Ни для кого не секрет, что многим зарубежным наблюдателям Беларусь на фоне сегодняшних мировых процессов и дискуссий представляется необычной аберрацией политического сознания, страной, оказавшейся принципиально вовне истории и артикулированной традиции, политической или культурной, как западной, так и восточной. Белорусская политическая действительность отчасти парадоксальным, отчасти закономерным образом не может солидаризоваться с какой бы то ни было реальностью, внешней ей самой и, в сущности, даже не предпринимает для этого никаких стараний. У нашего государства (но не общества и не народа) практически нет отчетливых и не ситуативных союзников, тогда как его политическими и моральными оппонентами солидарно выступают сегодня все ведущие (и не только ведущие) страны мира, несмотря на тактические противоречия и сложности в отношениях друг с другом.

Даже в пропагандистских целях, не ко многому обязывающих, белорусскому политическому режиму не удается найти в прошлом или настоящем аналоги, которые могли бы послужить мало-мальски вдохновляющими образцами успешной реализации принципов, положенных им в основу экономической и политической жизни. Ссылки на СССР, часто звучащие в первые годы правления Александра Лукашенко, уже давно нельзя воспринимать серьезно, поскольку сегодня совершенно ясно, что «белорусская модель» имеет слишком мало общего с «советской моделью» (даже если отвлечься от того факта, что социалистическая система не выдержала не только экономической конкуренции, но и ею же затеянного идейного и нравственного противостояния и проиграла).

Не случайно у «белорусской модели» нет устоявшегося пантеона героев и мыслителей минувшего, призванных продемонстрировать непрерывность ценностей, на защиту которых якобы поднимается весь бесхитростный властный инструментарий — от БТ до спецслужб и президентской вертикали.

То, что время от времени предъявляется пропагандой в качестве таковых, неизбежно принимает конъюнктурный и случайный характер и, несмотря на пафосность исполнения, не выходит в концептуальном и смысловом плане за пределы оформления манипулятивных задач стандартного рекламного послания («Пейте кока-колу!»; «Любите Президента!» и т. п.). Без уяснения точного значения, теоретического и содержательного, системного воплощения в предметных политических практиках таких, например, понятий, как «суверенитет», «независимость», «народовластие» и т. д. (не говоря уже о «стабильности» и «процветании» — данные определения, что вряд ли удивительно, извне Беларуси воспринимаются в подавляющем большинстве случаев юмористически и с сочувствием), они становятся пустыми этикетками, прилепляемыми к чему придется.

С другой стороны, важно уметь проводить иногда трудно различимую границу между собственно политическими («инструментальными») понятиями и понятиями ценностными (философскими, социально-этическими), отвечающими на вопрос «во имя чего?», гораздо менее однозначными и становящимися предметами полемики, которая и ведет к возникновению несовпадающих политических доктрин. В ряде случаев относительный консенсус по поводу понимания тех или иных небезразличных для общества категорий (далеко не везде и не всегда в принципе возможный и необходимый — еще Гегель небезосновательно утверждал, что именно противоречие является источником всякого движения и развития) достигается лишь в результате широкой и открытой публичной дискуссии с участием всех политических и социальных групп. Последние замечания относятся, разумеется, к демократическим обществам.

Государственный суверенитет, в частности, — понятие западной, а не восточной политической традиции, подвергающееся сегодня радикальному переосмыслению, имеет существенно различный смысл в зависимости от того, кто является сувереном. Единовластный правитель, монарх, как в гоббсовском «Левиафане», или народ, нация — слова, фактически выступающие как синонимы в идеологии Французской революции, положившей начало движению к современной концепции демократии. Государство и общество (народ) отнюдь не одно и то же. Людовик XIV с легкостью смог произнести «Государство — это я» (вспомним известное высказывание о том, что в Беларуси есть только один политик), но ему даже в голову не пришло отождествить себя с народом.

* * *

Демократия, как всем хорошо известно, — феномен, впервые возникший в Греции (недавно нам об этом еще раз трогательно напомнило Белорусское телевидение — в репортаже из Афин). В Греции же, о чем вспоминают реже, родилось и чуть менее популярное понятие тирании. Описание тирании и тирана, данное Платоном в хрестоматийном трактате «Государство», до сих пор рассматривается как классический текст, ничуть не потерявший свою жизненную и политическую актуальность. Опасность появления тирана, по Платону, и составляет главный недостаток демократии, которую Платон, считавший наилучшей формой государственного устройства аристократическое правление (правление философов), полагал предпоследней, перед тиранией, ступенью деградации общества. Спустя более чем два тысячелетия Карл Поппер заметил, что демократию мы выбираем не потому, что она изобилует добродетелями, но именно для того, чтобы избежать тирании.

* * *

Реальная суть общественного и государственного устройства раскрывается, однако, не в том или ином его поименовании и даже не в сопутствующих ему философских или околофилософских соображениях, если такие имеются, но прежде всего в конкретных механизмах формирования и осуществления власти, а в сегодняшнем мире, кроме того, наличии или отсутствии институтов гражданского общества, возможности для политического участия широких слоев населения не только в периоды выборов и плебисцитов, гарантий фундаментальных гуманитарных прав и свобод и т. д.

Именно с этой точки зрения белорусская действительность обладает очевидными признаками уникальности для Европы, делающими бессильными все общепринятые формы международного политического взаимодействия. Но проблема не исчерпывается тривиальными констатациями того, что белорусское государство является не демократическим, а, например, в полном соответствии с собственными определениями президента, авторитарным. Строго говоря, новейшую белорусскую государственность нельзя без многочисленных оговорок и дополнительных пояснений идентифицировать с какой-либо доселе известной европейской (а, может быть, и мировой) истории моделью государства как такового.

* * *

Конечно, в самой значительной степени нынешняя белорусская ситуация вытекает из беспрецедентности исторического факта распада социалистической системы. Или, говоря точнее и на более ангажированном языке — «тоталитарной империи». В течение длительного периода, предшествующего нынешним воинственным декларациям о непоколебимости суверенитета (может ли считаться источником государственного суверенитета народ, демонстративно лишаемый права на свободное выражение политической воли) и довольно неожиданно проснувшейся приверженности «исконным белорусским традициям» (выражающимся пока что на чистом русском языке во вполне демагогическом и конъюнктурном наборе медийных лозунгов), Республика Беларусь в лице своей власти с той же решимостью в голосе сообщала о себе, как о единственной сохранившейся части былого целого, — СССР.

Но как целое, СССР (не Российская империя), был прежде всего не географическим, а политико-идеологическим образованием, прочность которого на десятилетия была сцементирована задачей «построения коммунизма» — «главным содержанием эпохи». Последняя точка в «Истории КПСС» означала завершение «Истории СССР» и «социалистического лагеря». При господстве «научного коммунизма», однако, Александр Лукашенко никогда не стал бы лидером страны.

* * *

Все наиболее заметные европейские авторитарные и тоталитарные режимы 20 века формировались силами, использующими достаточно традиционные по форме средства политической и идеологической борьбы, в том числе экстраординарные, включая такие как революция или государственный переворот. Практически во всех случаях личная власть диктатора обосновывалась наличием идеологических аргументов, возникала в результате победы одной из противоборствующих партийных группировок. Культ вождя оформлялся почти религиозным превознесением стандартного набора гипертрофированных личных качеств («гениальности», исключительности как организатора, «народности» и т. п.), но сопровождался обоснованием роли автократического правителя в качестве проводника некоторого превосходящего его личную значимость предназначения, «миссии», описываемой в ценностных терминах и чаще всего изложенных в ряде «канонических» текстов, в конечном счете призванных представить внутренне непротиворечивую легитимизацию власти и ее усилий по осуществлению «миссии».

Нередко автократические лидеры сами и являлись авторами таких текстов, излагающих некоторую «философию» власти. Во всех случаях риторика и логика автократий не слишком отклонялась от современного им, как теперь модно стало говорить, «политического дискурса». Авторитарные и тоталитарные режимы не просто «переругивались» или вступали в войну с окружающими их обществами (в этой связи стоит упомянуть общеизвестный факт, что в мировой истории еще не было ни одного случая войны между демократическими государствами, действительно опирающимися на свободное волеизлияние народа), но претендовали на «победу» в реализации «идей» и своеобразно истолкованных «ценностей».

* * *

В этом смысле белорусская реальность на самом деле демонстрирует ряд совершенно специфических черт и практик, делающих нашу страну в значительной степени «трудноуловимой» с точки зрения привычных в 20 и 21 веках категорий политологии и политической философии.

Александр Лукашенко, в очередной раз призвав недавно страну «идти от жизни», сам представил тем самым метафору некой собственной мировоззренческой позиции, как всегда не слишком вдаваясь в подробности того, что конкретно понимается под этим сакраментальным (и почти ницшеанским) лозунгом.

Первый белорусский президент совершил стремительный бросок от статуса не слишком известного, но напористого депутата к высшей государственной должности в обстановке отсутствия полноценной политической дискуссии, аморфности политической жизни общества и не в силу выбора населением одной из состязающихся целостных стратегий, а большей частью вследствие своего превосходства и почти абсолютного соответствия ожиданиям людей на тогдашнем рынке харизм и слоганов. Полученные огромные полномочия были использованы Александром Лукашенко не в целях обеспечения надлежащего уровня функционирования политического механизма, но для того чтобы взять всю полноту власти и материальные ресурсы страны в собственные руки.

Трансформируясь с течением времени, белорусские государственные институты естественным путем повторяют «психофизиологию» своего руководителя. В сущности, в Беларуси создана неповторимая государственная система, единственным подлинным теоретиком и конструктором которой выступает сегодня ее главный руководитель. Однако, в отличие от созидателей за редким исключением канувших в небытие автократических политических феноменов прошлого столетия, Александр Лукашенко не имел серьезного политического опыта, не закалялся в многолетней борьбе с идейными оппонентами, не писал трудов и статей, обосновывающих свои и своих соратников претензии на власть.

Не испытывая сомнений в праве на собственное слово в философском видении политического мира, в экономической теории (в отличие от «ординарных», «рядовых» президентов, начиная с далекого Джорджа Буша до географически близких нам Александра Квасневского и Валдаса Адамкуса, не примеряющих на себя одежды «гениальных руководителей» и творцов оригинальных политико-экономических «моделей»), белорусский лидер проводит досуг, однако, о чем известно в стране каждому ребенку, отнюдь не в библиотеках за кропотливым изучением политических, философских и экономических трактатов, так сказать, достижений предшественников, но по преимуществу на теннисных кортах и хоккейных площадках.

(Здесь нужно сказать, что «здоровый образ жизни» и хорошее питание — вещи, конечно, важные и нужные, кто станет спорить, но стоит ли забывать о том, что человек выделился из животного мира отнюдь не потому, что быстрее всех бегал или выше всех прыгал).

Белорусская официозная «политическая наука», с советских времен приученная лишь поддакивать вождям и до сих пор до конца не выбравшаяся из-под обломков «научного коммунизма», вряд ли может оказаться полезной в возведении «теории», связывающей воедино все повороты наличной политической конъюнктуры.

Нет ничего удивительного в том, что главной и пока единственной несомненной политической ценностью режима оказывается персонально Александр Лукашенко (См. «Жизнь за царя: варианты?»). Отчасти поэтому власть предпринимает все мыслимые усилия для ликвидации в обществе зарождающегося публичного политического пространства. Не имея мало-мальски стройной и обоснованной ценностной системы (интеллектуалы могут ликовать, обнаружив в Беларуси более чем постмодернизм) власть предпочитает полемизировать не с реальными политическими оппонентами и идеями, которым ей, по существу, нечего противопоставить, кроме «харизмы», а сама с собой, саму себя, прежде всего, убеждая, что ее экономическая тактика — наилучшая. В выступлениях президента и государственных средствах массовой информации ежедневно празднуется «потешная» победа над картонными чучелами «оппозиции», слишком мало общего имеющими с реальными людьми, а тем более программами и идеями.

Именно о программах государственная пропаганда более всего опасается рассуждать, стремясь представить политическое поле как тусовку жадных до власти беспринципных проходимцев, не обращая внимание на то, что такое «представление» о политике оставляет несмываемое пятно прежде всего на самой политической власти, на самом «победителе». Политические дискуссии государственными СМИ низводятся до убогих рассуждений о том, кто, кому и сколько «проплатил», не замечая, что эта логика самих «агитаторов» ставит в ряд фигурантов, полностью купленных властвующей группировкой.

Не случайно, позиция «сильной» власти в Республике Беларусь во многих случаях, в отличие от, казалось бы, подвергающей себя гораздо большему риску оппозиции, выражается в государственных СМИ некими боязливыми личностями, прячущимися за масками и коллективными псевдонимами.

Не случайно и то, что многие волнующие общество темы и события, о которых говорит весь мир, оказываются фатально не существующими для государственных СМИ.и президента, до совсем недавних пор не слыхавшего, кто такой Пургуридес (неужели и в самом деле от него прячут даже российскую прессу?)

* * *

Доминирование личного опыта президента в формировании «белорусской политической и экономической модели» сказывается и на том, что она функционирует не как привычный для политолога тип государственного устройства, а, скорее, как некий единый хозяйственный организм, пресловутый «большой совхоз» (то ли самим президентом, то ли его оппонентами придуманная некогда метафора). В этой замкнутой на саму себя модели действительно нет места для «политики», единственным критерием успеха является относительная экономическая эффективность и уместны призывы «не думать надо, а работать».

Александр Лукашенко, легко перейдя из одного жизненного статуса в другой, по им же устанавливаемым правилам игры, совершенно естественным образом ведет себя в гораздо большей степени как «директор» (но и «собственник»), хозяйственный руководитель, вникающий во все детали производственного процесса и радеющий за «родное предприятие», нежели как президент, политический лидер общества.

Образ президента, проводящего «селекторное совещание» на предмет уборки урожая или эмоционально отчитывающего высокопоставленного чиновника за то, что тем куплены лыжи «не той марки» (был такой сюжет по БТ), вообще говоря, не сопоставим ни с какой ранее зафиксированной историей политических институтов концепцией государственного правления. Может быть, только в период разложения первобытнообщинного строя и возникновения первых государств, когда цари «пахали и сеяли» рядом со «своим народом», довольно по тем временам немногочисленным.

* * *

Иллюзии внешнего политического восприятия не в последнюю очередь объясняются тем, что к Беларуси упорно апеллируют как к государству, а она ведет себя как «живой человек», обладающий всеми особенностями непростого морально-психологического склада Александра Григорьевича Лукашенко.

* * *

Однако в условиях несвободы, замены политической дискуссии «производственной дисциплиной», четкой и продуманной системы социально-этических принципов туманными рассуждениями о «здравом смысле» (вряд ли в это понятие вкладывается одинаковое содержание в различных социальных группах), исключения из внутренней жизни общества политики и политического участия как таковых, без детального прояснения в публичной полемике механизмов передачи полномочий суверена (всего народа) властным инстанциям невозможно говорить о народовластии.

Можно проводить хоть еженедельно «выборы» и «референдумы», — без решения, как минимум, указанных выше проблем, они останутся пустой профанацией и орудием элементарной личной диктатуры, несмотря на то, что сложившийся порядок вещей, разумеется, несет в себе множество соблазнов, привлекательных для тех, кто сумел в него вписаться и найти для себя удобную и доходную нишу. Для этого достаточно быть не слишком щепетильным.

Как при Муссолини, Франко, Сталине или Гитлере, к опыту которого «белорусская государственность» уже апеллировала.