Петербуржскому математику Григорию Перельману удалось удивить весь мир дважды. Первый раз — когда он доказал гипотезу Пуанкаре, над решением которой бились лучшие математики XX века. Второй раз — когда стал решительно отказываться от заслуженных лавровых венков.
Доказательство подобной гипотезы влечет за собой очень серьезные социальные следствия. Перед человеком открываются сказочные возможности — место профессора в самых престижных университетах мира с окладом, которому позавидовал бы любой средне успешный американец. Однако оказалось, что Григорию Перельману ничего этого не нужно. Он с поразительным хладнокровием отверг все многочисленные предложения работы от ведущих западных университетов.
К вышесказанному следует добавить, что за решение гипотезы Пуанкаре частный математический Институт Клэя в Бостоне (Clay Mathematics Institute) назначил премию в миллион долларов. Перельман отказался от этих денег, заявив, что комитет, присуждавший награду, недостаточно квалифицирован, чтобы оценить его работу. Это не единственная премия, от которой отказывался Григорий. В 1996 году он отверг премию Европейского математического конгресса, а в 2006 — Филдсовскую премию (Fields medal). Необходимо отметить, что Филдсовская премия считается математическим аналогом Нобелевской и является самой престижной в области математики, ее лично вручает король Испании раз в четыре года на международном математическом конгрессе.
Что же предпочёл Григорий? В настоящий момент он является безработным — пару лет назад он уволился из Санкт-Петербургского отделения Математического института имени Стеклова РАН, где работал ранее. Живёт он в небольшой питерской квартирке вдвоём с мамой. По всей видимости, единственным источником доходов их небольшой семьи является мамина пенсия. Перельман отказывается от каких-либо контактов с журналистами, поэтому мотивация его поступков остаётся для всех кромешной тайной.
Григорий Перельман и современные идеалы
Григорий Перельман очень хорошо вписывается в образ советского интеллигента. Скромный человек без каких-либо честолюбивых намерений, готовый заниматься наукой ради науки, искусством ради искусства, ему не нужно ни признания, ни материальной выгоды, главное для него — всюду реализовывать приоритет ценностей. Ценности в этом случае оказываются важным механизмом компенсации отсутствия непосредственной материальной пользы.
Но это образ советского интеллигента, образ, который давно перестал транслироваться в нашем обществе. Мы живём в совершенно иное время. От советского периода нас отделяют «лихие девяностые» с героизацией и романтизацией молодых людей, готовых переступить через любые ценности и сделать деньги с нуля. Главные при этом качества — быть дерзким и уметь принимать волевые решения. С того времени социальные ценности стали пустым звуком. Все понимают, что заработать большие деньги (или даже просто деньги) честным путём не возможно. Данная идея постоянно тиражируется, на её базе формируется современная культура. Образ криминального авторитета Саши Белого из телесериала «Бригада» стал каноническим образом социально адаптированного молодого человека.
Забавно наблюдать, как на разных уровнях социальной лестницы каждый на свой манер стремится подражать Абрамовичу или Дерипаске. Для владельца строительной фирмы это выражается в сложной системе отношений с заказчиками и с контролирующими госструктурами. Эта система предполагает и откаты, и взятки и многое, что другое из того, что квалифицируется в любой стране как серьёзное экономическое или уголовное преступление. Для простого прораба это выражается в том, что в процентовках он завышает стоимость реально сделанных работ, а разницу кладёт себе в карман. Для простого рабочего это выражается в том, что он всегда готов утащить что-либо со стройки.
И это только частные примеры. Всё общество разворачивается как ценностно девальвированная система. Свою значимость сохраняют лишь бытовые ценности — интересы семьи, а также интересы близкого круга коммунального общения. В этом контексте поведение Перельмана выглядит более чем странным. Некий аутизм, граничащий с патологическим неприятием общества, или же чистая агорафобия — боязнь публичности и открытости. На самом деле всё это не так. В своём поведении Григорий является довольно последовательным.
Все физически здоровые люди обладают от рождения примерно одинаковыми способностями. Ни один человек не рождается ни математиком, ни художником. Поэтому для того, чтобы заниматься решением сложнейших теоретических или научных задач, необходимо реализовывать принцип экономии мышления: все интеллектуальные усилия необходимо направить только в одно русло. Вместе с тем решение подобных задач представляет собой пример виртуальной деятельности — никакого зримого материального продукта при этом не производится. Поэтому учёный-теоретик изначально оказывается погружённым в мир ценностей — в мир чистых компенсаций и идеальных образов.
Выходит, что производить сложный теоретический продукт можно лишь в ситуации сильной фильтрации общения с другими людьми. Необходимо отстроить вокруг себя специфический мирок высокого ценностного напряжения. При выходе из этого мирка человек уже не сможет ничего производить. В соответствии со сказанным, очень узкий круг общения Перельмана — это тот его идеально выстроенный мир, в котором ему достаточно комфортно для того, чтобы полностью погрузиться в решения сложнейших математических задач. Переезд Перельмана на высоко оплачиваемую работу возможен только в случае его отказа от своих же собственных ценностей и от того бытового мирка, который способствовал его научному открытию. Таким образом, Перельман стал заложником своих же собственных ценностей. Саша Белый из телесериала «Бригада» не был бы столь последовательным и в целях адаптации быстро бы поменял свои ценностные приоритеты.
Что такое ценности и что такое ценностный дискурс
Сами по себе ценности представляют собой форму компенсации. Бурдье называет ценности символическим капиталом, имея в виду, что ценности призваны компенсировать отсутствие прямой материальной выгоды. Например, любимой девушке можно подарить букет цветов, а можно — и последнюю модель Audi. И есть девушки, которые предпочитают первое, а есть, которые предпочитают второе. Для одних важен символический капитал в чистом виде, выражающий ценностное напряжение, для других — голый материальный интерес.
С другой стороны, есть социальные среды, в которых символический капитал приобретает дополнительную материальную ценность. Например, один выход топ-модели на подиум оплачивается лучше, чем работа целой бригады шахтёров в течение года. Хотя материальный продукт, произведенный шахтёрами, и физические затраты, сопряжённые с его производством, несравненно выше, чем событие разового дефилирования модели в цветных нарядах. С другой стороны, символический капитал, производимый шоу мод, не идёт ни в какое сравнение с событием добычи угля.
Общества, в которых ценности и символический капитал приобретают высокий материальный эквивалент, называются информационными. В этих обществах формируется ценностный дискурс — развитая сеть социальных отношений, поддерживающая высокую материальную значимость символического капитала. Соответственно, люди, производящие символический капитал, приобретают высокие социальные статусы. Например, социальный статус профессора в Соединенных Штатах и профессора в Беларуси — это две абсолютно разные вещи. Для Америки профессор — это человек с достатком, заметно выше среднего уровня, занимающийся весьма престижным делом, в нашей стране — это пустой звук. И дело не в том, что наше государство должно повысить зарплаты профессоров, поскольку от этого ничего не изменится, а в том, что у нас нет гуманитарной и социальной инфраструктуры, позволяющей интеллектуалам присваивать высокие социальные статусы. У нас нет ценностного дискурса.
Проблема Перельмана состоит в том, что он сделал своё научное открытие вне рамок глобального ценностного дискурса. Он погрузился в созданный им самим идеальный мир, и сам стал продуцировать чистые ценности, развивать собственный ценностный дискурс.
Итак, ценности и ценностный дискурс — это не одно и то же. Ценностный дискурс представляет собой социальный механизм поддержки людей с высоким ценностным напряжением, людей, способных производить виртуальный продукт высокой социальной (идеально-ценностной) значимости. К примеру, исключительно в силу того, что в западном обществе ценностный дискурс очень развит, многие западные научные институты бросились опекать Григория Перельмана, хотя, как оказалось, он в этом совершенно не нуждается.
Ценностный дискурс никогда не был пропагандой
В Беларуси ценностный дискурс пребывает ещё в более худшем состоянии, чем в России. Белорусское общество является очень замкнутым и герметичным в сфере общественных контактов с западным миром. Политическая элита воспринимает гуманитариев, с одной стороны, в качестве мало полезного «балласта», а, с другой стороны, в качестве потенциально опасной среды, в которой может взращиваться оппозиция, поэтому государство препятствует разворачиванию локальных образований гуманитарной инфраструктуры. Из-за этого в нашей стране гуманитарная жизнь является довольно примитивной и у общества не возникает запроса на развёрнутое гуманитарное производство.
Вследствие вышесказанного в нашей стране ценностный дискурс редуцируется к пропаганде. Между тем их коренное различие выражается в следующем:
1. Ценностный дискурс предполагает разворачивание сложнейшей гуманитарной инфраструктуры, пропаганда может обходиться минимальными средствами. Для пропаганды достаточно обладать лишь информационными каналами для того, чтобы можно было спокойно «втюхивать» требуемые ценности населению.
2. Ценностный дискурс не возможен без высокой профессионализации, поскольку транслирует очень дифференцированное и сложное знание, пропаганда транслирует трюизмы, поэтому может обходиться и вовсе без какой-либо профессионализации.
3. В условиях чистой пропаганды большинство населения перестаёт интересоваться гуманитарными вопросами, так как всё, что связано с ценностями, начинает ассоциироваться с трюизмами и банальностями. Выходит, что задача пропаганды является диаметрально противоположной той задаче, которую ставит перед собой ценностный дискурс. Для пропаганды важно отбить охоту у населения заниматься чистым ценностным производством, так как этот процесс может выйти из-под прямого контроля политической власти.
В итоге Саши Белые заполонили наше общество. Этот типаж распространился повсюду. Забавно, как некоторые сотрудники Департамента финансовых расследований разъезжают в автомобилях, стоимость которых эквивалентна их зарплате при честной и беспорочной службе в течение многих и многих лет. Насколько они готовы следовать социальным ценностям? Каковы их приоритеты?
В нашей стране Саши Белые становятся либо владельцами бизнеса, либо чиновниками (как правило, эти вещи так или иначе тесно друг с другом переплетены). Между тем в различные ведомства госконтроля можно устроиться только по высокой протекции, причём интересно наблюдать, как люди получившие образование журналистов, историков, или даже химиков устраиваются затем инспекторами или следователями в различные отделы госконтроля и получают высокие звания. Решающим фактором при устройстве на работу оказывается протекция со стороны ближайших родственников, работающих в той же системе. И не мудрено, что заполучить подобную работу — очень непростое дело, поскольку все эти места являются весьма хлебными.
В таком обществе исчезает смысл в получении специализированного образования. Профессионализм не играет ключевой роли. Например, заведующий отделом науковедческого прогнозирования Центра системного анализа и стратегических исследований НАН Беларуси является кандидатом филологических наук (даже не доктором). Выходит, что человек, отвечающий за прогнозирование инновационного развития целой страны, защищал когда-то диссертацию по падежам русского языка или по новым техникам перевода с немецкого. Такое возможно только в нашей стране, где вообще не предполагается никакой профессионализации в области социально-гуманитарных технологий, где люди занимают должности лишь в силу коммунальных отношений — за счёт связей и знакомств. Очевидно, что место заведующего отделом науковедческого прогнозирования является весьма лакомым, причём никаких подлинно профессиональных качеств, как видим, не требуется.
Итак, без подлинного ценностного дискурса наше общество превращается в общество кривой морали и двойных стандартов.
Кто они, гуманитарии Беларуси?
В нашей стране огромное число людей, получивших гуманитарное образование. Соответственно все они должны были бы стать носителями ценностного дискурса, стать важными элементами для разворачивания сети гуманитарной инфраструктуры. Однако этого не произошло. Развитой гуманитарной инфраструктуры в Беларуси так и не сложилось и, как представляется, уже никогда не сформируется. В итоге имеет место следующий порочный круг: отсутствие гуманитарной инфраструктуры делает бессмысленным получение гуманитарного образования, а низкий уровень гуманитарной культуры и гуманитарного образования, в свою очередь, делает невозможным разворачивание гуманитарной инфраструктуры.
И действительно, зачем нашей стране искусствоведы, если здесь не существует настоящего арт-рынка? Зачем Беларуси литературные критики и литературоведы, если у нас нет собственных современных писателей и поэтов, имеющих общенациональное значение? Зачем Беларуси историки, если граждане этой страны обладают поразительно низкими знаниями, касающимися истории собственной нации? По всей видимости, это и вовсе составляет отличительную черту белорусов в сравнении со всеми другими европейскими народами — белорусы практически лишены исторической самоидентичности. Зачем Беларуси политологи, если в стране не существует публичной политики? Зачем Беларуси социологи, если здесь почти не развита общественная жизнь?
Вся эта бесчисленная армия гуманитариев — искусствоведы, литературные критики, историки, политологи, социологи — заняты низко квалифицированным трудом, в большинстве случаев это преподавание того знания, которое никак не востребовано обществом. Данный труд является низко квалифицированным, поскольку он не предполагает никаких подлинных ступеней профессионализации и является низко оплачиваемым. Обществу абсолютно безразлично, насколько высоко квалифицирован специалист-гуманитарий, так как в стране нет развитой гуманитарной инфраструктуры. Поэтому ученый-гуманитарий с мировым именем — это профессионал, который никогда не сможет здесь применить на практике свое знание (для него не существует здесь рабочих мест).
Как мы убедились, что-то ужасное происходит с нашими ценностями, их девальвация более чем явственна. А может ли общество существовать без ценностного дискурса? В долгосрочной перспективе, очевидно, что нет.