальный\нерадикальный» связана с определенной оценкой ситуации, определенным видением будущего и определенным взглядом на прошлое, на нашу историю. Но прежде всего надо задуматься о смысле радикальности как таковой («смотреть в корень самих вещей»), равно как и о том, когда радикальным быть и уместно, и необходимо, а когда нет. Люди, которые всегда «радикальны», не внушают ни малейшего доверия (как и те, кто, к примеру, желает быть «святее» самого папы, а то и Христа). Лично я среди такого рода людей встречал слишком много напыщенных, кичливых и тщеславных. Их «категоричность» как-то странным образом болтлива, а резкость их осуждений и призывов демагогична. «Вечные радикалы» как раз ничего не способны сделать, им нужна волна, на гребне которой они только и могут двигаться. Поэтому они так падки на интеллектуальную моду, парадоксальным образом оставаясь при этом «вечно запаздывающими». Судьба радикализма двояка: либо стать банальным, выродиться в нечто вполне заурядное и приемлемое для власти (ибо ему, «радикализму», не хватило ни прозорливости, ни виртуозности; постоянная беда радикализма — его прямолинейность); либо (если это «удачливый радикализм») стать конвертируемым, т. е. вполне импозантным на политико-идеологическом рынке, и в этом смысле стать вполне «буржуазным». Да ведь это и есть по своему происхождению «буржуазный продукт». Однако комизм ситуации в том, что наши «сердитые радикалы» — никакие не радикалы; это просто недоучившиеся гимназисты в «радикализме» и его «люмпен-пролетарии», вечно обиженные и вечно разгневанные.

Так что же такое — быть радикальным, и кто радикален сегодня (и кто радикален всегда, не будучи в то же время тем «вечным радикалом», о котором сказано выше)? — Радикален тот, кто смотрит в самый «корень» вещей, в самый «корень» происходящего. Но надо понимать, с какими вещами мы имеем дело. Быть «радикальным», имея дело с вещами, лишенными «корня», — это значит ломиться в открытую дверь или мутить воду. Вернем же вопрос «насколько вы радикальны?» самим вопрошающим: «А не страдаете ли вы, уважаемые, детской болезнью „радикальности“?». — Не быть радикальным везде, всюду, со всеми, во всем и во что бы то ни стало — но быть радикальным в нужном месте и времени и соразмерно вещам, с которыми имеешь дело и ситуациям, в которые вовлечен.

Так что же значит быть радикальным сегодня в Беларуси? (Между прочим, кто сегодня самый «радикальный», намного «радикальнее» оппозиции, мы все знаем.)